Мертвец

— Луна пойдет на спад, тогда и отправишься. Через две недели. Позже — рискованно, раньше… «…самоубийство». Люпин закончил фразу одним взглядом — глубоким, темным, влажным, всегда грустным, все на свете понимающим. Прямо-таки собачьим. Такие глаза называли обычно «оленьими», но Аластор ловил себя на мысли, оценивая Люпина то искусственным глазом, то тем, что после памятной потасовки пятнадцатилетней давности каким-то чудом сохранился в черепе без изменений... Истинно оленьими (точнее, газельими) были глаза совсем другого человека. Совсем другого. Люпин закончил и поставил точку дерганной усмешкой в усы («Правильно он сказал. Не усы, а заросли в причинном месте. Я уже полвека Аластор, и прекращай краснеть — чай, не девица») углом бледного рта, от которого в его тридцать пять при малейшем изменении мимики моментально плела паутину ранняя старость. Потому, сынок, старость, что не по Сеньке шапка. Не было нужды в уточнениях. Аластор знал — на прошлом собрании, на позапрошлом они обсосали эту тему со всех сторон, как сырую кость, и про мозг не забыли. И все же, думал он, повторение — мать учения. Особенно если дело касается серьезно настроенных инициативных дилетантов. Тебе там, по большому счету, делать нечего. Вот только поди ты нашего профессора переубеди. На все у него вечно планы, везде все схвачено. Паутины плетет на раз-два, что твой акромантул. — Ну… — появившись из кухни, Молли выдохнула, будто задула свечку на пироге. — Почти все готово. Осталось только... Аластор повернул голову, глянул искоса, — плечо в дорожной мантии слегка приподнялось, спутанная, пахнущая дымом и потом, седая прядь соскользнула на спину и затерялась в тесной компании пожилых сестер, — заметил парящую чуть позади правого плеча Молли тарелку с дымящимися тефтелями. Запах от них шел невероятный. С чем твоему мужу повезло, так это с тобой, красота. — Сириус. — Да. Как и Римус, Молли ответила, не прибегая к помощи слов. Красноречивого взгляда ярких глаз, наклона головы, движения брови хватило, чтобы смотивировать бравого гриффиндорца оторвать запястье от стола и щелкнуть пальцами. Раз. Второй. Третий. Хлоп! — Хозяин звал Кричера… — Где тебя черти носят? — Хозяин так добр к Кричеру, так любезен, если бы его покойная матушка… — Бери тарелку и дуй наверх. Проследи, как обычно, чтобы все съел. Эльф слегка согнул спину, но головы при этом не наклонил. Взгляд оставался стеклянным, но интуиция твердила отставному полковнику Мракоборческого центра — за матовым стеклом эльфийских глаз в этот самый момент злобно отплясывали демоны. — Хозяин слишком добр к вервольфу. Вервольф сжирает все, глодает кости, он смотрит на Кричера и хочет съесть его на десерт. Жадное отродье дьявола, чтоб ему сдохнуть… моя бедная, несчастная хозяйка, порвал на мелкие кусочки… Кричер хранит их как память… — Я не понял, — произнес Аластор. Его здоровый глаз смотрел на Сириуса, искусственный провожал спину домовика, шаркающего босыми ступнями по деревянному настилу. Тарелка с тефтелями и столовые приборы послушно плыли следом. — Урхарт что, ест отдельно от всех? — В комнате наверху, — ответил Сириус, сцепляя руки в замок и глядя в лицо Аластора со смесью вызова и раздражения. — Где обитает, там и ест. Будь моя воля, обитал бы он совсем в другом месте. Он хотел добавить что-то еще, но Аластор, кряхтя, выпрямил спину, затекшую от длительного сидения на неудобном стуле. Стул жалобно скрипнул под ним в тот самый момент, когда искусственный глаз встретил взгляд, где конфуз мешался с праведным недовольством и готовностью принять любой удар. Удар человека, если и причинявшего боль женщинам, то лишь в исключительных случаях, с исключительными целями. — Мэри, — глаз смотрел в упор, хотя голова была по-прежнему повернута в сторону Сириуса. — Это что за дела такие? — Аластор, послушай… — Нет, это ты меня… послушай, — он повернулся к ней, тяжело повернулся, со скрипом, болью в спине и хрустом суставов, но повернулся полностью. Рука поднялась и указала пальцем на рассеченное застарелыми шрамами лицо. — Смотри сюда. Вот эту рожу твои дети целый