Мертвец

В единственном летнем кафе Косого переулка — ни одного посетителя. Ни одного в невероятно душный июльский полдень. Возможно, поэтому пустота за витринными стеклами выглядела тоскливой и какой-то неправильной. Когда (неделю назад) кривые молнии сверкали в небе над Лондоном, а ливень нещадно бил по мощеной булыжником аллее, в существование которой подавляющее большинство жителей Великобритании не поверило бы, даже если бы услышало, это было правильно. Но не теперь. Возможно, поэтому, проходя мимо и замечая унылую картину ютящихся в спасительной тени уютных круглых столиков из светлого дерева и стульев с резными спинками, с молчаливой покорностью пережидающих невыносимую жару и отсутствие клиентов, Дейзи замедлила шаг и, спустя пару мгновений, остановилась. Она не знала, с чем сравнить эту пустоту, выжженную солнцем, которое словно в попытках извиниться за убийственный ливень палило, как в пустыне, с раннего утра до глубокого вечера. С омертвевшим, пахнущим тлением, ожогом на пестром теле каменной змеи, разве что. Пустоту, которая бессознательной части ее сущности, маленькому ребенку внутри, показалась несправедливой, как сравнение с содержимым маминых ваз. Другая пустота. Пугающая, неправильная (как то, что Дейзи Мальсибер использовала именно это кафе как предлог увильнуть из дома). Пустота, говорящая о многом. В том числе о том, что всё (ложь) меняется не так, чтобы в лучшую сторону. «Что, совестно? Предательница». Дейзи остановилась возле занавеса под вывеской «Кафе-мороженое Флориана Фортескью», сунула руку в карман широких шорт. Солнце навязчиво светило прямо в лицо. Дейзи щурилась, думая о том, что охлаждающие чары на одежде и шляпе не так, чтобы сильно спасают. Еще секунда и ее левый висок начнет плавиться, оголяя кость. За то короткое время, что она потратила на переход от Дырявого котла, где камин выплюнул ее на дощатый пол пропахшего перегаром душного паба, до кафе-мороженого, на лбу и обоих висках выступили капли пота. «Сознаешься ли ты, женщина, в том, что вступила в сношение с дьяволом?..» В памяти всплыла картина — этот самый занавес, красиво, едва заметно, струящийся под дуновением слабого теплого ветра в солнечный день. Занавес-символ, олицетворяющий мир во всем мире. «Войны не будет. Министр магии отрицает правдивость сведений о возвращении Темного лорда». …прекращение огня. «Дамблдор — нездоров и опасен?..» … просьбу начать переговоры. «Мальчик-Который-Лжет. Гарри Поттер — смутьян или марионетка?» Ветра не было совсем. Занавес безжизненно свисал с креплений на верхних балках почти до самой земли. В прямых лучах солнца он выглядел (саван для покойника) жалко и одновременно жутко. Дейзи решила зайти. В конце концов, в Косой переулок она отправилась именно за этим. Во всяком случае (обманщица) ее мама и младший брат, находящийся в сознательном возрасте, думали именно так. Свидание, говорили живые темные глаза Динь-Динь Эббот, протягивающей дочери упаковку летучего пороха с таким видом, словно это был не порох вовсе, а Жутко Академический Блестящий Аттестат. Или, что вероятнее, букет невесты. Чтобы мне провалиться, если ты, Мальсибер, не собралась на свидание! Куда еще ты могла ломануться средь бела дня в адское пекло за неделю до отъезда в Грецию? Только на… Свидание, недоверчиво хмурил брови ее девятилетний сын, глядя светло-голубыми глазами с видом маленького старичка, ценителя женской красоты. Какому придурку понадобилось гулять с моей сестрой? Либо ему нужны очки, либо… Господи