говорит и показывает

Почему-то он ожидал, что все так будет. В конце концов, почти вся его жизнь шла как-то не так, начиная со старшей школы. Может, это была судьба, которая потешалась над ним за все сломленные чужие жизни, окончательно перемалывая его, или же он просто был неудачником и никогда не достигал чего-то большего — лишь искусно имитировал успех. В любом случае, в том, что произошло, не было ничего удивительного, и если мысленно он отмечал, что ожидал этого — и даже морально приготовился к чему-то подобному в самом конце этого утомительного путешествия по добыче денег для выхода на поверхность, то на деле почему-то не выходило. И потому, держа в руках телефонную трубку, ту, голос в которой звучал с уже далекой и забытой поверхности, он чувствовал, как леденеют его пальцы с каждой секундой, что он слышал скрипучий и полный желчи голос, обещавший ему смерть полтора года назад за провал. Голос человека, что теперь владел его жизнью полностью. Стоит лишь пожелать, стоит лишь щелкнуть пальцами — и он превратится в пыль, в труху, лишь потому, что так захотелось этому человеку. Голос председателя кого угодно заставит содрогаться в ужасе. Позади стояли люди, которым было вовсе не обязательно слышать этот разговор — но включенная громкая связь не давала возможности остаться наедине со стариком. И это унижение он должен был пережить при чужом внимании, ощущая на себе взгляды тех людей, кто мог посчитать это жалким бредом — его наивную мечту вырваться из-под земли — и достойным наказанием за подобное. Хедо смеялся своим неприятным скрипучим голосом. — Значит, тебе удалось накопить перика на выход наверх? Похвально, похвально. Ожидал от тебя чего-то подобного. Можешь расценить это как похвалу. От его тона кровь стыла в жилах. Держа в руках телефонную трубку, Ичиджо был не в силах сдвинуться с места. Даже обернуться назад, к Цуруми и Джунпею, кто наверняка слышал все это. Может, у них можно было бы найти моральной поддержки — той, что помогла бы пережить этот короткий страшный разговор, той, что не дала бы ему вновь сжаться в комок под невидимым взором Хедо, не в силах ответить ему что-либо. Он мог разозлиться, выругаться, высказать старику все, что он о нем думает — потому что знал, что последует дальше за этой грязной попыткой вселить надежду на освобождение и конец рабства — но он не делал ничего. Тело словно свело судорогой, и все, что ему оставалось — это вслушиваться в ледяной тон председателя, чувствуя при этом, как бешено колотится его сердце. — Только вот с чего ты решил, что такой мусор, как ты, получит разрешение на выход? В трубке раздался смех — и с каждым смешком Ичиджо чувствовал, как сердце отбивает секунды до смертельного приговора. Каждое мгновение до того, как ему объявят очевидное. Время, отведенное до того, как все надежды будут разрушены, а сам он вернется к ужасу осознания бесполезности своих действий все это время. Все эти полтора года. И даже со знанием, что случится, он все равно мучительно ожидал слов председателя — потому что где-то в глубине души верил, что судьба смилуется над ним, и что его отпустят наверх. Что он сможет вернуться к нормальной жизни и позабудет обо всем аду, что пережил тут. Логика и надежда противоречили друг другу, и все, что ему оставалось — это мучительно ожидать крушения собственной мечты, вновь того же, что и всегда. Ведь он никогда не добивался желаемого. Судьба его не любила. — Ты не читал новые правила? Хе-хе, сомневаюсь, конечно. Увлеченный добычей денег, ты наверняка забыл прочитать условия внимательней. А ведь там говорилось одно простое, то, что тебе бы очень пригодилось. Следующая фраза была подобна опустившейся ему на шею гильотине. — Тебе будет отказано во всех твоих прошениях выйти наверх. Как же он сразу этого не заметил. Подозревал — но не увидел. Копил деньги так долго, шел на огромный риск — потому что хорошо знал, что с ним будет, раскрой кто его жульничество, подставил Оцуки, согласился на предложение Джунпея сотрудничать ради обоюдной выгоды, но не учел одного простого маленького факта, что укрылся от его взора. Это можно было назвать невнимательностью, глупостью, полнейшим кретинизмом — упустить такую деталь, но где-то глубоко в душе он прекрасно понимал, что знал об этом. Увидел — но намеренно упустил этот