Мертвец

Фигура на метле, неуклюже спланировав, зависла в воздухе в десятке футов от высокого арочного окна на втором этаже. Сидящий по ту сторону окна за крепким столом лакированного дерева внимательно изучал дело о тритонах, мигрировавших по реке Иден с Пеннинских гор, и потому не видел ничего, что творилось за его спиной. Тр-рам. Тр-рам. Пальцы левой руки, длинные, жилистые, оплетенные паутиной подкожных вен, с примерной периодичностью раз в четверть минуты переборно постукивали по дереву. Едва уловимое глазом движение, рабочее, как мантия главного судьи («Не Визенгамот, нет, но почти… почти…»). Золото обручального кольца на безымянном пальце левой руки от этого движения игриво поблескивало. Тр-рам. Кроу готов был поклясться в том, что его отец контролировал малейшую шалость света и тени. Контролировал везде. Контролировал всегда. В собственном доме, одетый в темные брюки, узконосые туфли из шкуры китайского огненного, в тонкий свитер с горизонтальными полосами — ярко-оранжевая, бледно-оранжевая, блекло-желтая (разбавленная моча), снова ярко-оранжевая… Тр-рам. Шестьдесят три, думал Кроу, сидя верхом на метле, глядя в неотвратимо лысеющий отцовский затылок. Ниже пучок из длинных седых волос держала черная лента. Думал, глядя в его преклоненную к столу широкую спину — шестьдесят три. Он старый, как Мерлин. …красивый. Насколько может быть красивым старик. Во всяком случае, считал Кроу, на такую старость более-менее приятно глядеть. В сравнении с сэрами Руфусом Скримджером и Грэмом Булстроудом, рост которых превышал шесть футов, его отец походил на бородатого гриндилоу, каким-то чудом затесавшегося в компанию великанов… …один из которых был оборотнем… Другим оборотнем. Не таким, о которых Элмерик Урхарт говорил как о носителях опасной заразы. Не таким, которых нужно ис-тре… …блядь. «Твой отец — самая поганая блядь из всех, что я знал…» Кроу проглотил слюну. «Поганая мразь. Мразь, он так сказал…» Тр-рам. Пытаясь установить связь между внезапным решением тритонов бросить насиженное гнездо с несколькими случаями исчезновения магглов из Уиндермира, Уайтхейвена, Седберга, глава Комиссии по обезвреживанию опасных существ не видел, как пара светло-голубых прозрачных глаз, детских глаз, сверлит дыру в его голове. Глаза его сына. Обернись Элмерик Урхарт случайно, по велению интуиции, карающей длани Господа, увиденное в окне не убило бы его, но парализовало на пару долгих мгновений. Обезоружило тем мимолетным сходством, о котором его сын Кроуфорд, висящий в двадцати футах над устеленной травяным ковром землей, не подозревал. »…самая поганая мразь из всех, что я знал…» «Почему он это сказал? Почему не убил меня, чтобы отомстить? Кто он?» Окно кабинета выходило на теневую сторону внутреннего двора. Элмерик сидел к нему спиной. Светло-серый взгляд был поглощен документами, свидетельствами, колдографиями, протоколами допросов родственников погибших. Останки Брендана Пристли из Уиндермира были найдены пять дней назад недалеко от заводи Колдью в Озерном крае. Труп был частично съеден, от долгого нахождения под водой начал разлагаться и гнить. У трупа не хватало двух пальцев на левой ступне, правая рука отсутствовала, лицо было съедено полностью, и все же в нем опознали пропавшего месяц назад парня по остаткам выцветшей клетчатой рубашки и кольцу-печатке на правом среднем. Кольцу, на которое стая озлобленных голодных существ, невидимых для магглов, умеющих прятаться под слоем ила, существ, лишившихся многовекового убежища, попросту не обратила внимание. Тр-рам. Магглы бьют тревогу. Тр-рам. Магглы снова, как в восемьдесят пятом году, не понимают, в чем дело. Тр-рам. Элмерик Урхарт тоже не понимает. Не понимает, причем здесь, ради всего святого, восемьдесят пятый год. Кроу внезапно ощутил, как на его плечо легла чужая ладонь. — Ку-ку. — Ку-ку-у! Впрочем, не такая уж и чужая… Привычные голоса, привычное легкое касание, роднее которого для мальчика, живущего всего