говорит и показывает

Старик-председатель сказал «нет». Наверное, в этом был какой-то смысл. Особый. Джунпей был несведущ во всей той корпоративной чуши, которая творилась в организации выше, но был абсолютно уверен в том, что смысл в этом был. Месть, наказание, желание растоптать чужие надежды. Или даже страх, что повторится история с Кайдзи-саном, точь-в-точь. Опять придет кто-то и выиграет слишком много, опорочив репутацию непобедимого владельца подпольных игр, и подобным решением он убивал подобную возможность на корню. Все крупные корпорации волновались за свой статус, а когда какой-то проходимец из тени берет и срывает куш в почти миллиард в одном из казино, то эффект был похож на выстрел в упор. Подобные опасения были оправданы, с логической точки зрения. Но с логикой он не дружил. Все равно это было неправильно — так считал Джунпей. Изменять правила подъема на поверхность, выкупа собственного выходного дня, лишь одному человеку — подло и низко, и ему самому, хоть и не любившему этого прохвоста до глубины души, почему-то стало дико обидно, хотя дело-то, в общем, его и не касалось вовсе. Никто никогда не поднимал эту тему, можно было с уверенностью заявить, что правило изменили буквально сейчас, но почему-то Джунпею не верилось, что старик не подготовился к подобному. Уж больно много слухов ходило о том человеке, что властвовал всеми их жизнями в этом подземном аду. И от осознания, что какой-то маленький и никем на замеченный текст стал причиной отказа, Джунпею стало настолько обидно, что он в отвращении и ужасе сжал зубы и потряс головой. Ему хотелось высказать этому гнусному старику, что настоящие мужчины так не делают — но кого волновали подобные вещи с кучей миллионов в кармане? Богачи не слушали тех людей, к которым принадлежал Джунпей. И все, что он мог — лишь переводить растерянный взгляд с бригадира на одного из тысячи одинаковых подчиненных «Тэйай» и обратно, недоуменно пыхтя что-то себе под нос. Но взглянуть на того, кто только что услышал подобные слова, ему не хватало храбрости. Хотя он-то никогда в своей жизни ничего не боялся. Громкая связь была включена. — Это твое наказание за некомпетентность, — голос в трубке был холодным, словно сталь, — и проигрыш какому-то мусору. Упустил семьсот миллионов? Будь добр отработать хотя бы значимую часть, а потом уже гуляй на свободе. Проще было приказать сдохнуть. Старик говорил еще и еще, долго и долго, и только в самом конце, когда робкое желание любопытство взяло над Джунпеем верх, он все же решился поднять взгляд. И увидел его лицо — непроницаемое, пустое. Словно фальшивое. Держа в руках трубку, Ичиджо не двигался — с первого взгляда казалось, будто он вообще не изменился, но уж больно хорошо Джунпею было известно о том, что творилось за подобной маской равнодушия и принятия. Знание это пришло с горьким опытом. Он рвано выдохнул, боясь, словно его вздох может добить стоящего перед ним человеком окончательно, разломав буквально — и душу и тело. Он уже давно не видел подобный крах чужих надежд и надеялся, что никогда не повторит подобный опыт. Но жестоко ошибался. Прямо перед ним творилась новая история в копилке оборванных людских жизней. Ему думалось, что сейчас Ичиджо выплеснет все то, что накопилось на душе — потому что этот олух всегда был готов высказать остальным то, что он о них думает, если не имел на них дальнейшие виды. Если старик запретил ему выходить на поверхность, то и терять было нечего — так считал Джунпей. Конечно, эмоциональная выходка скорее всего истощит его и без того шаткое нервное состояние, и Ичиджо перегорит — как гасли все те, кто тратил последние силы на оглашение давно скрытых мыслей, но это было лучше, чем немое принятие. Ичиджо не был таким слабаком — он был терпеливым, но даже у него имелись свои границы. Так думал Джунпей. Надеялся, что услышит то, о чем думал все это время. Но жестоко ошибся. Ичиджо не сказал ничего. Терпеливо дослушав выговор, он молча повесил трубку и всучил ее застывшему в ужасе рядом одному из парней в темных костюмах. Их бригадир, Цуруми, тоже не двигался, смотря на Ичиджо в замешательстве, словно