Sweet sweets

— Знаете, чего мне сейчас остро не хватает в своей жизни? — спросил омега, шумно вздыхая, и тем самым набираясь побольше терпения. — Нет… — Чего? — Адекватности, блин! — взорвался Ренджун, спрыгивая с качель и разворачиваясь к двум альфам, что до этого сидели по бокам от него. — Чего вы двое ко мне привязались?! — Мы хотим отвлечь тебя… — начал Джено, как всегда улыбаясь каждой частью своего лица. — Чтобы ты не страдал, — и закончил Джемин, дьявольски улыбаясь, но выглядя при этом крайне невинно. — Не от чего меня отвлекать! Не страдаю я больше по Донхёку! Понятно вам?! — взорвался мальчишка, краснея лицом и шеей. — Не надо меня жалеть, утешать и тоску мою утолять! Мне ничего не надо! Тем более от вас! — Но мы твои лучшие друзья! — обиженно выкрикнул Нана омеге вслед, но так и не был удостоен ответом. — Вы мне вообще не друзья, — зло пиная камни, попадающиеся ему на дороге, себе под нос пробубнил Ренджун. Эти двое альф никогда не понимали его. В детстве не хотели с ним играть смешно передразнивая его робкие корейские слова, в начальной школе ещё и не давали никому играть с ним, говоря, что он скучная и вредная плакса. Вредили по жизни, наслаждаясь своим духовным единением, словно в насмешку над вечно одиноким Ренджуном. Омма, поглаживая сына по мягким волосам, говорил Инджуни, что они так его «любят», сам же мальчик, по ночам плача в подушку, считал, что это что угодно, но точно не любовь. Закрадывалась даже мысль, что если любовь такая, то Ренджун и вовсе никогда не желал её испытывать. Потому что «любить» казалось необычайно больно. Джено и Джемин делали ему больно. А сам мальчик никому так делать не хотел. Он думал так вплоть до средней школы, пока не встретил в залитом солнцем классе, нового ученика — Ли Донхёка, красивого и яркого, словно солнышко. Донхёк стал его светом и его тьмой одновременно на долгие годы. Чувства окрыляли и пьянили, и с оглядкой на прошлое, Ренджун чётко понимал, что ни игнорировать, ни дразнить Донхёка он не хотел. И вряд ли когда-нибудь захотел бы. Он, смущаясь и краснея с нежной улыбкой на губах, признавался дневнику с муминами, что больше всего на свете он хотел целовать его губы, что открываясь, издавали столь приятные слуху и сердцу звуки. Сросшимся друг с другом альфам-придуркам было не понять того, что трепетно в своей неиспорченной душе, чувствовал Ренджун. *** Астрологически, время признания было подобрано верно и Ренджун до сих пор не мог понять, что же могло пойти не так. — Джун-и, ты хороший, красивый омега, но давай завязывай с такими признаниями, пока твои бойфренды не пришли со мной разбираться, — отшутился Хёк, мягко сжав смуглой ладонью ультра-тонкое плечико, торчащее из-под майки, и поспешил отстраниться. — Какие бойфренды? Перестань так шутить, Хёкки, ты мне правда очень нравишься и уже очень давно, — с уверенностью сучки говорил омега, преграждая своим тщедушным телом альфе выход из теплиц в которой они по воле судьбы, в паре, работали над проектом по биологии. Непонимание в серых глазах буквально сквозило обидой. — Ренджун, — устало оборвал парня Хёк. — Тогда ты должен прекратить и, нет, не должен, ты просто обязан это сделать, потому что, если не сделаешь, то разбираться к тебе придут уже мои бойфренды, — серьёзно произнёс Донхёк, утирая лоб от испарины, тяжело вздыхая и глядя на мальчика сверху вниз из-под полуопущенных, колдовских ресниц. Говоря про «бойфрендов», а не про «бойфренда» Хёк практически не соврал, потому что с любыми проблемами Тэна, как он успел понять, разбирался Тэён. До. Сих. Пор. Это бы почти обижало альфу в Донхёке, если бы на самом деле не было так удобно. Тэён умный, сильный, находчивый и просто самый лучший «лучший друг» его парня, а с недавних пор ещё и его