Не вошедшее в хроники

Хестра осмелилась выйти из подвала не сразу: прошло не меньше двадцати минут, прежде чем Лорейн услышала ее тихие торопливые шаги в коридоре. У распахнутых дверей гостиной девочка остановилась. Немного потопталась у порога, совсем уж по-детски прячась за косяком, но к матери подойти не решилась – на цыпочках прошмыгнула мимо, в свою комнату. Лорейн подумала было окликнуть ее, но так и махнула рукой. Все равно она не знала, как и о чем разговаривать с ней. Казалось бы, уже все высказала – и до сих пор глодало чувство, что высказала не так, да и не то. Лорейн пыталась убедить себя в том, что все сделала правильно. Хестру следовало наказать даже жестче. Страшно подумать, что повелительница Фархан сделала бы с Лорейн, узнай она, что время, предназначенное для учебы, ученица тратит на игры с голытьбой, не годящейся даже в рабы! Живого места бы на теле не оставила. "Дисциплина противна детям по самой их природе, – говорила она когда-то Лорейн, напуганной и зареванной после очередного наказания, – но без нее ты можешь распрощаться с надеждами на будущее и долгую жизнь. Сила никогда не покорится капризному ребенку, неспособному контролировать собственные желания". И Лорейн ведь все понимала. Утирала слезы, сама обрабатывала или залечивала Силой шрамы и всю свою бурлящую через край детскую энергию бросала на то, чтобы стать лучше. Так почему в Хестре она не чувствовала ничего, кроме беспомощного страха и обиды? Девочка не хотела учиться и делать выводы. Она хотела, чтобы мама ее немедленно простила, пожалела и приласкала. Лорейн обхватила голову руками, запуская пальцы в безнадежно растрепавшиеся волосы. Рабыня, принесшая ей каф с пряностями, тихонько поставила кружку на стол и расторопно исчезла, будто не было ее. Лорейн никогда не была жестока к ней, но безупречно вышколенной, рожденной в неволе девушке этого и не требовалось: и без того прекрасно знала, как следует себя вести, и в какие моменты лучше не мозолить глаза госпоже. Порой даже она казалась Лорейн сообразительнее Хестры. Впрочем, чему здесь удивляться? Она сама разбаловала девочку. Сама носилась с ней, как с хрустальной статуэткой, сама оберегала ото всего и спускала с рук проступки... Вот и выросло то, что выросло. Талантливый ребенок, отстающий во владении Силой от своих сверстников как минимум на год. Дочь темной леди, ведущая себя менее достойно, чем рожденные с даром Силы дети лавочников и третьесортных клерков. Позор матери, оказавшейся бездарной наставницей. Если ничего не изменится, Хестра не переживет испытаний, когда придет срок. С Коррибана Лорейн придет сухое официальное письмо о том, что ее единственный ребенок погиб в глубинах какой-нибудь древней гробницы или не пережил дуэли с другим послушником. А ей ничего не останется, кроме как через силу держать каменное лицо и говорить каждому, кто спросит, что не скорбит – ведь слабая неумеха-дочь лишь позорила ее имя. И Лорейн понятия не имела, как этого избежать. Из-за стены слышались приглушенные всхлипывания. Сила звенела от боли и обиды: Хестра неосознанно использовала Узы, чтобы хоть так высказать матери все, что вслух сказать не посмела. А может, и осознанно: давить на жалость эта девочка умела превосходно. Слишком часто ее слезы достигали нужного эффекта. Пронзительно зазвонил комлинк. Над проектором возникла миниатюрная голограмма Григора Берна – молодого, но очень амбициозного ученого из Бюро науки, свято верившего, что дорога к повышению и славе лежит через сверхурочные. На те несколько часов, пока не прибудет руководительница второй смены со свитой, он был старшим из оставшихся в руинах исследователей. Судя по взволнованному виду, свалившуюся на него ответственность парень воспринимал даже слишком серьезно. – Миледи, прошу прощения за поздний звонок. – Григор торопливо поклонился чуть ниже, чем полагалось человеку его статуса в такой ситуации. – Боюсь, я должен попросить вас вернуться в