Иисусе, подумал бы его отец, если бы в тот момент не находился в зале заседания суда на одном из уровней под улицей Уайтхолл в Лондоне и не подписывал протокол. Подумал бы, глядя в длинные узкие прорези орехово-карих глаз под широким лбом в момент, когда с ее длинными волосами, спускающимися ниже талии из-под соломенной шляпы, лицом, жестким, скуластым, охваченным зеленым пламенем, дочь его жены и Джорджа Мальсибера больше, чем когда-либо, кто-либо, напоминала… Виверн Роули, чертова Виверн… (Мальсибер, Мальсибер, Виверн Мальсибер) В момент, когда она думала… Свидание… …бросая порох в камин. Чувствуя, как зеленое пламя, холодное, как призрак, взметается, охватывает фигуру от макушки до пят, лижет соломенную шляпу и ступни в сандалиях. Пространство вокруг заполняет запах едкого дыма и пепла. …с мертвым. Ладонь коснулась занавеса, отодвигая его в сторону. Где-то наверху довольно громко, но вместе с тем приятно и дружелюбно, звякнул колокольчик. Из глубины зала текла негромкая музыка. Медом в уши. Все было как всегда, за исключением… Хлоп! — Добрый день! Дейзи кивнула, глядя в лицо официантки, показавшееся ей смутно знакомым. Действительно. Девица, учившаяся в Гриффиндоре на пару курсов старше. Вряд ли это имело хоть какое-то значение, как и то, что раньше она собирала волосы в длинный хвост, а теперь красилась на несколько тонов темнее и носила каре с челкой. — Крем-брюле с жидкой карамелью, пожалуйста. Девица моргнула. — Конечно. Еще что-нибудь? Морс? Сливочное пиво? Кофе? «В такую жару?», — подумала Дейзи, вытирая пальцами пот с виска, чуть ниже шляпы, но вслух произнесла: — Только мороженое. Девица улыбнулась, не разжимая губ, и, бросив короткое «Располагайтесь», с громким «паф!» растворилась в воздухе, оставив Дейзи наедине с пустующими столиками и мыслями о том, как это странно — быть здесь в одиночестве. Усевшись за стол и вынув из кармана бутыль из темного стекла, присланную несколько дней назад, Дейзи подержала ее в ладони. Закупоренная пробкой бутыль, в которой теоретически могло быть что угодно, от плененного джинна до зелья из аптеки Малпеппера. Но там была память. Судя по тому, что Дейзи читала в книгах, внутри колбы покоилась субстанция, похожая на сверкающую в лунном свете озерную гладь. Может быть, поэтому (что, Сиб, воображение разыгралось?) сама по себе непримечательная бутыль притягивала взгляд. На нее хотелось смотреть. Как хотелось смотреть на колдографии — мужчина и мальчик — на каждую по очереди, зная, что с ними случилось. Зная, что их больше нет. Нигде и ни с кем. Не в этой жизни. Мертвы. Оба. Смотреть вновь и вновь, с одинаково нарастающей смесью тревоги и любопытства. В день («после обеда жди сову, лично в руки…»), когда неясыть Булстроудов бросила ей на стол бережно упакованный сверток светло-серого цвета, чувство было тем же. Возможно, чуть менее сильным, чем сейчас. «Есть хоть один представитель мужского пола на этой земле, способный заинтересовать мою дочь?» В коробке оказалась бутыль и обещанные инструкции, скупые и точные, в виде отметки нужного дома на карте в потрепанном пригласительном буклете деревни Хогсмид. Дом располагался недалеко от лавки Зонко, на противоположной стороне улицы, через четыре дома. В той части деревни Дейзи не была, но знала — недалеко от Зонко два года назад открыли «Лавку древностей». Скорее всего, Джепард имел в виду именно это место. Дейзи кивнула официантке — та успела вернуться и ставила на стол аккуратную десертную вазу с