девять лет на этом свете, может быть только собственное отражение в зеркале. Но сознанием Кроу несколько дней назад овладела (паника) мысль… — И чего торчим, скажи на милость? Кроу вздрогнул, но не обернулся. Взгляд сместился вправо, уперся в стык оконной рамы и кирпичной стены. Нос уловил знакомый запах — духов, одежды, тела. — Блин, мам. — Любуемся папиной лысиной? — Пливет, Клоу. — Привет, мелкий, — буркнул Кроу, чувствуя, что отвечать совсем не хочется. Как и спрашивать. — Я министл Фолест Улхат! — Угу, конечно... министр обгаженных подгузников. Джеральдин покачала головой и изогнула тонко выщипанную светлую бровь. Высокий хвост волос был красивого оттенка старого золота. Кроу не видел этого, он это знал. Его голову по-прежнему занимали мысли. Отец имел обыкновение тащить работу домой, когда на работе этой работы становилось выше крыши. Пару часов после обеда его нельзя было беспокоить. Примерно с двух до полпятого пополудни. Мама красила волосы. Их цвет был ненатуральным что сейчас, что пару лет назад, когда она щеголяла короткой стрижкой пепельного оттенка. Кроу считал, что это не так уж и важно. В этом доме никто не мог чувствовать себя в безопасности. Никто. С самого начала. — Мам… а… оборотни, они… — Плохая идея — вести серьезные разговоры, сидя на метлах, тебе не кажется? Прыгай-ка сюда, к нам. — По-твоему, я сам не спущусь? — Кроу обернулся и застал младшего брата подскакивающим на метле. — Хо-тю ви-сеть, хо-тю ви… — Как вам угодно, мистер Заноза в заднице. Джеральдин улыбнулась, не размыкая губ, после чего развернула метлу и пошла на снижение. Метлу она разворачивала так же свободно, как стояла и ходила на каблуках разнообразной толщины и размеров. Кроу знал, его мама когда-то давно прошла в основной состав любимой команды Дейзи. Прошла, заключила контракт и тут же вылетела с треском, как только выяснилось… «Ко всему надо относиться философски, Энн. У меня взрослая дочь, двое сыновей, у меня богатый муж, у Гвеног Джонс ничего этого нет и не будет, она страшная, как самка загрыбаста. У меня было столько мужчин, сколько в ее сраном контракте не прописано, так что пусть кусает свои шершавые локти и по вечерам довольствуется битой у себя в промежности». — Вот и все, — Джеральдин поставила на ноги младшего сына и только потом спрыгнула наземь и взмахом палочки отправила метлу «спать». — Теперь, я понимаю, настало время разговора об оборотнях. — Мам, я вообще-то серьезно, — Кроу смотрел в лицо напротив, слегка повернув голову вбок, и не понимал, что с этим лицом происходит. Что происходит с ним самим… с ними всеми. Джеральдин моргнула, усаживаясь на траву и скрещивая ноги в плетеных сандалиях. — Живя с твоим отцом, трудно не уяснить, что оборотни — не так чтобы тема для разговора за чашкой горячего шоколада. Я тебя внимательно, зайчик. Кроу еле слышно вздохнул. — Я… наш дом… он… Джеральдин моргнула. Кроу поймал себя на мысли, что ни разу не видел такой серьезной мины на ее лице. — Вот что, на этом доме такая защита, что даже Министерство Магии завистливо курит где-то там, в стороне. — Да? — Это заклятие Доверия, малыш. Никто, кроме хозяина дома и членов его семьи, не найдет наш дом, даже зная, где он географически расположен. — Но… — Но, если я правильно угадываю ход твоих мыслей, — Кроу показалось, что даже ее голос с каждой секундой становится как будто простуженным. На фоне визгов Форреста, играющего в догонялки с садовыми гномами, это звучало странно и попросту нервно, — то да, опасаться нужно, хоть ты тресни. Запереться в четырех стенах — не выход из положения. Его ведь… его похитили не из дома, ты знаешь? Последнюю фразу она сказала тише и как будто осторожнее, словно не то что боялась — словами, но и глазами прощупывала невидимую для Кроу почву. — Похитили… — тупо повторил он, чувствуя, что слышит эхо, далекое эхо чего-то… (важного) далекого. — К-кого похитили? Джеральдин снова моргнула. Ее лицо, всегда открытое, улыбчивое, тонконосое, лицо, на