момент из памяти, чтобы дать себе хоть какую-то цель к существованию здесь, чтобы обзавестись хоть чем-то, что не даст наложить на себя руки от отчаяния. Выстраивал ложную надежду перед собой, прекрасно понимая, что ее осколки, разрушенные словами председателя, потом зароют его в этом месте. Навсегда. И ничего нельзя будет поделать. — Это твое наказание за некомпетентность... Наверное, Куросаки лишь тешил его своим вниманием, жалел такого глупца. И не было в нем ничего гениального, и «Трясина», полностью оправдав свое имя, действительно затянула его вниз, туда, где ложные надежды давали желание жить, а потом медленно убивали ядом жестокой реальности. — ... и проигрыш какому-то мусору. Упустил семьсот миллионов? Будь добр отработать хотя бы значимую часть, а потом уже гуляй на свободе. Это был его смертельный приговор. И в ужасе Ичиджо подумал, что тогда он выбрал неверный вариант. После проигрыша начался настоящий ад. Его насильно отволокли к машине и повезли прямиком в центральный офис, в цитадель, где ему объявят смертельный приговор — так он думал все это время. Сидя зажатый между двумя безликими подчиненными, чтобы не сбежал, Ичиджо только и мог, что в ужасе смотреть вниз, на колени, и вспоминать сказанные ранее председателем слова о последующим за проигрышем наказанием. «Смерть», — вот, что тогда обещали ему. Он так не хотел умирать, он столько еще не сделал, боже, как же он не хотел умирать!.. В огромном зале, под внимательным взглядом десятка неотличимых слуг, под его, старика, взглядом, и под взором самых близких его подчиненных, включая господина Куросаки и двух сыновей председателя, его швырнули на пол. Словно общественная казнь — их всех сюда пригласили лишь в назидание о том, что будет, если опозоришь великую империю «Тэйай». Упершись лбом в мраморный холодный пол, Ичиджо тяжело дышал, стоя на коленях и слыша холодную стальную речь председателя, что этим тоном зачитывал ему смертельный приговор. — Ничтожество, — он должен был гневаться, кричать, но демонстрировал свою ярость иначе. — Не смог одолеть какой-то мусор, проиграл столько денег, и кому? Никогда не сомневался, что от тебя не будет толку. Слишком много видел таких людей, как ты — ничуть не лучше того неудачника, что заявился к тебе и победил сегодня. Это было так ожидаемо. Что Хедо ненавидел его всегда. Что этим он сгубил любые амбиции, что возникали у Ичиджо. Потому что для председателя он был слабаком, был жалким неудачником, хуже, чем был Кайдзи. Тот был бродячим псом, но его любила судьба, а у Ичиджо не было ничего. Жизнь его не любила. Люди его не любили. Он обладал всем, чтобы добиться успеха, но так и не сумел его достичь, вечно оставаясь где-то на дне. И чем дольше шла его жизнь, тем страшнее становилось это осознание. — Но ничего. Ты искупишь все свои грехи. И я даже сжалюсь над таким неудачником, как ты, и дам тебе выбор. Медленно Ичиджо оторвал голову от пола, не веря в то, что слышит. К нему подошел один из людей в черных костюмах с алым шелковым свертком в руках. Смотря на него с недоумением, Ичиджо перевел полный отчаяния и надежды взгляд на Хедо, надеясь услышать что-то, что спасет его от страшной участи. И хотя логически он понимал, что такого не случится, где-то глубоко внутри он верил в это — и потому сжался, когда старик заговорил вновь, разрушая эти сладкие мечты: — Ты проиграл неудачнику, что работал под землей, а значит, можешь отправиться туда вместо него, — Хедо смотрел на него презрительно. — Сколько он выиграл? Семьсот миллионов, верно? Срок более тысячи лет — неплохое наказание для такого ничтожества, как ты. Внутри что-то оборвалось. Под землю. На всю жизнь. Туда, где он и десятой части этого срока не проживет, потому что точно умрет через пару лет от невыносимой работы, духоты и антисанитарии. В место, где долго не жили — и именно этим был его смертельный приговор? Пытаясь сдержать набежавшие слезы, он сильно закусил губу, стараясь сохранить лицо хоть немного, хоть чуть-чуть — чтобы господин Куросаки не убедился полностью в том, какое он и правда ничтожество. — Но я даю тебе возможность получить более благородное наказание. Медленно, Ичиджо начал понимать, что именно было в алом свертке. — Впрочем, тебе решать, что ты выберешь. Быструю благородную смерть или же мучительное существование