говорит и показывает

Когда Саказаки только-только уговорил Кайдзи погостить у них, то возникла проблема. Она была не глобального характера, как, например, огромный долг и перспектива провести в шахтах всю жизнь, намного более локальная и безобидная. На самом деле, никто ему даже замечаний не делал — Саказаки наверняка помнил о том, что было источником проблемы, и не хотел пугать этим жену и дочь, а те отчего-то молчали. За столом, куда его приглашали — Кайдзи сначала отнекивался, но потом стало неудобно, да и убеждала жена Саказаки очень умело — он никогда не снимал перчаток. Показывать шрамы людям, которые никак не были связаны с подпольным миром, не хотелось. И ладно еще жена, но дочь — Микоко, кажется, они тогда еще мало разговаривали — наверняка испугалась бы, и демонстрировать ей подобное ну ничуть не хотелось. И так прошла неделя, две; никто ничего не спрашивал. Но потом границы между ним и Микоко начали постепенно стираться. Она первой пошла навстречу — приходила вечером, расспрашивала о всяком, иногда Кайдзи помогал ей с подготовкой к экзаменам в университете. Поначалу она отдаленно напоминала ему сестру, и Кайдзи это жутко не нравилось. Не потому, что Микоко или сестра были плохими, просто они были нормальными людьми, а он свое двадцатилетие провел в одиночестве в съемной квартире, окончательно смирившись с тем, что у него нет будущего. Теперь ситуация приняла иной оборот, но прежние ощущения остались. При ней Кайдзи тоже всегда был в перчатках, боялся снять и показать шрамы. Микоко никогда не спрашивала его о том, почему он ходил в них, но Кайдзи чувствовал ее внимательный взгляд всякий раз, когда оголял здоровую руку — взгляд ее почти моментально приковывался к его руке, к пальцам, к ладони, словно самой большой загадкой для Микоко были именно руки Кайдзи, то, что было сокрыто за плотной дешевой тканью. Но однажды ему пришлось показать. В тот день была жуткая гроза; близилась зима, и ветер выл только так. В тот день Саказаки уехал куда-то с женой, и дома остались лишь они вдвоем. Кайдзи было наказано строго-настрого не подходить к Микоко ни под каким предлогом, Саказаки еще выпучил глаза и страшно зашипел, всем своим видом намекая, что будет в иной ситуации, и Кайдзи рассеянно закивал. Ему самому не было никакого интереса приставать к девушке, он вообще даже в школе первым никогда ничего не делал, и то единственное свидание, на котором ему удалось побывать, обернувшееся кражей клумбы из парка, произошло случайно. Иногда Кайдзи вспоминал ту клумбу и думал о том, забрала ли «Тэйай» ее за долги, когда он попал на шахты. Но, в любом случае, тишина между Кайдзи и Микоко — они оба сидели в гостиной, она читала, а он лениво поглядывал в телевизор — продлилась ровно до первого разряда молнии. Тогда лампочки ярко вспыхнули и потухли, и, после оглушительного грома, стало ясно, что по всему району. Тишина была напряженной, но в темноте стала даже неловкой. — Я возьму свечки, — вдруг произнесла Микоко и поднялась. Ее силуэт на фоне окна казался пугающим, и Кайдзи невольно загляделся — бушующие кроны деревьев за окном казались частью ее волос, и то, как они развивались от ветра, пока сверкали молнии, поражало. Словно перед ним стояла богиня какой-нибудь грозы или что-то вроде этого. — У тебя есть зажигалка? — Хм, да. Порывшись в кармане, Кайдзи щелкнул ею и поднес к лицу, словно собирался рассказать страшилку. В слабом освещении, создаваемом огнем, он увидел, как Микоко улыбнулась. — Отлично. Она отсутствовала всего пару минут, но Кайдзи успел извести себя. Сидеть в темноте ему не нравилось, напоминало о шахтах, об «Эспуаре», о прятках от разъяренного Эндо, когда после игры с Хедо долги начали расти. А потому, когда Микоко пришла с коробкой толстых ароматных свечей, вонявших мороженым и шоколадом, он резко вскинул голову и задрожал. Ожидая указки. Микоко расставила свечки в определенном порядке, ведомом лишь ей, после чего указала на них пальцем — явно просила поджечь. И, щелкнув зажигалкой, Кайдзи поднес ее к фитилю... Но не ожидал, что тот был слишком коротким. — Ай! Блядство, — Кайдзи тряхнул рукой. Он на мгновение покраснел от того, что ругнулся при Микоко — раньше старался так не делать, и вовсе не потому, что Саказаки искренне пообещал открутить ему уши за подобное. Но пламя было коварней, и, не найдя фитиля, оно решило вспыхнуть на перчатке. Пока он тряс рукой, Микоко широко распахнула глаза и вскочила. Она бросила громко: — Скорее снимай! После чего рванула куда-то, куда — Кайдзи не увидел, потому что спешно сбивал огонь на перчатке. Палец чуть-чуть задело, и, облизывая свежий ожог, он зло смотрел на свечки. Когда же Микоко вернулась с тазиком холодной воды и аптечкой, все они горели, а сам Кайдзи продолжил сидеть с пальцем во рту, злой и недовольный. И, пока она не взяла его за руку, пока не опустила ее в таз с холодной водой, так и не понял, что это была та рука. Со шрамами. И, осознав, замер, чувствуя, как водит по ним пальцами Микоко. Ее лицо ничуть не изменилось, и Кайдзи испуганно залепетал: — Знаешь... Я... Оно... — Я так и думала, — оборвала она его и подняла взгляд. — В перчатках все время неудобно. Неужели не надоело в них ходить? — Лучше, чем смотреть на это. Кайдзи зло нахмурился. Он ненавидел свои шрамы. Они были следом его слабости и неспособности отстоять собственные слова. Хедо ловко взыграл на его бурлящей ненависти и обманул, но ненавидеть его искренне все равно не получалось, ведь старик дал ему шанс победить, пусть и знал о намеренном обмане. Сжав кулак, Кайдзи попытался было вырвать руку, но Микоко крепко схватила его за запястье. И заглянула в глаза. — Сидеть за столом в грязных перчатках — неприлично! Она говорила это явно невсерьез, но намекала, что стоило бы прекратить бояться такого. — Щеголять такими шрамами тоже, — огрызнулся Кайдзи. Ему не хотелось хамить, но как-то получалось. Они оба замолчали, пока Микоко наклеивала пластырь. — Знаешь, — вдруг произнесла она загадочным тоном, который Кайдзи воспринял как угрозу. — Если ты так сильно хочешь, то я могу сшить тебе новые перчатки. Красивей этих. — Это совсем не обяза... — Кайдзи. Он резко замолчал и покраснел, когда Микоко серьезно на него посмотрела. И, когда молчание вновь затянулось, неловко кивнул и опустил голову, не зная, чем и возразить. Разве ж он мог?.. И так сидел на шее у Саказаки, а теперь и это... Уши предательски горели. — Вот и хорошо, — улыбнулась Микоко. Она крепко сжала его руку своей, и Кайдзи почувствовал, как покраснел еще больше. Пахло мороженым и шоколадом.