не зная даже, что тот предпримет сейчас. Да и никто не знал. Этот человек слишком умело сокрыл все, что было у него на уме. Затем он двинулся прочь из комнатки управителя, словно ничего и не случилось — и в его взгляде Джунпей увидел мрачную решительность, словно у того на уме было нечто такое, что могло помочь ему поменять эту жестокую реальность на необходимую именно ему. Вероятно, так подумал и Цуруми, ринувшийся было за ним следом, но остановившийся в коридоре, когда как сам Джунпей остался стоять в комнатке вместе с растерянным — как неправильно — работником их покровителей и телефоном, донесшим неприятную весть. Наученный горьким опытом он хорошо знал целых две вещи. Решительность не могла родиться там, где были разрушены все надежды до самого их основания. А еще Ичиджо был отличным лгуном и актером на публику. Но последующие недели после этого вернулись к тому же, что следовало до смертельного приговора по телефону. Деньги были убраны в один из самодельных сейфов, работа ладилась, и Ичиджо продолжал делать ровно то же, что и до этого — грызся с одними, помогал с отчетами Цуруми и другим, нудел над ухом у неспособных, и так далее, так далее, так далее. Словно ничего абсолютно не поменялось, словно впереди его и правда ждал отпуск на поверхности, а сам он не услышал ужасную новость о собственном вечном заточении в месте без солнца. И лишь пара маленьких деталей изменилась с тех самых пор. Странная привычка, выдававшая нервозность и раздражение — то и дело, задумываясь, Ичиджо невольно начинал грызть ноготь на большом пальце, настолько не контролируя себя, что даже раздирал его до крови. Почти ничего не ел. Лишь крохотными порциями, похожими на слабую попытку заморить себя голодом — отчего черты стали еще острее и тоньше. Но кроме этого — ничего. Ни единой лишней эмоции. Хорош актеришко, под стать своему бывшему боссу. И наблюдая за этим со стороны, не контактируя с ним, Джунпей ждал, когда маска благополучия треснет и проявит свою настоящую сущность. И через месяц дождался. Даже особо гадать, где можно было бы отыскать его, не пришлось — то ли сил добраться до более уединенного места не было, то ли несчастная уборная подходила для этого больше всего. Тут многие — в тайне, конечно — иногда плакали о собственной тяжелой судьбе, и Джунпей не видел в тихом проявлении собственной слабости ничего плохого. Он ненавидел слабаков, но те, кто врал окружающим и себе, бесили его больше. Абсолютно нормальное явление — разочароваться в себе, захотеть немного жалости, но не хотеть показать этого кому-то еще. Не будь он самоуверенным болваном, может, и сам бы приходил сюда, да только вот плакать Джунпей не умел. Потому что жалеть ему было не о чем. Он думал, что Ичиджо такой же — или хорошо скрывал свои слабости — и никогда не опустится до подобного. Даже считал это в некотором роде восхитительным, хотя в принципе бесился от одного лишь присутствия этого выскочки. Они ненавидели друг друга настолько сильно, что тяжело было описать, но эти грубые отношения подошли к концу в тот самый момент, когда оказалась включена громкая связь. И тогда же пропала эта тонкая хрупкая грань от злорадства над чужим горем и его искренним сочувствием. Шумела вода. Упершись руками в раковину, Ичиджо низко опустил голову — так, что кончики волос касались водяного водоворота внизу, и поначалу Джунпею показалось, что тот окончательно сдался и разревелся. В общем-то, он был готов уйти прочь, лишь бы дать спокойно выплакаться, и даже успел развернуться на пятке, но какое-то странное внутреннее чувство не дало ему этого сделать. Замерев в проходе, Джунпей медленно обернулся и приподнял голову, после чего в немом отвращении уставился на истинную картину, раскрывшуюся перед ним. Он так и знал. Все же, ожидания оправдались. Содранные в кровь пальцы, поломанные — слишком сильно, чтобы это оставалось безболезненным — ногти, тяжелое дыхание, больше похожее на удушье, и нервная трясучка. И не без того острые черты лица стали выделяться еще сильнее из-за скудного рациона, и это зрелище — согнутая над раковиной фигура, не замечавшая кровавых следов вокруг — вместе