в аду. На пол с громким звоном упал небольшой сверток, и он с ужасом уставился на то, что выпало из алой шелковой ткани, не в силах вымолвить хоть слово. Хоть звук. Он знал, что это — бесполезное знание, но то, что накрепко засело у него в голове с далеких времен, когда он узнал об этом из банального интереса. А сейчас он видел это собственными глазами, и знание предстоящего заставляло трепетать его подобно листику на ветру. Кусунгобу. Ритуальный кинжал для самоубийства. Проще говоря, ему предлагали вспороть себе живот. — Ну же, взбодрись. Я даже даю тебе выбор. Голос старика звучал насмешливо, зло — и, медленно подняв голову, Ичиджо увидел его полный равнодушного презрения взгляд, направленный прямо на него. Казалось, время вокруг остановилось, и в этом замершем отрезке существовали лишь они двое. Он не знал, что ему делать. Это было неправильно — вся эта ситуация, все, что произошло сегодня. Он не должен был проиграть, он собственными руками, собственной кровью создал и сделал непобедимым монстром «Трясину», и она должна была обеспечить ему счастливое будущее, такое, что дало бы позабыть обо всех прошлых трудностях. Но ничего из этого не произошло. Чуда не случилось. Он проиграл и оказался не нужен всем, ни Хедо, ни Куросаки. Никому не было дела до того, что случится с ним в будущем, он лишь разозлил своих покровителей, навлек на себя их гнев и негодование — и это было в какой-то степени справедливо. Но не к нему — к проигрышу. А он сам стал лишь жертвой обстоятельств, жертвой этого мусора, что ворвался к нему в казино и сорвал куш. — Конечно, отрубать тебе голову никто не будет. Но обойдемся и без этого. Ведь ты же не боишься, верно, Ичиджо? — насмешка в тоне Хедо заставила содрогнуться всем телом. — Тебе уже нечего бояться. Мертвые ничего не чувствуют, так и ты не должен. Да, он уже был мертв. Человек без будущего ничуть не лучше трупа. Он так и замер, в ужасе смотря на лежащий перед ним кусунгобу. Смелости не хватило даже на то, чтобы взять его в руки — настолько ужасала его мысль о лишении себя жизни. Все не так должно было завершиться. Он не должен был сидеть здесь, под гневным взором председателя, не должен был выслушивать милостивое предложение вспороть себе живот. Разве это был тот путь к успеху, что он строил все эти годы? Почему все должно было завершиться именно так? Вокруг стояла тишина. Все ждали от него решения, а Ичиджо и не знал, что ему делать. Сгорбившись, он навис над кусунгобу и только и мог, что смотреть на него, видя в мутном отражении позолоты на ножнах свое лицо, испуганное и жалкое. Как же он был жалок... Он осторожно взял его в руки, приоткрывая ножны. На секунду он закрыл глаза. Голос Хедо звучал раздраженно и уставше. — Все, хватит. Заберите у него... Нет. Он так просто не отдаст единственный шанс покончить со всем здесь и сейчас. Стоило подчиненным старика сделать один единственный шаг в его в сторону, как Ичиджо с обезумевшим взглядом схватил кусунгобу и, сорвав ножны и перевернув нож в руке лезвием к себе, ударил себя в живот. Он плохо знал о том, что именно нужно было делать, но сейчас это вряд ли играло особой роли, тем более, что боли он сейчас и не чувствовал — то ли адреналин в голову ударил, то ли он просто свихнулся. А может, все вместе — и, сопровождаемый полными страха от неожиданной атаки взглядами толпы и самого председателя, он зигзагом резанул вверх. И в следующую же секунду почувствовал невыносимую боль. Закашлявшись кровью, он без сил рухнул на пол, сгорбившись — потому как руки отчего-то не желали выпускать окровавленную и влажную рукоять кусунгобу. Кровь была везде, она воняла мерзким железным запахом, и, чувствуя его, Ичиджо хотелось выть — и единственным, что останавливало его, была чертова гордость. Он не мог понять, где по его лицу струились слезы, а где — кровь, но все это не беспокоило его в этот момент как то, что именно он ощущал в данный момент. Внутри словно что-то взорвалось, плоть горела, и он был не в силах даже поднять голову, чтобы взглянуть в лицо этому мерзкому старику и улыбнуться рыжими от крови зубами, увидеть его полное шока лицо — потому что тот наверняка не ожидал подобного. Публика вокруг в шоке замолчала. Единственным звуком, что слышал Ичиджо сейчас, был стук его собственного сердца — слишком громкий. Внезапную