друг. У холодного и отстранённого на первый взгляд Тэёна было просто гигантское сердце. Реально, просто огромное. Он как мама-курочка, всех заблудших цыпляток старался подгрести под себя и оградить от жестокостей мира. Быть цыплёночком Тэёна Донхёку было почётно. Он бы как маленький хвастался об этом беспрестанно всем кому только можно и нельзя, но кое-как сдерживал себя в руках. Поэтому, Ренджуну было лучше отступить сейчас, чем тогда, когда Тэён придёт по его душу. Потому что если самая прекрасная звезда небосвода, их любимый и неповторимый Тэн, расплачется, расстроится и загрустит, он придёт не только за душой Ренджуна, но и самого Хёка. *** Ренджун не знал, что такое «прощать», «понимать» и «терять надежду». Потому что он с настойчивостью хищника продолжал преследовать Донхёка после школы и подготовительных музыкальных курсов, начиная одни и те же разговоры. — Хёкки, тебе не кажется, что иметь лучшего друга альфу — это немного странно? — продолжал Хуан приводить не бесполезные, как ему казалось доводы, намекая изо всех сил на то, что между Тэном и Тэёном обязательно что-то было. — Кто бы говорил, Джун-и, у тебя их целых два, — усмехнулся беззлобно Донхёк, идя по узенькой дорожке на несколько шагов впереди прилипчивого омеги. — Они могут считаться моими друзьями только по причине того, что больше я ни с кем не общаюсь. И лучшими — потому, что единственные, — закатив в раздражении глаза, съязвил Джун, до треска сжимая в своих маленьких кулачках лямки рюкзака. — Джун, ты так сильно отрицаешь свою связь с Джено и Джемином, но ты не представляешь, как сильно ты на них похож, — буквально зверея от чужой упёртости, драконом рычал Донхёк. — Они вот двое как инь и янь, а ты как их верёвочка, чтоб талисманом на шее носить. — Это неправда! — возмутился мальчишка и, нагнав Хёка, схватился пальцами за лацкан пиджака. — Я ни разу не похож на этих бесчувственных козлов! Ренджун смотрел в рыжеволосый затылок альфы с упрёком, сверкая слезящимися глазами из-под русой, растрепавшейся из-за ветра, чёлки. Надув щёки и упорно не давая противным слезам скатиться по лицу, омега внутренне негодовал ураганом абсолютно не понимая, в чём мог быть похожим на этих двоих. — Так и есть, — подумав, что омега успокоился, сказал негромко Донхёк, не оборачиваясь и не сбавляя шага. — Ты отрицаешь свою к ним причастность, но вы же всегда вместе. Всегда рядом. Они всегда исполняют твои прихоти, почти никогда не оставляют одного, защищают и развлекают. Говоря об этом, юноша невольно задумался, в волнении кусая пухлую губу, что так же много о Тэне заботился и Тэён-хён. Но между ними ничего нет и не было. Ведь нет же? Если бы было, то ему просто не нашлось бы рядом с Тэном места… Не заметив, как сжал смуглые кулаки, альфа резко ускорился из-за чего плетущийся позади и всё ещё державшийся за него омега, от внезапного рывка растерянно выпустил ткань из пальцев и на мгновение остановился на месте. Сводя голые тощие коленки вместе, Ренджун, шатающийся от порывов сносящего его с ног ветра, с тоской во взгляде, кусая белыми зубками тонкие бледные губы, смотрел в след удаляющейся фигуре. Сил бороться, после каждого такого разговора совсем не оставалось, но они каким-то невероятнейшим образом восполнялись снова, стоило омеге хоть немного затосковать по недосягаемому, своенравному закатному солнцу Донхёку. На расстоянии двадцати шагов друг от друга, Ренджун, противостоя сносящему с ног ветру, мелкими, невесомыми шажками принялся догонять Хёка. — Мои желания в таких случаях никто не учитывает! Они как прицепятся, что не отдерёшь! — обвивая шею вздрогнувшего альфы ручками-прутиками, прижался Джун к нему со спины и беззастенчиво зарылся острым носиком в сверкающие нити расплавленного золота, пахнущие