с абсолютно хищным и нездоровым взглядом показалось Джунпею настолько мерзким и отвратительным зрелищем, что он едва было не ринулся вперед, чтобы тряхнуть Ичиджо за плечо и отвесить ему звонкую пощечину. Но почему-то он не стал этого делать. И лишь спросил: — Что, сдался? Вздрогнув, Ичиджо медленно повернул голову в его сторону. — Перестал строить из себя счастливого человека? Опершись на косяк двери, Джунпей скрестил руки на груди. Он зажмурился на мгновение — для вида, конечно, потому что никакого смысла в этом действии не было — после чего резко перевел взгляд на продолжавшего горбиться над раковиной Ичиджо. Ждал, что тот начнет скалиться и ругаться, кинется на него с кулаками. Это была самая ожидаемая реакция в таком положении, а с этим бешеным взглядом другого ждать и не стоило, но, вопреки всему, взгляд Ичиджо потух, а сам он медленно повернулся к мутному зеркалу прямо перед собой. Джунпей сам видел его отражение — бледное и измученное, и ему стало почти физически некомфортно от этого. Какое-то неправильное зрелище. Он привык видеть Ичиджо другим. Со своей надменной улыбочкой, ядом, раздражением — направленным обычно на самого Джунпея — и прочими мелкими деталями, вроде упертости и терпения, которые делали из корпоративной крысы их покровителей человека действительно впечатляющего, того, кто не дал себя задавить озлобленным на жизнь должникам. И фигура, сквозившая слабостью, что стояла сейчас перед ним — это был абсолютно не тот Ичиджо, которого Джунпей хотел видеть. Поразительно, лисья усмешка казалась куда более родной, чем то, чего сам он так желал — чтобы этот ублюдок получил по заслугам и перестал ерничать. И все это заставило почувствовать жутко неприятный холодок, поползший по позвоночнику. — Ты прав. Голос был слабым, еле слышным за шумом воды. Плечи его мелко дрожали. — Как же все это глупо... Все попытки... Надо было даже не пытаться, — вцепившись в тумбу, Ичиджо даже не заметил, как вновь закровоточили пальцы. — Тешил себя глупой надеждой, что смогу все сделать, а в итоге опять остался в дураках. Полтора года жизни угробил на пустой пшик. Подохну тут, как собака, и поминай как звали. Нет, это было выше его сил. Джунпей всей душой ненавидел слабаков и стремился показать им свое место; но больше этого его выводили из себя те люди, что, обладая достаточной уверенностью и силами, ломались под гнетом препятствий. Но сейчас это была не ненависть в чистом ее понимании — взбешенный тем, что тот человек, который даже сумел заставить Джунпея зауважать себя, сейчас выглядит лишь как жалкая тень своего бывшего «я», он рванул вперед и схватил Ичиджо за плечо, крепко, после чего рывком развернул его к себе. Ответом на это был вялый, пусть и слегка злой, взгляд, что заставило Джунпея крепко сжать зубы. — Успокойся! Пощечина вышла более звонкой, чем он ожидал. Отшатнувшись назад, к раковине, Ичиджо ошарашено уставился на Джунпея, крепко сжимавшего кулак. — «Глупо», «бесполезно»?! Какая к черту разница?! Да насрать на этого старика! Хватит ныть! Кто же знал, что сверху одни мудаки?! Ну да, не выпустили, но жизнь на этом не кончается! Мы все тут в одинаковом положении! Да и вообще, посмотри на себя, ты еще хорошо устроился, и даже!.. Договорить он не успел. — Да что ты понимаешь, дерьма кусок?! Джунпей вздрогнул, когда Ичиджо резко сделал шаг вперед, встав практически вплотную. Взгляд его пылал так, как никогда до этого — и Джунпей знал, почему. Это была не просто ненависть, это было самое настоящее отчаяние, сквозившее в его позе и тоне. Весь его вид не просто говорил, кричал о том, что последние частички спокойствия были поглощены нервным срывом. — Вы, азартные ублюдки, всю свою жизнь тратите на то, чтобы ничего не делать и лишь попусту тратить деньги, а потом ноете и ноете, что как же так! Почему моя жизнь такая плохая?! Почему я ничего не добился?! Схватив с раковины пустую мыльницу, Ичиджо швырнул ее на пол — и та разбилась на кучу осколков, в которых Джунпей видел лишь крушение чужих надежд. — Да потому что вы, черт возьми, ничего не делаете! Сраный мусор! Ничего не пытаетесь добиться, а потом хотите, чтобы