тишину прорезал неприлично громкий смех Хедо — словно безумец, он громко расхохотался и захлопал в ладоши, после чего бросил на Ичиджо полный отвращения и презрения взгляд, но уже иной — будто бы даже довольный, от которого становилось еще страшнее, чем от его обычной холодной неприязни. — За-ме-ча-тель-но! — по слогам проговорил он, продолжая смеяться. — Просто замечательно! Вы посмотрите только! До чего же потешное зрелище! Только взгляните! Ну же! Смейтесь! И подчиненные ответили ему громким холодным смехом. Но смеялись не все. Впрочем, на это старик даже не обратил внимания. Медленно поднявшись с кресла, он неспешно спустился вниз, будто бы смакуя каждую секунду невыносимой боли в животе, что испытывал сейчас Ичиджо. Кровавая лужа под коленями становилась все больше, и остановился Хедо рядом с ним лишь в тот момент, когда коснулся ее тростью. Сил держать голову не было, и Ичиджо с усилем попытался было поднять глаза кверху — лишь для того, чтобы ему в висок резко ударило что-то острое и тяжелое, заставившее потерять дыхание на мгновение. Закашлявшись, он не сразу услышал, что старик вновь смеется — но уже не так, как раньше. Словно завершая предыдущий приступ. — Какая мерзость, — с усмешкой проговорил он, продолжая постукивать тростью по виску. — Только посмотрите на это убогое зрелище. Кто бы мог подумать, что у тебя все же хватит смелости совершить нечто настолько отчаянное. Не боишься, значит? Смерти. Кто бы мог подумать. Кажется, он говорил что-то еще — и, возможно, в этих насмешливых речах проскальзывало нечто важное, то, что Ичиджо все же стоило услышать перед тем, как закрыть глаза навсегда. Но в голове словно стоял туман, а в глазах стремительно темнело — и единственным, что не давало ему потерять сознание окончательно была эта мерзкая боль в голове от каждого удара тростью. Стучащая, непрекращающаяся, она заставляла его крепко сжимать зубы и прокусывать губу до крови лишь для того, чтобы сохранить остатки сознания и пожить хотя бы пару минут — тот небольшой отведенный ему отрезок времени, что остался до смерти. Крови под ногами становилось все больше, она пропитывала ткань одежды, делая ее холодной и неприятной. Продолжая крепко сжимать руки на рукоятке ножа, Ичиджо мучительно застонал, пытаясь вынуть его из собственных кишок, но стоило ему сделать хотя бы маленький рывок вперед, как в глазах тут же потемнело, а живот отдал такой острой болью, что он едва ли не потерял сознание от этого. Кажется, это лишь сильнее развеселило старика, что продолжал глумиться над его положением. Но иногда слова Хедо достигали и его. — Такую смерть называют почетной. Но только ты почета не заслужил. Всему придет конец. И его жизни он уже пришел. Это будет последнее, что он увидит в своей жизни. Последний день его существования, полный лишь проигрыша и разочарования. А он так и не осуществил множество из тех вещей, что когда-то запланировал, тех глупых наивных желаний, которые были постыдными для взрослых людей. Так и не съездил на Окинаву. Так и не доказал глумившимся над ним людям, что он чего-то да стоит. Так и не наладил нормальный контакт с семьей. Так и не сказал своей глупой сестре ничего полезного, того, что ей стоило бы услышать. Так и не... Ничего не сделал. Ничего не успел. Все было кончено. Упершись лбом в пол, он тяжело дышал, улыбаясь — потому что осознавал, насколько глупым было все, что он когда-либо делал в жизни. Так бездарно потратить отведенное ему время только он мог. За такое надо было стыдиться. Не удивительно, что ни Хедо, ни Куросаки не выделили его за столько лет, он был простой бездарностью без таланта, глупой имитацией настоящего успешного человека, такого, каким на самом деле был Кайдзи. Они были такими разными, но кто бы мог подумать, что в итоге оказалось, что недостижимым идеалом успеха для Ичиджо оказался именно этот бродячий пес. — А потому ты будешь жить, жить и искупать свои грехи. На память о чем у тебя останется страшный след на теле. Не правда ли прекрасно? Если бы он еще мог что-то искупить. Щелкнув пальцами, Хедо рассмеялся вновь указал невидимому собеседнику вниз. — Заберите его. Когда очнется, решим, что будем делать. А может, это ему лишь послышалось. Померещилось от огромной потери крови. Последним, что он увидел, были искаженные в