сладостями и зефиром. — Ну вот вид… — закатывая глаза и теряя последние крупицы и так по истине ангельского терпения, равнодушно, как статичная машина, отвечал он однокласснику. Но и тут был прерван. — Но я с ними, словно третий лишний! Они мне всю жизнь испортили! Хёк! Пожалуйста, будь со мной, — продолжал напирать омега, умудряясь не отставать и не упасть. — Ренджун, — со вздохом невероятного мучения остановился альфа и уверенно убрал от себя чужие руки. Развернувшись, Донхёк схватил тонкие бледные запястья двумя руками и крепко прижал их к груди, пискнувшего и зажмурившего от боли один глаз, Джуна. Всматриваясь в серые, полные надежды глаза цветочного и красивого мальчика, Донхёк решил, что «оперировать надо не дожидаясь перитонита». Как говорится. — Мне…очень жаль, что я не могу ответить на твои чувства, Ренджун. Но я люблю другого омегу. Люблю так сильно, что хочу находиться с ним каждую свободную минуту. Каждую секунду. Я так сильно его люблю, что не могу дышать… — с каждым вылетающим из губ Донхёка словом, омега медленно опускал глаза всё ниже и ниже, пока наконец-то не опустил взгляд на землю, куда поспешило тут же упасть несколько влажных капель. До боли закусив губу, мальчишка стоял и шумно дышал, плакал, но не позволил вырваться из груди ни одному всхлипу. Даже тогда, когда Хёк ушёл, оставив его приходить в себя, Джун, глотая горькие, по ощущениям и на вкус, слёзы решил, что так просто не отступится. *** С тех пор, как наркоман-бандит-дружочек омеги Донхёка провёл с напуганным до смерти Ренджуном воспитательную работу, прошёл месяц. Не то, чтобы чьи-то многозначительные слова заставили его перестать любить или по-прежнему посвящать красоте голоса Ли Донхёка оды любви на розовой бумаге личного дневника, но что-то он и вправду переосмыслил. Как всегда, Ренджун понимал только то, что хотел и как хотел… Теперь, глядя на то, как Тэн мягко, нежно зажимал Донхёка, вроде как альфу, в цветущих кустах сирени, гнул нежными руками ветви, чтобы они сиреневыми гроздями лежали на растрёпанных, самим золотом и солнцем поцелованных, волосах и целовал на смуглом лице отброшенную ими тень. Глядя на эту концентрированную нежность, внутри омежки всё пело и цвело, этой самой сиренью и сбегало испариной по открытому лбу, привлекая повышенное внимание «лучших друзей» и прочих альф. — Ты что, Донхёком любуешься? — присвистнул Джемин прямо над ухом задумавшегося Джуна, неверяще ухмыляясь и силясь совладать с удивлением, поселившемся в орехового цвета глазах. Ренджун, судорожно переводя бегающий взгляд с одного альфы на другого, как всегда даже не заметил, когда эти двое успели обосноваться рядом с ним. Он одиноко сидел на специально поставленном у раскрытого окна стуле… И вправду, как можно было не услышать, что двое альф приволокли и поставили рядом с ним огроменную скамью, чтобы вдвоём сидеть возле него. Как всегда, не разлучаясь. — В самом деле? — убирая свою ногу с джеминовых колен и отвлекаясь от содержания учебника, с повышенным интересом присвистнул Джено, пытаясь перегнуться через друга, чтобы заглянуть в телефон омеги. — Нет, Джено! Не любуюсь я им! — обличающе покрываясь красными пятнами, но не теряя лица не дрогнувшим голосом, огрызнулся омега. — А, то есть теперь ты любуешься ими двумя, да? — ловко выхватив из тонких пальчиков телефон и отойдя на расстояние, принялся там что-то внимательно и заинтересованно рассматривать Джемин. — А ну отдай, Джемин-а! — подскочил следом омежка, под тихий вздох Джено. — Верни! — скакал рядом с усмехающимся альфой Ренджун, пыхтя, сдувая со лба пшеничные пряди, хватаясь тонкими руками за крепкие предплечья, несильно ударяясь о твёрдую грудь, но так и не доставая до длинной вытянутой с телефоном руки. — Джено-я! Посмотри