вам все принесли на золотом блюдечке?! Да то, что вы оказались в долгах — только ваша вина! Сами проиграли, сами влезли в долги, только вы в этом виноваты, и никто другой! И ты точно такой же ноющий мусор, как и другие, ничем не лучше — проигрался, очутился тут, только еще и другим начал доказывать, что ты тут самый сильный, самый-самый — мусор среди мусора-то! Джунпей молча слушал эти обвинения. Лицо его не дрогнуло. Шумно сглотнув, Ичиджо скривился в омерзении и схватил себя за волосы. Голос его внезапно стал тише. — Мы с тобой — абсолютно разные. Ты — лишь ленивый ублюдок, который попал сюда заслуженно. Но я-то... Я семь лет работал, не разгибая спины, лишь бы добиться хоть чего-то, хоть самую капельку. Ползал перед этим старикашкой не из большого страха, а лишь в надежде, что он наконец оценит мои заслуги, все, что я сделал, и даст мне нечто большее, чем должность менеджера в каком-то сраном казино... Понимаешь?! Тон опять скакнул. — Я разработал эту чертову «Трясину», я! И что я получил?! Ничего! Этот вонючий старикашка даже не обратил на меня внимания! Ему было плевать, что я сделал, когда он отправлял меня в это гнилое место, просто проигнорировал все мои попытки хоть как-то помешать этому вашему любимому Кайдзи! Понимаешь это, нет?! Кайдзи просто взял и разрушил мою жизнь своей победой! Подписал мне смертный приговор! Ичиджо тяжело дышал — рвано, словно выдохшись. Это истерика забрала последнюю каплю его сил, того, что позволяло ему гордо держать голову и не показывать творившийся на душе хаос. Опустив голову, так, что Джунпей больше не видел его глаз, он медленно отошел назад и прислонился к раковине, продолжая крепко держать себя за волосы. Раньше бы он никогда не позволил Джунпею увидеть подобное — ведь это буквально то, чего тот и добивался все это время. Слабость, задетая гордость — все то, что Джунпей никогда не видел в Ичиджо, и что тот умело скрывал от него, не давая и шанса зацепиться за это и продолжить травлю. Они были врагами, не самыми худшими, но достаточно серьезными — больше, наверное, Ичиджо ненавидел лишь старика-председателя и Кайдзи — но сейчас все это ничего не значило. Война была окончена. Ичиджо сдался. — Я столько делал, так старался — всю свою молодость убил на работу, даже университет бросил, лишь бы дослужиться до более высокого звания, а этот старый ублюдок просто проигнорировал все это. И Кайдзи этот ваш, тоже хорош — просто одним щелчком порушил все то, что я строил так долго. Можно было долго рассуждать о том, оправдано это было или нет. Прекрасно понимая, что еще два года назад стоявший перед ним человек точно так же рушил чужие жизни, Джунпей чувствовал себя очень неприятно. Да, конечно, наказание было заслуженным, даже сполна — пусть узнает, на что обрекал людей своими нечестными механизмами. Но даже вместе с этим у них у всех, у должников, был шанс выхватить свободу из рук корпорации — просто надо было подняться на поверхность, с планом, как и Кайдзи. И каким мудаком Ичиджо бы не был, он и правда не должен был ни иены «Тэйай» — и при этом выход на поверхность был для него закрыт. Навсегда. Можно было дождаться смерти старика, но Джунпею думалось, что в таких условиях это было невозможно. Тут, в подземелье, долго не жили. Тем более те, кто был нелюбим остальными. — Был ли в чем-то из этого смысл?.. Рвать спину на учебе, на работе?.. Зачем? Чтобы за чужую победу, не устроившую старика, я очутился тут? Чтобы сдохнуть, как крыса? Жалеть врага — самое отвратительное, что Джунпей мог ощутить. И сейчас, когда он мог упиваться чужим унижением, он не чувствовал ничего. Лишь пустое разочарование. Даже не в Ичиджо. А в ситуации. — Ты, конечно, не понимаешь... Тебя отправили сюда за долги, ты, наверное, и не знал ни о каком председателе, да и кого-то важнее Куросаки вряд ли видел. Но после той игры они притащили меня в офис прямо к Хедо, он был жутко зол — я еще никогда таким его не видел. Думал, что он убьет меня — просто потому, что обещал сделать это прямо перед игрой. Но знаешь что, знаешь? Он сказал, что такой мусор, как я, даже быстрой и легкой смерти не заслужил. Смешал меня