отвращении лица самых близких к старику людей. Тех, кому он доверял больше всего. Тех, что никогда не окажутся на его месте хотя бы потому, что были любимы. Старший сын смотрел на это скривившись, когда как младший равнодушно взирал на зрелище из-под темных стекол очков. И, конечно, он. Господин Куросаки. Смотревший на него с едва заметной горечью, будто бы ему и правда было жаль. Но это, конечно же, было не так. Как будто ему было дело до жалости к какому-то мусору, что не сумел одолеть бродячую собаку, будучи с огромным преимуществом на своей стороне. Становилось все холоднее. Мир вокруг стремительно терял краски, но даже сквозь накрывающую с головой тишину он услышал. То, о чем и не подумал бы даже. Тот голос, который ненавидел сейчас больше всего. Тот... «Возвращайся! И брось мне вызов вновь! Я буду ждать!» Рука дрогнула, едва не выронив кусунгобу. Какое реалистичное видение. Смотря на лежащий в дрожащих руках нож, Ичиджо мучительно поджал губы и медленно, словно сам не желая этого, покачал головой. Он все равно не сможет этого сделать. Как бы не ненавидел он ту свою глупую дешевую жизнь, полную лишь разочарований и пустых стремлений, он бы никогда не сумел прервать ее хотя бы потому, что искренне верил в лучшее. Верил, что в один прекрасный день завяжет с азартным бизнесом, что в один прекрасный день займет место второго лица корпорации, ведь быть вторым, ведомым — это так удобно и прекрасно. Но пусть даже все его мечты рушились подобно карточному домику, пусть даже он никогда в жизни не достигнет тех же высот, пусть даже кости его сгниют под землей, в аду, где он и встретит свой конец, он все равно не сможет убить себя, как бы не старался. И пусть где-то внутри он прекрасно понимал, что мучительная смерть была бы куда более легким избавлением, нежели то, что ждало его в шахтах, он все равно не мог даже сжать рукоятку ножа в руке. Зрение помутнело. Кажется, это были слезы. Какая теперь разница? Он отказывался от столь великодушного позволения лишить себя жизни лишь из-за глупого страха. Это было так глупо и наивно, что он сам не верил, что соглашается на подобное. Может, надо было плюнуть на все и ударить себя ножом в живот, сделать это и ждать наступления смерти — потому что ждущее его впереди будущее казалось непроглядным и темным, таким, что было гораздо страшнее смерти. И из-за глупого желания жить он отказался от своего единственного шанса сдохнуть на свободе. — Я не могу. Он горько улыбнулся. Каким же трусом он был. Кайдзи был прав. — Какая глупость. Такой трус не заслуживает быстрой и легкой смерти. В ответ на его слова Хедо издал громкий презрительный смешок. Ну конечно, он был прав — умный человек выбрал бы самоубийство. Хотя умный человек вряд ли бы оказался здесь сейчас, перед всеми теми, кто сумел достигнуть успеха и стать ближе к старику. И как бы мучительно ему не хотелось поднять голову и не взглянуть в глаза Куросаки, немо взмолившись о помощи, Ичиджо не сделал этого. Гордость не дала — пусть он и был жалким трусом, но знал, что никакая мольба сейчас не поможет. Еще до начала игры ему дали ясно понять, чем обернется для него поражение, и свою судьбу Ичиджо должен был принять с гордо поднятой головой, пусть наказание и обернется для него мучительной пыткой в пыльной шахте, там, где он проведет остаток своей жалкой жизни до смерти от удушья. Не вставая с колен, он выпрямился и крепко сжал в руках ножны кусунгобу, полуоткрытые, сквозь которые видел лезвие, после чего с громким щелчком закрыл их. Он сам выбрал свою судьбу. Пока слишком рано для смерти. ... может, он ошибся. Отдав трубку в руки одного из тысяч одинаковых подчиненных председателя, Ичиджо медленно развернулся назад. Из головы все не шел образ кусунгобу, того, что острым лезвием разрубил его надежду на будущее. Был ли его выбор верным, был ли нет — это не имело значения. Он все равно умрет тут, разницы не было. Можно было даже не стараться. Кто бы мог подумать, что вся та огромная сумма перика, которую он потом и кровью накопил за эти мучительно долгие полтора года в итоге оказалась бесполезна. Он может выкинуть их на ветер — все равно ничего не изменится. Его смертельный приговор был подписан. И, не смотря на Цуруми и Джунпея, он побрел прочь, упиваясь собственным отчаянием. Единственное, что оставалось.