котором читалась каждая эмоция, каждая мысль, напоминало маску из застывшей косметической глины, какую она накладывала на лицо, чтобы в результате его почти сорокалетняя обладательница выглядела не старше тридцати пяти. — Мальчика, — произнесла она еще тише, осторожнее, медленно выпадая из реальности, где было лето, ухоженный двор с влажной от полива зеленью, щекочущей ноги, маленький Форрест, похожий на маму, няня-домовуха, обездвиживающая садовых вредителей щелчком узловатых пальцев. — Я думала, ты о нем знаешь. Ты ведь… — она странно усмехнулась и зачем-то поправила волосы, гладко зачесанные назад, — Мерлин, ты у меня тот еще пройдоха, разве нет? — Мам, — протянул Кроу, глядя на нее и думая — не заболела ли она часом? Впрочем, ответный взгляд зеленовато-карих глаз выражал тот же самый вопрос, адресованный ему, Кроу. «Ты здоров, малыш?». «Ты же тот еще пройдоха, Кроу Урхарт, разве нет?» О том, что она беззвучно выдохнула, Кроу заподозрил в тот момент, когда едва заметно опустилась выпуклая грудь под белой футболкой. — Честно говоря, Кроу… я не знаю, есть ли у меня право говорить об этом с тобой. Впрочем, — она характерно закатила глаза, и Кроу про себя возликовал: слава Мерлину, его мама… слава Мерлину, это его мама, — Господи, это уже давно не тайна. Не разверзнется небо и не сойдут на землю всадники Апокалипсиса, если я тебе расскажу. Ты не будешь болтать об этом, я уверена. Ты ведь не я, — она хохотнула так, что Кроу (это все еще моя мамочка) стало слегка не по себе. — Ты взрослый мальчик. В общем, Кроу, когда-то… Она снова чертовски быстро взяла себя в руки, прочистила горло, выпрямила спину, и Кроу в очередной раз подумал: его мама, Джеральдин-как-ее-там-в-девичестве, могла бы показать Британской лиге квиддича в целом и Гвеног Джонс в частности, как поет и пляшет мантикора. — Когда-то, еще до твоего рождения, у папы была другая семья. Жена и сын. — А у тебя был другой муж, да? — сказал Кроу просто чтобы сопоставить факты, но глиняная маска на лице Джеральдин снова начала твердеть и кое-где пошла трещинами. — Да, — глухо отозвалась она, и ее взгляд при этом говорил: «Ты, драккл тебя дери, пройдоха, не там, где надо». — У меня в то время был другой человек. Элмерика Урхарта я знала понаслышке. Знала о том, что случилось, и всегда… всегда ему сочувствовала. Твои бабушка с дедушкой ему сочувствовали, восхищались его чертовским самообладанием. Они и подумать не могли, что когда-нибудь я стану его женой. Ты бы видел их лица на нашей свадьбе, ха-ха! Такое ощущение, что они ждали — вот-вот появится Мэттью Митчелл и скажет: «С первым апреля, господа и дамы!»… кхм, я… немного отвлеклась. Она снова тряхнула головой и устало провела рукой по лицу. — У твоего отца была жена. Люси, кажется. Люсилль. Она была из Принцев, а у них по женской линии… — она задумчиво моргнула. — В общем, первая жена твоего папы оказалась носителем проклятия. Тяжелая штука, насколько мне известно, я в проклятиях мало что смыслю. Последние несколько месяцев она жила где-то на юге Европы. Если я не ошибаюсь, в Испании. А умерла, когда я еще в Хогвартсе училась. Мальчик был примерно твоего возраста в это время. — Она умерла в Испании? — Кажется, да, — Джеральдин неуверенно повела головой. Выражение ее лица при этом было туманным. — Мне известно только то, о чем писали в газетах. Элмерик об этом почти не говорил, а я почти не спрашивала. Ты знаешь, я могу о чем угодно спросить, но о таких вещах… он сказал как-то, что его покойная жена любила музыку. Даже не так, музыка была чем-то вроде смысла, — она усмехнулась задумчиво и нервно, как всегда, когда дело касалось тяжелых тем для беседы. — Музыка и сынишка. Господи… — она прикрыла веки, говоря шепотом. — Это так тяжело, Кроу. Знать о том, что было в жизни близкого человека и в то же время… знать, что довольствуешься крохами с чужого стола. Думаю, твоему отцу невыносимо говорить об этом. Особенно о мальчике. Это так ужасно… — Он