с дерьмом, рассказал, как ненавидел меня все время — представляешь? Все это было зря, все унижения, все содранные до мяса ладони. Просто ненавидел. Тогда я был рад, что он не убил меня, но сейчас я понимаю, что лучше бы сделал это. Помер бы там, как человек. А не тут, будто животное. Вцепившись зубами в ноготь, Ичиджо словно не замечал дорожки крови, бегущей по подбородку. Взгляд его лихорадочно бродил по уборной, старательно игнорируя Джунпея. — Что там, что тут — только и делаю, что убиваю здоровье впустую. Накопил нужную сумму, считай, оказался в одном шаге от свободы — пусть даже и временной — то что я слышу? Что не заслужил! Что мусор, опозоривший «Тэйай», не имеет права на свободу! И что теперь делать?! А?! У меня куча перика, только они мне не сдались, я их даже потратить не могу на что-то полезное! Полтора года пустой траты времени! В конце он опять сорвался на крик и уставился прямо в глаза Джунпею с презрением, словно ожидая от того ехидного словца или насмешки. Но тут не было ничего смешного. Или веселого. В самом деле, довольно грустная история. — Почему ты просто не можешь сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть... «Мне уже давно пора было сдохнуть». Когда Джунпей умудрялся жить в свое удовольствие, пусть и в долгах, кто-то другой пытался добиться верха — абсолютно безуспешно. И ощущение того, что бесцельное существование оказалось лучше того, что ныне в обществе считалось почетным и достойным, все то, что называлось искренней отдачей и терпеливым трудом, показалось Джунпею мерзким. Он знал, что вел неправильный образ жизни, и если бы Ичиджо просто предъявил ему претензии, то он бы возмутился и огрызнулся — потому что делал так всегда на подобные обвинения. Но сейчас ему было нечего сказать. Это было, прежде всего, не претензия к нему лично. Это была претензия ко всем. Простая жалость к себе. Тоже не шибко благородное занятие, но в этом случае вполне понятное. Джунпей сам не был уверен, что в подобной ситуации не устроил бы что-то эдакое. Нет, он точно бы устроил — сразу же, полез бы с кулаками на каждого, и в этом можно было не сомневаться. Но Ичиджо держал все это в себе и не выдержал лишь после его, Джунпея, вопроса. Так что эта злость, направленная на него, была приемлема. Для Джунпея. Их зрительный контакт прервался, когда Ичиджо резко опустил голову. Закрыв лицо рукой, он пошатнулся и отступил назад, после чего согнулся, словно ему было больно. Ненароком Джунпей потянулся было к нему, но замер — что-то в этом жесте в данный момент показалось ему неправильным. Он так и остался с протянутой рукой, когда Ичиджо заговорил вновь. — На самом деле, я такой же неудачник, как и вы все. Даже хуже — вы жили в свое удовольствие, а я только и делал, что работал. Надо было закончить все это еще тогда... Когда была возможность... Его пробило на нервный смех. — Знаешь... Все эти штуки с самоубийством. Почетно и так далее. Столько проблем разом решилось бы... Но... Нет. Какая разница. Я все равно не смог. Внезапно, Ичиджо выпрямился. Так резко, что Джунпей вздрогнул и резко сделал шаг назад, прижимая руку к себе. Он недоуменно заморгал, часто-часто, не совсем понимая подобного воодушевления, возникшего на пустом месте. Ситуация ощущалась очень и очень подозрительно, особенно после всех слов о самоубийстве и желании сдохнуть поскорее, смешанных со страхом потерять, собственно, эту самую жизнь. Если бы не внутренние противоречия, Джунпей бы точно ударил этого прохвоста в челюсть — такие удары мигом выбивали всю дурь, и, наверное, он бы и поступил именно так, если бы не эти неожиданные действия. Словно не замечая присутствия другого человека, Ичиджо развернулся лицом к зеркалу и уставился в него со смесью отвращения и раздражения, после чего коснулся собственного отражения пальцами, оставляя на стекле еле заметные кровавые следы. Поломанные ногти заскрипели по зеркалу. — Отвратительно. Тон был другим. Тем, что так хорошо знал Джунпей. А потом произошло это. Честно говоря, это напугало Джунпея. Напугало настолько сильно, что он, вместо настоящего мужского громкого «ого!» издал звук, больше похожий