год наблюдали в школе, причем не только на занятиях, а где? Правильно, в Большом зале. Они и здесь обедали со мной за одним столом. Никого из них, помнится мне, не стошнило, никто не обкакался. — Аластор, дело не в этом! — с нажимом произнесла Молли, глядя на собеседника. — Дело не в шрамах и увечьях. Ты и сам понимаешь, почему… — короткая пауза, в течение которой на веснушчатом лице отобразился спектр эмоций: от страха и неуверенности до готовности при случае порубить Урхарта в капусту с помощью магии и кухонных ножей. — …я не хочу, чтобы мои дети… — Этот парень, — перебил он, прочитав в ее глазах, услышав в интонации все, что она хочет — и все, что не хочет — сказать, — не тронет здесь никого до тех пор, пока не тронут его самого. Если тронут, милостивая государыня, то уж как Господь Бог рассудит. — Ты видел портрет в коридоре? — ее голос стал тише и приобрел оттенок то ли усталости, то ли угрозы, то ли всего этого сразу. Аластору хватило секунды, чтобы увидеть… Лицо. Тень лица. Тень человека, растущая ввысь, до потолка, (призрак) затем — еще одного, другого человека... Похожего... но все же другого. Брата. Друга. Вместе по жизни. Вместе - на смерть. И в могилу вместе... — Видел, — ответил он, глядя на нее, в нее, сквозь нее, не пытаясь прогнать то мимолетное, что сам порой призывал затем, чтобы просто было. Как угодно. Они все… были. — Надо думать, кусок холста оскорбил его смертельно. Нет, я все, — она вскинула ладони, словно щит (щит) от обвинений в душевной черствости, — я все прекрасно понимаю. Мальчик несчастен до такой степени, какой я бы и врагам не пожелала. Он безумен из-за своего несчастья, и я искренне ему сочувствую. Но моя работа, моя забота, прежде всего, оберегать детей. Заметь, не только собственных. Гарри и Гермиона, за которых я несу ответственность, мне дороги в той же степени, что и мои. — Безумен? — Аластор смотрел на нее, смотрел, как тени — эхо голосов, отголоски смеха, блеск сверкающих глаз и волны кудрей — исчезают с быстротой тающего на ладони снега, с каждым словом, оставляя (тень) то, что Господь (воспоминание) счел нужным оставить этой земле. — Ллойд Урхарт, скажу я вам по большому секрету, адекватнее всех вас вместе взятых. А вот за сыновьями ты, милая Мэри, смотришь скверно. Были бы живы твои братья, взгрели бы племянников по первое число и любопытные носы бы поотрывали. Чтобы не совали их без спроса куда не следует. — Ох, да, — Молли втянула воздух сквозь зубы и покачала головой. — Эти мне близнецы. Артур считает, бить детей недопустимо, но и сам однажды их выходил так, что у Фреда, по-моему, шрам до сих пор остался. Иногда я так устаю, Аластор, ты бы знал. Что толку от этих разговоров… — Так ты что, уже в курсе? — Сириус побарабанил пальцами по столу. Молли задумчиво моргнула, глядя в одну точку и, машинально поправив пуговицу на платье, искоса глянула на Блэка. — В курсе чего? — Сириус, — произнес Люпин, наклоняясь к нему через стол. — Думаю, лучше опустить эту тему. Мальчики все поняли. — Да ни черта они не поняли, — рявкнул Сириус, и Аластор усмехнулся. Тут ты не совсем прав, сынок. — Интервью они, видишь ли, хотели взять из первых уст. Ценой собственных яиц, что ли? Я им так и сказал, балбесам. — Сириус… — Ну, не надо передергивать, — Римус заговорил одновременно с Молли. Аластор сидел ближе и слышал его лучше. Причина, думалось ему, была в том, что голос Молли попросту сел от шока. — Аластор прав, и я тебе об этом говорил не раз — Ллойд вполне адекватен, если его намеренно не раздражать. — А раздражает его все на свете, включая тебя и твои усы, — рявкнул Сириус и посмотрел на Аластора. — Кстати, по поводу «передергивать». Аластор, сюда никак нельзя подогнать женщину? Разумеется, так, чтобы дети не видели. — Сириус, ты… в своем уме? — сказал Люпин совсем тихо и постучал костяшками пальцев чуть выше лба и линии роста седеющих волос. — Кто ей память стирать будет? — Ты, Лунатик, кто же еще? — Да? А то, что я уже лет пятнадцать не практиковался, тебе о чем-нибудь говорит? Нет, это исключено. — Слушай, — Блэк выпрямился и повернулся на