умер? Джеральдин кивнула. — В восемьдесят пятом году. Его… — судорожный вздох. — Его убили. Жестоко убили. Мерлин, прости меня, дуру грешную… — Кто убил? — спросил Кроу, чувствуя, как внутри все холодеет. Чувствуя, что ответ лежит на поверхности. — Оборотни, мам? Джеральдин вскинула голову, шмыгнула носом и обмахнулась ладонями, словно пытаясь создать подобие ветра в невыносимо жаркую погоду. Кроу почудилось, что он видит капли пота на ее лице, но мгновение спустя он понял — это не пот. — Прости меня, малыш. Все-таки ты еще слишком мал для таких историй. — Это из-за папиной работы, да? Его убили из-за работы? Она глянула на него искоса и выдохнула ртом. — Он сбежал из дома на рождественских каникулах, а нашли примерно месяц спустя… нашли то, что осталось. В школу он, конечно, уже не вернулся. — А почему сбежал? — спросил Кроу, чувствуя, как мысли уплывают куда-то вдаль. Кроу видел собственное тело в луже крови, кучу репортеров и рыдающую мать с Форрестом на руках. Больше он ничего не видел. Никого. Зато он чувствовал… что-то… недоступное, не поддающееся анализу, не подходящее ни под одно из привычных определений. Джеральдин покачала головой. — Точно не знаю. Судя по тому, что писали в газетах, судя по фото… Ллойд Урхарт был сложным мальчиком. У него был тяжелый характер. Оно и понятно, его мама умирала, все это происходило на его глазах. Отец много работал, больше, чем сейчас, он физически не мог заменить ему всех на свете… Ллойд. Ллойд. Ллойд. Урхарт. Имя толкалось в сознание — здоровенный гвоздь, бьющий брешь в стене, застревающий в ее недрах так прочно, что не туда и не сюда. Не вытащить. Кроу чувствовал — все сказанное после летит мимо. Куда-то вдаль, сквозь тонкие нити редких облаков — тучи ушли, осталось небо, только небо, трава за окном и мрамор под ногами, холодный и мокрый, серый… Седой… — над зеленеющей верхушкой бескрайнего леса, где давным-давно нашли тело пропавшего мальчика. Такого же, как он сам. — Он был старше тебя, уже почти мужчина. Пятнадцать лет, — Джеральдин медленно моргнула, и Кроу, наконец, увидел. Увидел то, чего не видел ни разу за свою короткую сознательную жизнь. Дейзи. Так всегда делает Дейзи. — Но все равно, ребенок. Такой молодой, красивый… такой, как ты. Сейчас ему было бы двадцать… пять. Да, двадцать пять. Она улыбнулась, и тень Дейзи Мальсибер исчезла с ее лица. Растворилась, как… Как Седой. Словно его и не было. Но он был. Был и все тут. — У тебя, у Форреста, у Дейзи… у вас, ребятки, мог бы быть старший брат, которому двадцать пять лет. Двадцать пять, подумать только… когда мне было двадцать пять, я думала… Старший брат. Старший. Брат. «Ф-форрест. М-мой младший брат…» «А тебя как звать?» «Тебя как звать…» «Тебя…» Вскочила с места, помахав рукой куда-то вверх, чмокнула Кроу в макушку, говоря то ли о полднике, то ли… Голос. Знакомый голос. У него… был знакомый… папин… Только теперь память возвращалась к нему, по щелчку невидимых пальцев. Спустя несколько дней, в течение которых разум застилали мысли, чувства, предположения, порожденные одной-единственной фразой, засевшей в испуганном детском сознании. «Твой отец — поганая мразь…» Возможно, этот (оборотень) Седой ему попросту приснился… возможно… Нет. Весь следующий день Плеск смотрела на него с опаской и некоторой долей укоризны. Плеск помнила. Он помнил. Помнил руки — теплые, человеческие. Пальцы. Плеск… «А Комри что?..» «Комри что…» «Комри…» «На этом доме такая защита, что даже Министерство Магии курит в стороне. Это заклятие Доверия… никто, кроме хозяина дома и членов его семьи, не найдет наш дом…» Но он нашел его. Седой нашел этот дом. Он пришел сюда, чтобы… «Похитили… жестоко убили… оборотни…» «Я — Смерть». «Передай ему кое-что… твоему отцу. Скажи… от Седого». Кроу почти не чувствовал под собой травы. Земля ушла, а сам он завис в воздухе на добрый десяток футов. Без метлы. Без чувств. Без сил. Член его семьи. Семьи хозяина. Отца. Его сын. Седой… Ллойд.