на писк мыши, выпрыгнувшей прямо на встречу огромному матерому и очень голодному коту — и под этот звук Ичиджо со всей дури ударил по зеркалу. Это было очень неожиданно. Неожиданно настолько, что Джунпей продолжил тупо смотреть на это даже после того, как, задрожав, зеркало разбилось на множество осколков, а Ичиджо хмуро уставился на свое отражение в уцелевших его остатках. Он словно не замечал ни Джунпея, ни порезов на руке, и лишь смотрел на себя, словно это могло что-то изменить. Что-то внутри него, действительно важное. — Эй! Внезапно, окликнул его Джунпей. Он, конечно, все еще не любил Ичиджо — по уже известным причинам — но это все равно не давало ему повода просто взять и оставить эту ситуацию в том состоянии, что она была сейчас. И особенно руку, особенно царапины. Наверное, где-то глубоко в душе Джунпей страшно боялся заразиться какой-нибудь мерзостью, а такие ранки грозили именно этим. И потому он двинулся вперед, неловко протягивая руку к Ичиджо. — Твоя рука... — Да-а-а, рука. Ичиджо сказал это машинально, явно позабыв о присутствии Джунпея тут. Он протянул искалеченную руку к раковине, где в воде плавали осколки зеркала, после чего выудил самый крупный из них и повертел в руке, словно оценивая. А потом медленно поднес к шее. Джунпей почувствовал, как кровь начала отливать от лица. — Ты чего творишь, эй?! Не надо этого, послушай! Не накладывай на себя руки, старый увалень только этого и ждет! Слушай, ну! Они, конечно, друг друга не любили. Но это был вовсе не повод спокойно смотреть на это действо, вот ни капельки! Зажав в руке осколок, до крови, Ичиджо вдруг резко развернулся и уничтожающим — тем самым, его типичным — взглядом вперился прямо в Джунпея, отчего тот замер на месте. — Ты что, совсем дебил рехнувшийся?! Пошел нахер отсюда, придурок! Он перевел взгляд в зеркало — его остатки — и ловким движением подцепил одну из прядей — Черта с два я тут сдохну. Я еще выберусь отсюда. И больше не вернусь. И... И... Ну, придумаю потом. Джунпей немо смотрел на происходящее, не в силах двинуться. Ичиджо резанул осколком по волосам. Получалось плохо, но он лишь упорней продолжил свое дело. Тупо смотря на медленно падающий на пол локон, Джунпей вдруг дернулся и замычал, после чего резко двинулся вперед, и, словно напугав Ичиджо столь странным ответом на обвинение в собственной глупости — в самом деле, Джунпей не был уверен, что тот чувствовал на самом деле — схватил его за руку и рывком вырвал осколок. Брызнула кровь, и Ичиджо слабо оскалился. — Пошел прочь. — Ш-ш-ш! Тупица. Стараясь игнорировать жар в ушах, Джунпей выкинул осколок обратно в раковину. Он и сам не понимал, что именно делает, но решил, что если уж и будет отыгрывать «заботливого друга», то будет делать это до самого конца. Стянув с себя майку, он неумело обмотал ее вокруг раненной руки. — Кто так волосы режет? Я сейчас ножницы принесу... — он покосился на растущее кровавое пятно на майке, — и бинт. Да, пожалуй, бинт. И веник. И вообще, пойдем-ка отсюда... Кто-нибудь обязательно получит по шее за разбитое зеркало. В прачечной горел все тот же приглушенный желтый свет, и, казалось, это место сошло со старых-старых фотографий — настолько тут все было одноцветно, только вот они вдвоем не вписывались в это окружение. Стоя на лавке на коленях, потому что так было удобней, Джунпей со старательным видом, аж высунув язык от усердия, манипулировал с ножницами над чужой головой. Стричь он умел не очень — красил, конечно, волосы сам, но это было одно. Ему-то было все равно на целостность прически и прочую чушь этого рода, а вот кое-кто другой относился к этому щепетильно, настолько, что при неправильно остриженной пряди ножницы могли оказаться в местах для них не предназначенных. Чик-чик-чик. Смахивать волосы с чужой шеи оказалось труднее, чем казалось. Чик-чик-чик. Ичиджо сидел смирно и вздрагивал лишь при чужих прикосновениях к голой коже. Чик-чик. Алые пряди летели на пол. Последнее напоминание о старой жизни — после выкрашенных в яркий рыжий дальше шел родной цвет. Словно снятие фальшивой яркой маски, как и случилось сегодня. — И зачем все это? Джунпей