стуле, после чего по хозяйски облокотился на стол и закинул ногу на ногу. — Может, я тогда тебя трахну? Не в службу, а в дружбу. Как говорится, один раз — не сам знаешь, кто. — Я сейчас вас обоих… Блэк повернул голову и моргнул, глядя в лицо, обладательнице которого не было нужды договаривать то, что повисло в тишине, разбавляемой далекими звуками жилого дома. — … если не расскажете мне сию минуту все, как было. — А ты у них спроси, — сказал Аластор. — Правда, думается мне, так, как было, они не расскажут. — Мне расскажут, — Молли закивала головой. В ее глазах при этом мелькнуло… снова. Отражение. Чувство… далекое, как детство. Как память. «Биба и Боба, два долбоеба…» — Мха-ха-ха! Ха-ха! Ха-ха-ха! Он рассмеялся внезапно, слишком громко, как смеялся иногда (всегда), когда ему казалось — еще чуть-чуть… вот. Вот! Искусственный глаз вращался в глазнице, и он, смеясь, наблюдая, как Молли торопливо исчезает за дверью в кухню, не мог, не хотел это контролировать, хоть это и причиняло ему некоторые неудобства. Не надо, черт с ним. Пускай. Пускай… Смеяться и хлопать в ладоши, как ребенок, которому внезапно подарили коробку его любимых конфет. Любимую игрушку… Друга, Стьюи, друга, именно так это воспринимается в детстве, ага. Уже забыл, какое оно, детство, да? Аластор Угрюмый… …давно и безвозвратно потерянную, но не забытую. Не забытую… Как сумасшедший, Стьюи. Как сумасшедший. — Аластор, — Блэк осторожно наклонил голову, глядя, как экс-полковник Аврората шмыгает тем, что пятнадцать лет назад осталось от его носа, и, кряхтя, смахивает слезу. — Позволь спросить, не ты ли Урхарту урок смеха преподал во время вашей душевной беседы? Он глянул на него в ответ. Остатки смеха - искры, тени - медленно ускользали, уступая место тому, что осталось. — Заметили, да? — здоровый глаз, темно-карий, глубоко посаженный, зыркнул на Люпина. Тот сидел с напряженным видом, словно вот-вот ожидал, что его отругают за не так, чтобы хорошие мысли. — Как много у нас общего. Поэтому вы все тут, — усмешка, — яйца кверху поджимаете. Блэк фыркнул с таким видом, словно получил письменное приглашение вступить в ряды Пожирателей смерти. — Не знаю, как другие, но я примерно представляю, что он за птичка. И если мне страшно, то не за себя. Не знаю, каким он был до этого, — Блэк с мрачным видом сжал пальцы. — Но чует мое сердце, мерзкий он тип, по своей сути. На колдографиях это видно, — качнул головой и выдохнул. — Я тут с Молли согласен. Насчет Билла, в том числе, хоть и не мое это дело. У таких, как Урхарт, друзей не бывает в том смысле, в котором это принято понимать. — Ты хочешь сказать, — Аластор прикрыл веко, но позы не поменял. Его искусственный глаз неотрывно смотрел сквозь затылок на входную дверь, — такой, как Урхарт, не стремится заводить друзей. Это правда. У таких всегда много недоброжелателей зато. Знаешь, почему? Он индивидуалист. Не играет в квиддич не потому, что не умеет летать на метле и ловить квоффл, а потому, что не умеет играть в команде. — Но в стае он выжил, — произнес Люпин. — Думаю, за десять лет он многому научился. В том числе и, - он мрачно усмехнулся, - командному спорту, так сказать. Аластор бросил на него косой взгляд. — Научиться-то он научился. Но ты думаешь, почему он такой ободранный? Вот ты, Блэк. Двенадцать лет сидел в камере-одиночке, при случае перекидывался в пса, чтобы дементоры тебя не высосали, и мечтал однажды драпануть. У Урхарта та же ситуация, по сути. Только он, в отличие от тебя, иллюзий не строит по поводу возвращения к нормальной жизни. Он просто принял. Себя и то, что случилось. Принял как факт. Ты бы видел его сопротивляемость Круциатусу, — Аластор задумчиво покряхтел и почесал подбородок. — Да, пришлось мне… острастить его маленько. А то ничего же не боится, чертяка. Никого не боится. Смотрит на меня, пот градом, жилы вздуваются, раны на голове открываться начали, а он поет. И не единой ноты не сфальшивил, хоть и на вой это было больше похоже, чем на пение, боль же невыносимая. А я стою напротив, и мне с каждой секундой противно делается от самого себя. Вот смотрит он на