шариками, политым соусом и украшенными листьями мяты. — Спасибо, — произнесла Дейзи, чувствуя, что аппетит пропадает от одного вида лакомства. — Приятного аппетита, мисс. Если что, зовите. Мое имя — Верити. Всего хорошего. Дейзи моргнула, беря десертную ложку. Верити Джеймс, сборная Хогвартса по игре в плюй-камни. Она вспомнила... … конфетти дождем сыплются на голову. Оседают на волосах, попадают в глаза, пестрые и жесткие, как соринки. Она смахивает их на пол, а они все падают, падают и не заканчиваются, не заканчиваются, не… — Папа! Па-апа! «…вздумай соваться к Урхарту». — Па-апа! — Хватит, Дейзи. Я сказала, хва… — Па-а-а!.. — Нет, Дейзи! Не будет папы, не зови. Он тебя не услышит. Идем… съешь мороженое… твое любимое, крем-брюле… «…не заканчиваются». Дейзи поковыряла ложкой в шарике, смешивая его с соусом до однородной массы просто потому, что всегда так делала, не задумываясь. У нее было, над чем думать, помимо мороженого. Она знала, слышала — «Лавка древностей» есть в Лютном переулке. Где именно, неизвестно, но она была там совершенно точно. Джепард наверняка не указал ее лишь потому, что соваться в Лютный рискованно — каждый младенец, рожденный в магической Британии, знал — в Лютный переулок лучше не заглядывать, особенно по вечерам. Там… «Не вздумай соваться…» Там… — Па-а-апа-а… …больше нечисти, чем во всей Британии вместе взятой, там… — Страшно, дружок. Вампиры, ведьмы, которые любят обижать маленьких девочек. Не пойдем туда. Пойдем-ка лучше в гости к мистеру гоблину. Он отвезет нас с тобой к сейфу, папа достанет монетки и купит… — Моложеное! — Точно. Мороженое. Видела, какой у мамы живот? Там твой братик сидит, он тоже хочет мороженое. — Блатик? — Так точно. Скоро будет братик. Ура? — Ула-а! Дзынь! Ложка стукнулась о стеклянную вазу, и Дейзи осознала, что на самом деле (не младенец) довольно хорошо помнит. Теплые большие руки, широкие, в выступающих венах, на которые прикольно нажимать пальцами. В детстве эти руки казались ей просто огромными. На руках — овальные ногти. Глаза. Карие, серьезные, задумчивые, глядящие из-под темных бровей («Привет, дружочек»). Шапка жестких волос, будто выцветших на солнце (мама Динь, папа Папа…). Странный запах от кожи и рубашки (»…папа курит сигареты»). Или это воображение разыгралось, а, Сиб? Она не знала, как это происходит у других, не знала, можно ли почувствовать в один миг, что (не младенец) — раз, и выросла из мороженого. Просто в один прекрасный день. Их было… «…четверо. Его родители, он и младший брат, Аарон, мой однокурсник. Его приятель, Крейг Эйвери, остался на свободе. Насколько мне известно, он работает где-то в транспортном». «Все Мальсиберы там?» «Все… точнее, теперь уже только он. Только твой отец… да, кажется. Только он остался из Мальсиберов. Он и ты. По крайней мере, о его смерти мне бы сообщили». «А он может…» «Что? Как Сириус Блэк? Нет, конечно, я… не думаю. Нет! Если бы это было возможно, он бы сбежал вместе с Блэком. Они все, вся семья… связались с этим типом». «Тем-Кого-Нельзя-Называть» «Именно. Его отец и мать еще со школы были с ним завязаны. Вместе затевали эту радикальную свистопляску. Я всегда считала, что Джордж сам по себе. Как скала. Его невозможно к чему-либо склонить насильно. Но, как видишь, ошиблась. Скала оказалась карточным домиком, который — вжух! — и рассыпался. Я до сих пор вижу эту поганую метку у него на руке. Вот здесь. Эти руки, Боже… я ничего не имею против татуировок с черепами и змеями, но это… была такая… дрянь, живая