вздрогнул и едва не состриг лишнего, когда голова перед ним дернулась и повернулась. Он осторожно покосился вниз и увидел пристальный взгляд Ичиджо, направленный на него. Стоило их глазам встретиться, как тот резко повернулся назад, будто и не хотел ничего. — А? Недоуменно заморгав, Джунпей замер с ножницами в руках. Следом за этим последовал вздох. — Ты понимаешь, о чем я. О, конечно же он понимал. Только идиот бы не понял. С тяжелым вздохом отведя взгляд в сторону, Джунпей покачал головой — лишь для себя. Действительно, к чему все это? Был ли в этом какой-то смысл? Он просто делал то, что хотел — это так, но при этом он должен был руководствоваться хоть чем-то при подобных действиях. Может, ему стало жалко Ичиджо? Ну, скорее нет, чем да. Увидел в нем родственную душу? Вот уж что нет, так точно нет. Это не симпатия, что-то такое, что самому Джунпею казалось странным и неправильным. Но точного ответа он не знал. Он от души травил Ичиджо все это время, и на жгучую ненависть ему отвечали взаимностью. Он делал это потому, что ненавидел тварей из организации, забравшей столько жизней ради простого развлечения, и когда к ним спустился один из таких же — но теперь без сил противопоставить хоть что-то в ответ, Джунпей накинулся на него, словно хищник на добычу. И такие отношения не могли закончиться примирением, потому что травля никогда не могла закончиться подобным образом. Но она завершилась. Первый шаг был сделан еще во время их невольного союза в игре, когда шло накопление денег, а сейчас был сделан последний. Простое желание выгодно сотрудничать вылилось в это. Может, дело было в том, то Джунпей услышал то, чего не должен был. То, что подчиненные старика-председателя терпели от него и более худшие наказания. Он лишь краем уха слышал историю о бывшем втором лице в корпорации, что проиграл Кайдзи-сану, и тогда не поверил — и почему-то осознание, что это все же правда, дошло до него только сейчас. Надо было что-то сделать, с Ичиджо-то — и он сделал. Но что дальше? Поможет, а потом? Они начнут что-то вроде «дружбы», превращая ненависть в подобие хрупких теплых взаимоотношений? Или же... Закусив губу, Джунпей резко скосил взгляд на стиральную машинку. Нет, пожалуй, он попросит об этом попозже. — Ты извини конечно, но ты мудак каких поискать. Вы все там, из «Тэйай», такие. Честно говоря, я бы вас всех... Ну, не важно, ты и сам понял. Ты прав, у меня совсем нет никаких причин тебе помогать, хорошо к тебе относиться, ровно как и наоборот. Это у нас с тобой никак не уберешь, то что мы друг друга не любим. Характеры такие. Разные. Взгляды на жизнь... Чик-чик-чик. — И да, взгляды на жизнь — то, что сказал тебе этот старый хрен, это в них вот никак не вписывается. Считай, ты просто жертва моего желания сделать что-то эдакое, что не понравилось бы старику. Ну, и в целом, я тоже не золотце. Ты мне не нравишься, и я не изменю этого мнения — и извиняться за прошлое тоже не стану, ты заслужил. Но сейчас все как-то наперекосяк пошло, да и ты вроде перестал строить из себя того жопошника, что и раньше. Я все таки не люблю, когда люди искренне расстраиваются, и одно дело получить по ребрам за провинность, и другое — ну, вот это. Задумчиво щелкнув ножницами, Джунпей с сомнением уставился на результат своих деяний. Ну, вышло в принципе неплохо. — Если бы ты перестал гавкать мне в ответ, то, думаю, все еще тогда бы закончилось. В самом начале. Но ты упертый, я упертый, и вот мы пришли к тому дню, когда ты перестал строить из себя совсем уж стойкого и показал свое настоящее лицо. Да еще и передо мной! Это о многом говорит, знаешь ли! Не скажу, что мне польстило, но... Он аккуратно, насколько смог, сдунул оставшиеся на шее волосы и стряхнул их рукой, после чего остановился. Касаясь пальцем выпирающей косточки, он почувствовал открытость этой позы — Ичиджо сидел прямо перед ним, спиной, и ничто не мешало Джунпею повторить один из своих старых подвигов и вцепиться ему в глотку. Конечно, сейчас у них как бы мир, но такое быстрое доверие не могло не озадачить Джунпея, что привык к вечной осторожности со стороны Ичиджо. И уж тем более в его