Мертвец

…в девственной чистоте летней ночи. В усыпанном звездами небе над головой (infini, бес-к'гай-ний), мягком и жестком, как лионский бархат. В пыльном запахе города, la ville, листьев, des fuilles, асфальта и дыма, la fumée de cigarette... «Il va se dissoudre. ‘Гас-тво-‘гится». …стоя спиной к двери на балкон. К ней спиной, лицом к ночи. Вдох-выдох. Неподвижный и мраморно-серый, gris, то ли в кислотно-ярких отсветах неоновых огней - irréel, не-на-стоя-щих - то ли в догорающих свечах la lavande, которые она не затушила с вечера. Longtemps attendu. Дол-го-ждан-ный. Лазурно-синим взглядом в обнаженную спину, сквозь темноту, l'obscurité, сквозь стекло, обманчиво хрупкое (froid, хо-лод-но-е) - длинными пальцами в тонких ободках колец из белого золота ощущала дыхание, ровное и мерное, как биение сердца. Inhaler-expirer. Глухое и близкое, под теплой кожей в яркой огненной россыпи. Негромкое. Близкое, не-об-хо-ди-мо-е hier – да-ле-кое maintenent. Mon aimé. Mon flamme. Mon magique… Wil-li-am. Чувствовала, как он смотрит вдаль, сквозь даль, сквозь многие мили, хоть и не видела. Не должна видеть. Ne devrait pas. Одно движение рукой, одно касание, déplacement, cliquer, и она там, с ним. В звуках жизни ночной Фицровии. В дыму сигареты. Dans la nuit. Dans sa nuit*. Свечи тлели в мягком сумраке спальни – не мойя, не твойя, не наша, - и Флёр чувствовала, глядя сквозь стекло - ne devrait pas. Слишком ‘гано. «Comment vas-tu?»* Тебья не касайется… Ее дыхание, шаги, ее голос, биение сердца – то, за что autres наперебой клялись заложить драгоценности, самих себя, свою жизнь – long, court, saturé, faible – все, что для нее обуза, «garde le pour toi», это да’гом не нужно… Все это - ук’гасть ’губин вуив’гы*. Pas le vôtre. Не твойё. Одно движение – шаг назад, в romantique, царящий в комнате, в воздухе, ее усилиями - неслышный и тонкий, серебристый, как волос вейлы. Не твойё. Один наклон, сцепив руки в замок и прижав их к шелковой серебристой ткани халата. Fho-o-o… Флер вытягивает губы, и свеча гаснет. «La façon dont j'aime, ha-ha… magie sans batons»*. Один за другим огненные язычки исчезали, один за другим – adieu, ma belle - послушно гасли, впуская ночь в спальню одной из э-ле-гант-ных лондонских квартир. Флёр снова скосила взгляд, не разгибая спины – редкой породы кошка, стоящая баснословных денег, за которые никому не продастся – лазурно-синий взгляд из-под ресниц замер на долгое мгновение - infiniment long, бес-ко-ньеч-но... - наблюдая, как там, за стеклом, рука, свободная от опоры, взлетает вверх, к губам, ласкавшим ее тело этим (и не только этим) вечером, а за ней – «Je sais…» - ползет едва заметный след убийственной, горькой, привычной сладости. Фицровия живет, и ему не спится. Cela arrive. Не дома. Не-до-ся-га-йе-мо. Ресницы дрогнули, и Флёр моргнула прежде, чем задула еще одну свечу. Le prochain, о-че-'гед-на-йя. «Trop tôt… Захотьеть – позвать 'гядом. Вмьесте. Et j'irai. Avec toi»*. Fho-o-o…