лабораторию как можно скорее. – В чем дело? – Лорейн ощутила легкий укол беспокойства. Когда она уезжала, Григор и его компания аспирантов слишком азартно вились вокруг древних машин. Правила техники безопасности под страхом смерти запрещали младшему научному персоналу даже пальцем к ним прикасаться без письменного разрешения начальства, но идиоты, считающие, что уж им-то закон не писан, даже в Империи плодились быстрее, чем их поголовье сокращалось по естественным причинам. – Только не говорите мне, что вы случайно что-то включили, и теперь оно хочет вас сожрать. – Нет, миледи! В лаборатории и на раскопках все спокойно. Пока, по крайней мере. – Григор выдавил кривоватую улыбочку, нервно проведя рукой по встрепанным светлым волосам. – Но один из содержащихся в криостазисе образцов начал подавать признаки жизни после того, как группа Службы возвращения активировала машину, являющуюся, по выводам технических специалистов, резервным генератором. По соображениям безопасности машина была немедленно отключена, а я взял на себя смелость поставить в известность вас и повелителя Вендиса. – Принято. – Лорейн подавила тяжелый вздох. Она как чувствовала, что проклятые руины не настолько мертвы, как ей хотелось бы. – Больше мертвецы признаков жизни не подавали? – Нет, миледи. Но оставлять этот случай без внимания... – Инструкция запрещает. Я скоро буду на месте. Сбросив вызов, Лорейн мысленно пообещала себе больше никогда не приближаться к биотехнологиям раката. Старая добрая ситская алхимия в обществе пользовалась куда большим доверием, а сюрпризов выкидывала меньше. "Кажется, я начинаю понимать, почему повелительница Фархан всегда вежливо посылала Вендиса с его экспедициями пешком через джунгли Дромунд-Кааса. С ракгулами, нежитью и массаси мы хотя бы знаем, как обращаться". Не похоже было, чтобы Татуину грозил второй "зомби-кризис", как окрестили происшествие трехмесячной давности остряки из Службы возвращения, но световой меч по прибытии стоило держать наготове. Мало ли, что там еще "признаки жизни" подаст. Перед уходом Лорейн заглянула к Хестре. Та лежала на постели, свернувшись калачиком и шумно сопя в подушку, но при виде матери вскочила на ноги и склонила голову. Встрепанные светлые волосы упали девочке на лицо, и Лорейн привычно потянулась заправить их за ухо. Хестра испуганно сжалась, но не отпрянула. Ее зеленые глаза смотрели обиженно, но без тени раскаяния: приди Лорейн чуть позже, страх ослаб бы окончательно, и Хестра сама бросилась бы доказывать ей, что ничего дурного не сделала и наказана была несправедливо. Лорейн досадливо поджала губы. Вот еще один результат неправильного воспитания: ученица должна быть почтительна и покорна, не сметь даже мысли допускать о том, чтобы перечить учителю. Возможно, с этого и следовало начать. Когда она строгим словом и болью объяснит девчонке, что воля матери – закон, тогда, быть может, и обучение пойдет быстрее. – Хестра... – Лорейн осеклась: голос подвел, прозвучав слишком мягко. – Мне нужно уехать по делам – скорее всего, до утра. Хорошенько подумай над своим поведением, пока меня не будет. Когда я вернусь, мы с тобой серьезно поговорим. Хестра понуро кивнула: – Да, мама. Поняла. Ты все-таки отправишь меня на Коррибан, да? "Снова глаза на мокром месте и этот взгляд несправедливо побитой собачонки. Будто не знает, что виновата!" – Не исключено, – строго ответила Лорейн, с трудом поборов желание обнять девчонку и сказать, что никогда не отдаст ее в лапы надзирателям. Не следовало маленькой паршивке этого знать. – Если ты продолжишь вести себя в том же духе, у меня просто не останется выбора. – Но ты же... – Я забочусь о тебе, Хестра. И сделаю все, чтобы ты выросла достойным ситхом, даже если для этого мне придется отдать тебя надзирателям. Подумай над этим и сделай выводы. Лорейн вышла из комнаты и закрыла дверь, чувствуя себя совершенно опустошенной. Хестра снова тихонько заплакала, так ничего и не поняв.