меня, мокрый весь, в крови, бледный, как смерть, — я тогда еще думал, кого-то он мне напоминает — смотрит в упор, и взгляд этот говорит: «Что я там не видел, старый козел, в этих твоих пытках? В этой боли… что я не видел?..» Он замолчал на мгновение, и в гостиной повисла тишина. Напряженная, липкая... неприятная. Невероятно сильная тишина, слишком важная, чтобы ее нарушать. — Того, кто не привык к такого рода боли, того, кто физически не тренирован, надолго не хватит, — продолжил Аластор, поменяв позу и поморщившись. Нога начала затекать, а в культе, что под протезом, и вовсе пропала чувствительность. — Кондратий может запросто шарахнуть или кровоизлияние в мозг. Урхарт достаточно молод, у него отменное здоровье. Он в прекрасной форме, несмотря ни на что. На все это, разумеется, уходит львиная доля его магических сил. Дай ты ему сейчас палочку в руки, он не сможет даже «Люмос» наколдовать. А если сможет, то на шаг приблизится к мучительной смерти от разрыва связок, сосудов и нервных нитей. — Об этом-то я и говорю, — Блэк мрачно усмехнулся. — Любого человека, у которого все нормально с головой, перспектива жить вот так всю оставшуюся жизнь отвратила бы с самого начала. Лично я предпочел бы быть убитым, нежели вести поганое существование, лишенное всякой цели. «Я тоже», — добавил Люпин коротким, едва заметным движением век и глубоким вздохом. — А никто не говорит, что он нормален, — Аластор улыбнулся углом рта. — Он адекватен в большинстве вопросов. Умен, осторожен. И цель у него есть. — Ты ведь только что сказал, что он ничего и никого не боится, — произнес Сириус, и Аластор, опершись на стол, стал медленно подниматься на ноги. Да… что ни говори, сидение на заднице — это, Стьюи, не-тво-е. — Ничего ты, Блэк, не понял. А тебе, между прочим, с ним жить под одной крышей, — сказал он громче, поскольку Блэк уже открыл рот, чтобы возразить. — По крайней мере, месяц. Будет лучше для тебя же, если ты попытаешься наладить с ним контакт. Он много интересного расскажет о жизни, я бы советовал послушать. Вам обоим. — Почему бы ему книгу не написать? — усмехнулся в ответ Сириус. — «Братья по крови: моя жизнь среди оборотней». Хоть какую-то выгоду из своих страданий извлечь сможет. Аластор собрался ему жестко ответить, но тут Люпин встал с места. — Подожди, я тебя провожу. — Куда ты меня проводишь? На тот свет? Рано еще. И я вообще-то остаюсь обедать. — Я подумал, что ты собрался уходить, вот и… — Я наверх схожу, за Урхартом. Провожать меня не надо. К обеду явимся, так что яйца и хвосты наизготовку. — Обхохочешься, - рявкнул Блэк, прежде чем по-хозяйски водрузил ноги в ботинках на стол. — Я говорил с Ллойдом на эту тему, — Люпин задумчиво повел головой. — И Билл тоже, насколько я знаю. Зря ты Молли выговор сделал. Дело не в том, что ему что-то не позволяют. Он сам не хочет. Скорее всего, понимает, что его вид и его… репутация, скажем так, будет… смущать детей. Особенно девочек. — Ты сам-то понял, что сказал? Люпин моргнул и наклонил голову набок. — В каком смысле? — В таком, сынок, что ты несешь чушь. Смущаются они… засмущались. Шастать по Запретному лесу да зелья варить запрещенные по туалетам с привидениями их не смущало. Переться к нему в комнату Мордред знает зачем — это пожалуйста… поглазеть они хотели. Дядек на вас нет. Выйдя в коридор, Аластор на мгновение остановился. Его бормотание эхом поплыло по коридору в сторону выхода. Красные шторы закрывали то, что осталось от портрета. Аластор вздохнул, глядя на них. Да, сынок, наделал ты шума с этим полотном. Знатно наделал. Только, сдается мне, виновата не столько картина, сколько… — Уходишь, Аластор? Он обернулся. Не резко — интонация голоса не несла в себе угрозы, да и голос этот был ему знаком и, в общем-то, приятен. Но шею от поворота все же немного свело. Неприятно. — На обед не останешься? — Останусь, — гаркнул он, наблюдая за приближением лица в яркой солнечной россыпи. Ясный взгляд, уверенный, доброжелательный. Умные серо-голубые глаза. На фоне веснушек да при таком свете и вовсе синие. Аластор пожал протянутую ладонь и ощутил загрубевшими пальцами ободки металла. Его собственное кольцо-печатка с сигнальными чарами внезапно нагрелось. Не сильно, но ощутимо, так, что палец едва не свело. — Морганы мать… у тебя там что, склад мороков на все случаи жизни? — Да какое там, всего-то одно, — Билл на секунду замер и пожал плечами, одетыми в зеленую флисовую рубашку с шотландской клеткой. Под расстегнутой верхней пуговицей виднелись звенья тонкой нагрудной цепи из чистого серебра. Прядь волос, заправленная за ухо, открывала вид на серьгу - острый костяной клык на цепочке. Работа у парня такая... что твой мракоборец.