на это! — крикнул Джемин, не отводя не читаемого взгляда от испуганных светлых глаз омеги. — Нет! Не показывай это Джено! — истерично взвизгнул Ренджун и больно оттянул джеминово лицо за щеку, так, что прихваченное место моментально покраснело. — Перестань, Джемин-а, — улыбаясь в своей привычной манере, мягким приглушённым голосом попросил Джено, как говорил всегда, когда обращался к пахнущему ландышами альфе. — Джун-и же обидится. — Это мы обижаться должны! Он там смотрит на них троих… — Троих? — глаза Джено удивлённо распахнулись, а голос наполнился какой-то незнакомой интонацией. — Да, троих. И представляет себя на месте омеги, — пока Джемин, яростно сверкая глазами, нёс откровенный бред, глаза омеги наполнялись слезами. — Я так не думал, дурак! Пока ты не сказал! — расплакавшись, пискнул Ренджун, схватил свой портфель и выбежал из класса, оставляя телефон в руках альфы. Гулкие шаги от небольшого каблучка лёгкой обуви, разлетаясь по пустым коридорам, оглушающим набатом заседали в раскалывающейся голове Ренджуна. Мальчишка бежал изо всех сил прочь, задыхаясь и чувствуя, как влажные дорожки слёз из-за ветра неприятно холодили кожу. Прежний Ренджун вернулся бы и морду набил, бестактной сволочи, по имени Нана, вот только альфа не был абсолютно не прав. Джун, глядя на сделанные тайком фотографии, мечтал стать свежей нотой в приторно сладком союзе. Воображение легко дорисовывало Ренджуна и заменяло Тэна на него, прижавшегося к донхёковой груди, и губы розоволосого альфы, грудью прильнувшего сзади, кто грубо и ощутимо, подобно крупному дождю, рассыпал поцелуи по его острым, дрожащим от чувствительности, плечам. Слёзы, от несбыточности подобных мечтаний, хлынули из глаз сильнее, полностью заливая меловое лицо. Выбегая из очередного коридора в другой, Ренджун испуганно вскрикнул, когда на полном ходу врезался в чью-то твёрдую грудь, омега хотел отскочить, но крепкие руки обвили его тщедушное тельце и прижали ближе к себе, не давая и шанса отстраниться. От воротника стандартной школьной формы веяло ландышами, и мальчишке не нужно было даже раскрывать слипшихся из-за слёз ресниц, чтобы увидеть мягкую улыбку крепкого, умеющего быть жёстким, Джено. Они молчали: Джун не говорил из упрямства, Джено, вероятно, по какой-то своей причине. Стоя посреди пустующего, шире чем предыдущие, коридора, ведущего во множество классов, Ренджун устало, но упрямо кусал губы, продолжая беззвучно содрогаться всем телом в молчаливом плаче, который никто не пытался успокоить. Однако Джено догнал его. Держал сейчас в своих руках, и успокаивающе тыкался носом в отросшие волосы у виска, часто-часто шевеля крыльями носа втягивал запах цветущей сирени и ненавязчиво окутывал своим надёжным запахом дубовой коры. Пожалуй, из-за того, что альфы не говорили ему чего-то прямым текстом, Джун и вправду был слеп к тому, как много для них значил. — Я вам нравлюсь? — несколько по-деловому поинтересовался Ренджун наконец-то перестав плакать и подняв на умиротворённо-счастливое лицо альфы взгляд. — Конечно. Мы любим тебя, — подхватывая ничего не понимающего омежку на руки, как принцессу, отвечал юноша, без труда удерживая тонкого и лёгкого Ренджуна. С Джемином у него тоже проблем не возникало, однако именно с недовольным и растерянным омегой на руках, чувствовалось максимально верно и правильно. — Я буду носить тебя на руках, Джун-и, если ты позволишь нам любить тебя. — Вы ненавидели меня в детстве и не хотели играть со мной, — в момент обратившись в надёжных руках маленьким мальчиком, припомнил свои старые обиды омега. Нёсший его обратного альфа лишь улыбнулся, словно вспомнил что-то до ужаса смешное и милое и прижал ношу к себе покрепче. — Джемин-а просто очень стеснялся и боялся, что ты поймёшь, что