***

— Хватит работать. Подождут твои… Ухоженная ладонь с ноготками цвета фуксии с бережным бесстыдством развернула документ так, чтобы удобно было его читать. — Я бы не советовал. Тонкие светлые брови изогнулись в искреннем испуге, смешанном с жалостью и еще чем-то, похожим на отвращение. Чем-то, что ее чуткой душе в сочетании с абсолютно гриффиндорским бесстрашием было не вполне свойственно. — Русалки? Это сделали русалки? Элмерик заглянул ей в лицо и выпрямил спину, стоя у противоположного конца стола. — Здравствуйте-приехали. Ты, что же, думала, они как в сказках Ганса Христиана Андерсена? В принцев сплошь и рядом влюбляются да в пену превращаются? Карие с зеленью. Болотной зеленью, топкой, сладкой, как пастила. За такую сладость умереть не жалко. Умереть в постели, занимаясь любовью с собственной женой… заманчиво, но нет. У меня слишком много работы. — Я? Я ничего не думала. Ты что же, старый хрыч, за идиотку меня держишь? Серые. Серые-серые, как небо утром после дождя, рано, совсем рано, только рассветает. Спокойные, и в то же время хищные, томные, с поволокой, как у старого сатира. А потом раз, и безразличные. Глубокие, седые, как борода старца. Как стена из голого камня — ничем не пробьешь, разве что взрывной волной. Красивый, Господи… особенно когда говорит и думает о своей проклятой работе. Все соки высасывает. — Ну, так уж и за идиотку. За дурочку, разве что. — Иди-ка в задницу, — выпрямила спину и с вопиющей наглостью, свойственной лишь молодым женам министерских чиновников, присела на край стола, подмяв под бедро, обтянутое тканью бриджей, угол черно-белого снимка post mortem. — И русалок своих туда же прихвати, будь любезен. — В задницу под названием Отдел контроля магпопуляций? — Ага. В свою любимую. Взгляд скользнул чуть ниже и приобрел, всего на секунду, характерную томность. — Моя любимая — вот. В нее я с радостью пойду сегодня после ужина, можно? — Как вести себя будешь. Угол рта изогнулся в ухмылке. В глазах же мелькнула укоризна сродни отеческой. — Ангел мой небесный, освободи стол. О мертвых либо с уважением, либо никак. — Мертвым все равно, — сказала Джеральдин, однако, со стола все же спрыгнула. Просто чтобы не оказаться, как в прошлое воскресенье, внезапно и резко примятой к этому самому столу и куче документов на нем. — А колдографиям мертвых — тем более. — Совести у тебя нет. — Она мне зачем? Мой муж — воплощение совести и добродетели. Элмерик усмехнулся, не размыкая губ. Спокойно, бегло, между делом левитируя бумаги аккуратной стопкой в выдвижной ящик. Скользкий, неприятный звук. Так шуршит крыса в закоулке темной кладовой. В голове Джеральдин, частично занятой разговором с сыном, частично — размышлениями о том, что Дейзи давно пора иметь мальчика, частично — о том, что завтра в полдень «Гарпии» сойдутся с «Осами» в деревне с названием, созвучным с Motherfuckers, частично — много чем еще, мелькнула мысль: какой-то из этих ящиков хранит память. — Кроу заинтересовался оборотнями. Элмерик на секунду замер. Это выглядело так, словно время в пределах части комнаты, что занимали пять футов семь дюймов его роста, перестало существовать. — В каком плане заинтересовался? — В плане опасности, которую они представляют для него и для Форреста. — Я уже говорил с ним об этом, помнится. Опасность велика для всех и каждого, но наш дом защищен надежно. — Мне показалось, он чем-то сильно напуган. Когда ты говорил с ним? — Полгода назад или даже раньше. Страх — это нормально. Особенно страх перед существами высокого класса опасности. — А ты боишься? Элмерик повернул голову и посмотрел на жену с тем же мягким укором, что и всегда. Но перед этим — на короткий момент длиною в четверть секунды, если не меньше — ей показалось, что кожу ее лица внезапно полоснуло лезвием от уха до уха. По глазам. — Конечно. Только дурак, лишенный воображения, способен ничего не бояться. Знаешь, как говорят — глаза боятся, руки делают. Это про мою работу. — И что же делают твои руки? — Джеральдин наклонила голову вправо.  — Просто интересно, конкретно они выполняют какую-нибудь функцию, кроме подписывания протокола и лапания моей задницы? Светло-серые глаза на секунду прикрыла пелена тонких век. Словно занавес на короткий антракт, после которого следует кульминация и заключительное действо. — Выражаясь фигурально, они душат. Все то, что способно причинить вред мирному населению. К примеру, дело о тритонах принимает гораздо более серьезный оборот, чем я изначально думал. Похоже, придется подключать к этому делу ударников. — Но русалки пойманы. — Тритоны. Да, пойманы, но кто-то ведь их гнездо разорил. И многолетний опыт работы магозоологом подсказывает мне, что, скорее всего, мы имеем дело с кельпи, которых еще неизвестно, сколько. Если их не поймать и не обезвредить вовремя, то пойдут массовые убийства магглов. Поэтому здесь и для Руфуса работенка найдется, хоть он и уверяет, что его расписание забито всяким дерьмом до отказа. — Дерьмом вроде бредней Дамблдора о возвращении Того-Кого-Нельзя-Называть? Элмерик снова рассмеялся, на этот раз чуть громче, обнажая при этом свои крупные зубы. Серые глаза сузились, от уголков в сторону, к вискам, проступила витиеватая сеть мелких морщин. Шея слегка выгнулась, отчего кадык проступил так сильно, что кожа натянулась на нем до отказа. — Моя хорошая. Чтобы я называл Тома Риддла не «Том Риддл», а как-то иначе, ему придется… «…намотать свои старые яйца на люстру…» — …очень сильно постараться. И уж тем более я, потомок древних магов, никогда в жизни не назову его лордом. «…потому что я Урхарт, я блядский Урхарт, всем понятно?!» Юный голос, звонкий, совсем еще детский, едва начавший ломаться, кричал, гремел эхом в закрытых наглухо стенах сознания. Спустя столько лет все еще (живой) знакомый до такой степени, словно он слышал его только вчера. Каждый день. Голос, которого Джеральдин не слышала. Не могла. Не знала. «Я чистокровный маг, будущий министр магии Великобритании! Я король мира, на хуй! Я король этого сраного мира! ДА?! Я прав? Ну, говори, ПРАВ?!» «Ллойд... ты пьян, черт возьми». «Ни хрена! Иди сюда! Подойди! Ну! Что, противно? Тебе противно, старый хрен? Считаешь себя лучше всех, да? Лучше МЕНЯ?» «Мне стыдно, что мой сын ведет себя, как скот. Если бы твоя мать видела...» «ЗАТКНИСЬ! Не смей говорить о ней, ясно?! Ты, паршивый блядоеб, ты...» Мгновение - глаза, которые видел только он, Элмерик, юные, светлые, сверкающие болью, ненавистью и недетским бесстыдством, глаза его сына смотрят ему в лицо. Мгновение - ладонь врезается в щеку, и темные волосы длиной до талии, взлетают, хлещут его по руке отвратительно мягкой, сладко пахнущей плетью. Хрясть! Ладонь горит. Горит нежная кожа на чужой щеке. Удар пришелся в левую скулу. Он как сейчас это помнил. Горела совесть. «Откуда ты берешь эту пакость? Кто тебя этому тебя учит? Впрочем, я догадываюсь. Я слышал о том, с кем ты водишься в школе, Ллойд. Подозреваю, что у вас за отношения...» «Пошел ты!» Не оборачивается, но смотрит. Звереныш, готовый броситься и расцарапать до крови, искусать, избить, стоит только прозвучать еще одному имени, которое он оберегает от посторонних ушей и глаз. Имени, которое скрывает надпись, аккуратно выжженная рукой подростка. Надпись на одном из браслетов, унизавших его запястье. Металл, пластик, ткань, переплетение нитей. Кричащий разноцветный хаос несочетаемого, коим он прикрывается, словно щитом, от ударов по собственной слабости. Или же бьет ими. В лицо. По лицу. «Самому лучшему от самого рыжего» Хрясть! Лицо, утонувшее в волнах волос, почти черных, надушенных чем-то откровенно дешевым, женским, купленным неизвестно где и на какие деньги. Глаза, сверкающие ненавистью, затравленно глядят поверх ненадежного хребта из тонких браслетов. «Попробуй сломать. Попробуй... это же так легко. Хрясть!» «Господь свидетель, я любил тебя так, как никого другого. Я берег тебя, но ты… ты не оставил мне выбора. Господь не оставил мне выбора. Он свидетель, я выполнял свой долг перед Ним. Перед магической Британией, перед людьми. Господь свидетель, даже если бы я уступил, даже если бы забрал тебя домой и позволил умереть в родных стенах, даже тогда я был бы обречен на твою ненависть. Несчастный… мой несчастный… Что еще я могу сделать, чтобы наши души обрели покой?»