— Хотя кто его знает… сегодня партию принимали из Японии. На одном из хотеев была эта штука. Пока не знаем, что такое и с чем едят, но на всякий случай рунами сняли и заперли на несколько замков. Завтра пойдем смотреть. — Осторожнее, — Аластор предупреждающе качнул головой. — Зря на себе таскаешь. Драккл знает, насколько она опасна. Билл посмотрел внимательно. Сперва на кольцо, затем — на Аластора. — А твой глаз не определяет? — Смотря что. Вообще определяет, но вот эта хрень… не нравится она мне, по ощущениям. С японцами я вдвойне бы осторожничал. У них там своя философия, знаешь ли. — На мне защитки с сигналкой знаешь сколько? — Билл улыбнулся с оттенком иронии и грусти. Его улыбка получилась знакомой. До ноющей боли в сердце. Так улыбался тот, кто таскал на себе столько магических примочек, что не рисковал с ними трансгрессировать. «Мне портал, как всегда. Не вернусь — заплатишь» «Ты себе мозг рака заработаешь когда-нибудь» «Если не прибьют раньше» «Всех нас прибьют. Кого рак, кого Авада, кого старость. Главное, чтоб раком не поставили» «Тебя? Тебя поставишь…» Задержись… только дай еще пару секунд…. Дай на тебя посмотреть. — Знаю. На твоем дядьке столько же висело, плюс еще боевка. Гидеон который. Помнишь ведь? Билл задумчиво усмехнулся и кивнул. Помнит. Обоих помнит. Хорошо… хорошо-то как, Господи... — Я даже представить не возьмусь. От того, что есть, через час голова болеть начинает. — Зелья не пей, нельзя. Знает он, Стьюи. Он и без тебя это знает. — Не справимся мы, в Отдел тайн сдавать придется, и тогда на мне еще Непреложка повиснет, — Билл сказал это негромко, но так (как Гидеон говорил о предстоящей орденской вылазке), словно это было что-то повседневное, от чего захочешь — не отвертишься. И тут же добавил чуть тише: — Только я тебе этого не говорил. — Обижаешь. Что же я, трепло какое? Да, вот что, — он задержал Билла, который, кивнув, собрался было пройти мимо, и указал пальцем наверх. — Я его сейчас обедать притащу. Не дело это, что он там, в изоляции отсиживается. Лицо Билла сделалось чуть более серьезным. Он прикрыл веки. — Притащи, пожалуйста. Со мной не идет ни в какую. Аластор растянул рот в ухмылке и подмигнул здоровым глазом. — Лома-ается. Хочет, чтобы поуговаривал. Со мной ломаться не будет или я не… Стюарт. Алистер. Макдугалл. — …не Аластор Муди. Билл улыбнулся своей легкой улыбкой… парня, у которого очень серьезная работа. И чувства тоже… очень… серьезные. — Ты, Билл… ты молодец, — искусственный глаз показал наверх, и сквозь стену увидел комнату. Не ту комнату. В той комнате было пусто. — Ты знаешь, Альбус Дамблдор — он умеет зрить в корень. И вот этот самый корень… Он сделал паузу, в течение которой Билл едва заметно (почти совсем не) моргнул. Только дрогнула россыпь светлых ресниц, на свету отливающих золотом. Шизоглаз Муди славился тем, что мог видеть даже такие мелочи. — Корень в том, что Ллойд Урхарт голову оторвет, брюхо вспорет и кишки наружу выпустит. Кому угодно. И самому себе, если так надо будет… за тебя. Последнее он сказал так тихо, что только губы шевельнулись. Слегка заколебался воздух. За тебя. Билл долго смотрел в ответ своими умными ясными глазами. Тяжело смотрел. Секунда это была или несколько, Аластор не мог сказать. Просто это было долго. Это было тяжело даже для того, кто видел, чувствовал в своей жизни взгляды и вещи куда хуже по своей сути. Билл ничего не сказал. Хотя на самом деле это было долгое... очень тяжелое. Большое и светлое. Человеческое. Спасибо.