нравишься ему, — ответил Джено на вопрос столетия, но лучше понимать альф от этого знания Ренджун не стал. Всё наоборот, ещё больше запуталось. — Когда Нана переборол своё смущение и готов был подружиться, ты уже вёл себя как самая настоящая сучка, игнорируя всё наше внимание и все попытки. Услышав дальнейшие объяснения, Ренджуну захотелось вернуться назад в прошлое и отвесить маленькому себе звучную оплеуху. Да что там, он и сейчас хотел пробить себе голову от невероятного по своему объёму стыда. Всё что угодно, лишь бы его не несли обратно на этот своеобразный суд, где двое из ларца намерены вынести ему свои обвинения. Увидев в конце коридора дверь в класс, в котором они сидели, Ренджун наконец-то набрался смелости задать главный вопрос, который после открывшихся обстоятельств ещё имел для него значение. — А тебе…я нравлюсь? Или ты готов терпеть меня из-за Джемина? — скороговоркой выстрелил омега и пытливо посмотрел на красивое лицо альфы сверху-вниз, волнуясь и путая судорожные вдохи-выдохи с ударами заполошного сердца. — Джун-и, я люблю тебя ничуть не меньше Джемина. Так же сильно и так же долго. Тебе не нужно бояться и не нужно страдать, нужно лишь перестать сопротивляться и принять нашу любовь. — сказал юноша перед тем, как потянуться к ручке и открыть дверь, внося в помещение полностью выпавшего из реальности омегу. По кабинету, ероша волосы и пиная от досады стулья, метался Джемин, укоряя себя за несдержанность. Обернувшись и заметив на руках Джено бледного и взъерошенного Ренджуна, мальчишка, запинаясь о стоящий перед ногами стул и едва не падая лицом на пол, подбежал к ним и, схватившись холодными пальцами за хрупкие белые ладони, принялся обеспокоенно осматривать заплаканного и смущённого подобным вниманием омегу. — Прости меня, Джун-и, прости, — с невероятным раскаянием во взгляде и виной в голосе, просил Джемин, заглядывая Ренджуну в глаза. — Я был не прав, я дурак! Я просто… — Заревновал, — отозвался уверенно Джун, прерывая альфу и чуть улыбаясь, и нежно взъерошил карамельного цвета волосы, наслаждаясь их мягкостью. — Джено, отпусти меня, нам надо поговорить. Они втроём уселись на ту скамью у окна, омега устроился посередине и теперь аккуратно поглаживал напрягшиеся бёдра сидящих рядом альф, выводя пальчиком щекотные, совершенно бессмысленные узоры. Он делал так всегда, но только сейчас заметил как часто «лучшие друзья» сглатывали и дышали от таких действий. — И долго вы собирались молчать и также молча портить мне жизнь? — обманчиво спокойно, почти без интереса спросил Ренджун, начиная царапать острыми ногтями плотноприлегающую к телу ткань чужих брюк, пуская по телам альф понятной природы разряды. — Тебе нравился Донхёк, — начал Джено. — И не нравились мы, — и закончил за него по привычке Джемин. — Остальное значения уже не имело. — Я был на вас обижен, это верно, но я думал, что вы…ну как бы вместе. — поиграв бровями поочерёдно посмотрел он на непонимающих Джено и Джемина. — Я чувствовал себя рядом с вами единственным другом озабоченных геев. Я и подумать не мог, что вам может понравиться кто-то ещё. Что вам нужен, кто-то ещё. — выложил как на духу Ренджун все свои годами в голове и сердце носимые переживания. — А мы и подумать не могли, что ты хотя бы в гипотезе согласишься на такие отношения, — почёсывая затылок и обезоруживающе улыбаясь, сознался Джено. — Я ещё не согласился, — напомнил им Джун, резко убирая ладони с чужих ног и складывая их у себя на груди. Наклонившись к Джено за тоненькой спиной задумавшегося Хуана, Джемин, привлекая внимание другого альфы, сверкающими решительностью и хитростью глазами, заглядывая во внимательные чужие, прошептал: — Я всё равно не подпущу к нему ни одного альфу, пусть думает сколько угодно.