отношении. Засечь, сколько времени конкретно прошло с начала их разговора было трудно — часов в прачечной не было, после ужина времени пошло не слишком много, чтобы до звонка на сон оставались считанные минуты, и Джунпей мог лишь гадать, не надоело ли Ичиджо слушать весь его этот длинный монолог о причинах и следствиях. Но все же Джунпея очень интересовал ответ — потому как Ичиджо был того рода кретином, который мог рявкнуть, что это дешевое оправдание и ложь ради успокоения. И был бы прав, потому как истинной причины Джунпей назвать так и не сумел — попросту не знал, что именно сказать. — Ну вот и готово. Наклонившись вперед, Джунпей осторожно коснулся чужого плеча и легонько потряс его. Когда же в ответ не донеслось никакой реакции, он сделал пару маленьких шагов вперед, наклоняясь — и с удивлением обнаружил, что вся его великолепная речь прошла впустую, а единственный зритель этого ошеломительного по попыткам признаться в смущающих вещах зрелища нагло — ну, почти — спал. Это делало позу еще более открытой и незащищенной, из-за чего Джунпей почувствовал себя слишком некомфортно. Он привык быть на ножах с Ичиджо, свыкся с его агрессией и несбавляемым пылом в потасовках, и сейчас, видя это, он попросту не знал, что делать. Внезапно, кое-что привлекло его внимание. Шумно выдохнув, Джунпей встал с лавки и направился к заинтересовавшему его предмету, а секунду спустя, занося его над головой спящей жертвы, бодро гаркнул: — Я закончил! И вылил из таза — это был именно он — воду прямо на голову Ичиджо. С топорщимся в разные стороны короткими волосами, он напоминал растерянного кота, который не мог выбрать между способами мести: накинуться ли на Джунпея и дать ему хорошего пинка, или же устроить словесное обвинение во всех грехах. Мокрый, возмушенный, Ичиджо выглядел достаточно потешно, чтобы Джунпей на секунду позабыл обо всем плохом, что сегодня было, и не сдержал до неприличия громкого смеха. Едва сдержав желание расхохотаться еще громче, Джунпей стер с глаз набежавшие слезы и, дрожа, спросил: — Теперь ты мне скажи, зачем это было. Возмущение Ичиджо как рукой сняло, и он лишь недовольно поморщился, осматривая себя в до боли знакомый осколок стекла, притащенный вместо зеркала. Коснувшись виска рукой, он повертел головой из стороны в сторону, продолжая сверлить взглядом зеркало, после чего поднял глаза на Джунпея. — Херовый из тебя парикмахер. Джунпей закатил глаза, но спорить не стал. — Если я скажу, ты опять будешь смеяться, а мне это словно ногтями по стеклу. — Что, какие-нибудь глупые традиции? — Джунпей нагло ухмыльнулся. — Начало новой жизни, все такое? Я угадал, да? В ответ Ичиджо солнечно улыбнулся. — Ого, смотрю, ты умеешь соображать! А я думал, что по интеллекту ты ушел недалеко от мартышки. Раньше за такое Джунпей полез бы на Ичиджо с кулаками, и они вновь устроили бы очередную потасовку, закончившуюся ничем, но сейчас это даже обидно не было — все же, видеть его таким было куда более приятно, чем в том страшном подавленном состоянии. Сейчас они вновь вернулись к тому, с чего начали — для окружающих, конечно же, но Джунпею уже раскрыли душу, и он никуда не сможет от этого уйти. Слишком поздно. Он знал теперь, что творилось в голове у Ичиджо все эти полтора года, и с этими знаниями возвращаться к старому было тяжело. Неторопливо поднявшись, Ичиджо дернул плечом и стряхнул с одежды оставшиеся волосы, после чего направился прочь. Это была его благодарность — молчание в данный момент, когда он мог наговорить еще больше гадостей. Большего Джунпей и не требовал, и напоследок он лишь усмехнулся собственным мыслям, гадая, что же произойдет дальше. Но потом его голову посетило кое-что. И тогда Джунпей позволил себе вольность. — Сейя. Он назвал его по имени. Ичиджо медленно обернулся и вперился взглядом в него, не отрываясь. Наверное, так подействовало на него это обращение. Почувствовав, как приливает к ушам кровь, Джунпей пробормотал: — Не держи все в себе. Он ожидал смеха в ответ, но Ичиджо лишь кисло улыбнулся. Нетипичной для него улыбкой. Почти даже искренней. Нет, настоящей благодарностью было это. — Я подумаю над этим.