и скользкая. Меня вырвало. Прямо ему под ноги. Может, это потому, что я была беременна… да, у нас… должен был быть еще ребенок. Но…» «Но ты выпила абортивное зелье» «Господи, Дейзи … да, я выпила зелье, да, черт подери! Я убила ребенка. Ты довольна? Он умер у меня внутри, он там просто отравился, а потом его вытащили. Мертвого. На половине срока. Что, здорово?» «Ты так говоришь, будто тебя заставили» «Заставили… жизнь заставила. Я осталась хозяйкой мэнора, за содержание которого надо было платить огромные деньги. Деньги, которых у меня, знаешь ли, не было ни кната. Все деньги Мальсиберов ушли в казну Министерства. Зато у меня была ты и ребенок, который еще не родился. Здорово, правда? Вот поживешь с мое и решишь, осуждать меня или не осуждать». «Я не осуждаю». «Чудесно. А другие осуждают. Твои бабушка и дедушка. Тетя Энн и дядя Ричард. Они все в один голос твердят, что я…» «Да плевать, что они твердят. Они всегда твердят. Я не знаю, что надо сделать, чтобы они перестали». «Они не перестанут, даже если я стану женой Министра Магии. Шутка. За Фаджа я не пойду даже если мне поставят условие — за него или мантикоре в пасть». «Надо самой стать Министром магии». «Кому, тебе?» «Ну, не тебе же». «Еще чего не хватало, радость. Ты так никогда никого себе не найдешь. Мужчина, знаешь ли, не слишком любит, когда женщина стоит рангом выше. Это ущемляет его самолюбие». «Я пошутила, мам. И не надо про мужчин, ладно?». «Не я, так Элмерик будет об этом с тобой говорить. Он, знаешь ли, человек в возрасте, но не слепой. И с памятью у него все в порядке». «Я думала, у нас в этом смысле уже лет двести как свободное общество». «Это как сказать. Элмерик — человек старых взглядов, ты это прекрасно знаешь. Я не хочу, чтобы ты с ним ссорилась. Ты ведь и сама этого не хочешь, правда?» «И мне идти замуж за того, на кого он укажет?» «Тихо, тихо! Я сделаю все, что в моих силах, чтобы этого не случилось. Кое-что я уже сделала — родила двух мальчишек, судьба которых волнует его чуть больше, без обид. И знаешь, думаю, это хорошо. Думаю, все обойдется без насильственных магических контрактов в твоем случае, если ты будешь и дальше хорошо себя вести. Я вот что думаю, если ты до сих пор ни в кого не влюбилась, то ты либо кусок дерева, либо металла…» «Либо дерьма». «Смешно, Мальсибер. Хотя, знаешь, иногда быть куском дерьма — это выход. К тебе за милю не подлетят любители сладенького…» Зато подлетят мухи, думала Дейзи, отгоняя от себя и мороженого уже третью. С удовольствием подлетят. «Наверное, я и вправду кусок дерьма. Потому что иначе…» Тебя бы здесь не было. Ты бы не соврала человеку, который убил другого человека ради того, чтобы ты себе ни в чем не отказывала. Ты бы не сидела здесь, запихивая в себя это чертово мороженое, зная, что этот кусок грозит стать последним в твоей жизни. Да, детка, в Лютный… не зная, где искать эту лавку. Не хочется ждать чертовых вылазок в Хогсмид, да? Ты же ни в Греции, ни на Северном полюсе, ни на другой планете Солнечной системы не сможешь успокоиться, если перед этим не сунешь нос в Омут памяти и не увидишь то, не имеет смысла смотреть. «Я уже здесь…» Вперед и с песней. Только чем дальше в лес, тем больше вероятность оттуда не вернуться. «Я здесь, потому что…» Он мертв. Его растерзали. Уничтожили. «Знаю». И тебя уничтожат, если увидят в Лютном. Тебя предупреждали насчет Урхарта. Ткнули носом в Хогсмид. «Знаю». Ну, так беги. Твой отец затем и выжил, что ждет тебя… В Азкабане. Все Мальсиберы там. Все мертвы. Все давно сгнили. Все. Кроме…

***

 — …тебя. Отдается эхом в глухих стенах, забытых Богом, пропахших дерьмом, сыростью и гнилыми костями. Покрытых плесенью. В глазах снова двоится, и он — «я… Джордж… Роден… я…» — благодарит за то, что с очередным министерским рейдом им наконец-то принесли выпить. Благодарит всех. Себя самого. Давно потерял счет времени и уже не знает, кого конкретно следует благодарить. И за что. — Ты понимаешь, что… это… значит… — Я… — «Джордж… Мальсибер… я… старший…». — Тебе… больше нельзя, Р… Руди. — Мне… — Нельзя… В глазах двоится. Собственный голос давным-давно звучит из могилы, которую вот-вот забросают землей. Хриплый, как дыхание дементоров. Смертельно больной (peripleumonicis). Призрак голоса. Плесень, гнездящаяся глубоко в легких, свистящим кашлем прет наружу, а вместе с ней расслабленные мышцы живота не удерживают выпитое. Его рвет на пол, и кашель прекращается. На время... ... становится легче. «Я… все еще…» Чувствует запах. Видит цвет брюзглого лица, плывущего перед глазами, протиснутого между железными прутьями. Видит — белки глаз желтеют с каждым днем. Даже в едва теплящемся магическом свете, оставленном сердобольным проверяющим, видно — белки его глаз такие желтые, словно на них — на все лицо — пролили краску. Еще немного и… — Тебе… кранты… Руди… Нам всем. Еще немного. Всем кранты. — По…читай… что пишут, — рука хаотично метнулась, взлетела и на пол шлепнулось нечто, имеющее прямую связь с миром, оставшимся в прошлом. Миром, который там. — Целитель… ты хренов… «Я… здесь… я… последний…» — Они… не верят! Шелестит, скребет ногтями железо, камень. Чешется. Желтушная крыса-переросток. Пьяная в стельку, мерзкая, вонючая крыса. Почти дохлая. Еле ползает в темноте. Сдохнет первым - эта крыса доберется до него, трахнет, а затем сожрет. Дождется своего лорда. Долбаного. «Всем нам... кранты...». — Ду… дураки. Но… мы… ты… скоро… — Не… «…надо… не надо… НЕ НАДО!» Снова конвульсии. Снова боль и облегчение. Снова… «его. унесли… Слава… всем… Мерлину… я… прости… как-нибудь…» — Он… верну-улся. Скоро… мы все! Он… придет… Ладонь упирается в стену, колени — в пол. Дышать чуть легче, но не совсем. Запах моря, бескрайнего и целебного, будет скоро, совсем скоро… — Окно… откроют… — Да плевать! На окно! ОН! ВЕРНУЛСЯ! — Окно… Скорее бы открыли фрамугу, которая… — Темный! ЛОРД! «…окно». Нюх обострился до такой степени, что запах долетел бы до ноздрей за милю. Тысячу миль… тысячу тысяч. «Зачем…» — Ты! Должен! Верить! Сука! ДОЛЖЕН! ТЫ! ЧУВСТВОВАТЬ!.. — Я… «… устал… верить… чувствовать… отвали…» — ВЫЖИЛ… Мы… все… ЖДАЛИ! «отец… я… отец…» Так написано. Большими буквами, рядом с рецептами зелий, латинскими формулами заклятий, руническими текстами, когда-то, когда еще в камеры выдавали мел. На еду и письмо. Углем. Дерьмом. Крысиной кровью, желчью и кусками внутренностей, на стене написано… «Я — отец». «Чей… отец?.. чей… я…» — Па-а-п. Па-апа… Д… д… д-д-д… Достаточно крупно, чтобы видеть. Тогда, когда все, что получается разглядеть в темноте и сырости (в дерьме) — собственные руки с обгрызенными желтыми ногтями, костлявые руки в синяках, шрамах, пятнах, в тюремной робе, закрывающей метку, которая... «Кажется... опять... устал... как же я... устал...» Седые патлы, длинные и жесткие, кишащие насекомыми, которые давно едят плешь в его голове, в его подбородке, в паху. Лица… лица… Плащи. Плащи. «Джордж Роден Мальсибер. Врачебная служба Аврората. Я — врач. Я — отец. Я (крыса в темноте) ЖИВ».