Мертвец

Август, 27, 15й лунный день. К восьми тридцати вечера бледный призрак луны выглянул из-за клочковатой массы облаков. Выглянул и пропал. Кроу знал — через пару часов луна станет отчетливо ярким светящимся шаром на неотвратимо чернеющем фоне неба, мертвецки-бледным и холодным. Безразличным. Эта луна была третьей по счету с тех пор. Купание в бухте Балос в Греции, известной как «бухта трех морей», куда по причине труднодоступности редко забредали маглы, исследование развалин древнего города и его главной достопримечательности, храма Аполлона, отвлекали от тревожных мыслей. Россказни о химерах, которые, по слухам, утаскивали в свои логова и сжирали по десятку туристов в год, на время поселили в голове Кроу новые, более насущные, страхи. Стоило оказаться в стенах дома, как ощущение вернулось. Ощущение пустоты. Кроу обшарил каждый угол и ничего не нашел. Он расспросил домовиков — с решительным видом взрослого, видом хозяина, приказал им выкладывать все, что они знают по поводу незваных гостей на территории особняка — но те лишь качали головами. Кроу ждал. Иногда проходил не один час, прежде чем он решался выйти в темноту. Как часовой на посту, сидя в беседке, нетерпеливо ерзая, болтая ногами и глядя в сторону леса, Кроу ждал. Его глаза довольно быстро привыкали к темноте и Кроу начинал вздрагивать от каждого шороха в кустах. Ему то и дело чудилось — там, вдалеке, из-за деревьев показалось темное пятно неясного силуэта. Но это был обман зрения. Он ждал, но никто не появлялся. Кроу не раз засыпал в беседке, засыпал, свернувшись калачиком на траве, босой, одетый в пижаму, окончательно измотанный мыслями и борьбой с наступающим сном. Он просыпался утром в собственной постели, а излишне заботливая, сующая свой длинный шнобель в дела хозяев няня-домовик с укоризной качала длинноухой головой. Когда ему надоело выходить ночью, он самолично обшаривал утром и после обеда каждый угол прилежащих к дому территорий, надеясь найти хоть что-нибудь, что могло бы сойти за знак, оставленный лично для него. Знак от Седого. Знака не было. Не было и Седого. К началу августа Кроу думал о нем с долей раздражения. Воспоминания теряли четкость и местами стирались. Кроу уже начал забывать, как звучал его голос. Пару раз возникала идея отправить сову на имя Ллойда Урхарта, чтобы проверить безумную догадку, но Кроу тут же отметал это. Он (не знал, как правильно пишется это имя, забывал сочетание букв в фамилии, а может Седой — это кто-то еще) думал о том, что в таком случае придется рассказать обо всем отцу. Кроу не хотел этого. Они взрослые, и потому решат, что он СВИХНУЛСЯ или выдумал себе проблему от НЕЧЕГОДЕЛАТЬ. Мама будет переживать. Дейзи, возможно, тоже. Или, что еще хуже, отец поверит ему, заплатит мракоборцам, чтобы они дежурили у их дома, и Седого убьют. Или арестуют, чтобы затем убить. «Это заклятие Доверия, малыш. Никто не найдет наш дом…» «Оборотни Фенрира Сивого не знают, что такое жалость, сынок. Когда-то они были людьми, но болезнь превратила их в зверей, которые не просто убивают, чтобы выжить, а плодят себе подобных. Большинство из них отказывается идентифицировать себя как людей и не признают себя больными. Они говорят о ликантропии как о даре свыше. Оборотням, не попавшим в лапы Сивого, везет чуть больше. Но и они несчастны настолько, что нередко сводят счеты с жизнью. Твоя мама, конечно, возмутится, дескать, я тебя запугиваю. Но Фенрир Грейбек — не сказка. Он и его люди из года в год охотятся на детей волшебников, чтобы обращать их при полной луне…» Он боится, что оборотни похитят меня, думал Кроу, вспоминая слова отца, его взволнованное лицо с хищным носом и крупными зубами в тот момент, когда он говорил с ним об этом больше полугода назад. Он боится, что меня сделают оборотнем. Меня или Форреста. Оборотни ждали, что он перестанет на них охотиться. А он продолжает. Он будет охотиться на оборотней и следить за каждым нашим шагом, когда мы вырастем! До тех пор, пока не сделается совсем старым и не умрет. Потому что чувствует себя ВИНОВАТЫМ. Оборотни уже один раз похитили у него сына. Но что если его не убили? Если Ллойд только и ждет момента, чтобы… Сидя в беседке, на крыльце под навесом, сидя на траве, старательно вслушиваясь в ночные звуки, он представлял себе чудовище, которое видел в книжке о фантастических тварях — чудовище, похожее на волка, но больше, гораздо больше, и гораздо страшнее, кровожаднее, чем обыкновенный волк. Он видел оскаленную пасть, из которой капала слюна прямо на постель его отца. Капала и оседала на простыни, а под ней расползалось мокрое пятно. Он слышал хриплое свистящее дыхание, ощущал исходящий от чудовища запах. Какой именно запах, Кроу уже не помнил, но был уверен — если Седой явится, Кроу узнает его по запаху. Он виноват, Кроуфорд, — говорил голос Седого, такой, каким Кроу его помнил, пока монстр из книжки нависал над постелью мирно спящих родителей. — По его вине я стал таким. У меня идея. Что если я все же вспорю тебе живот и обмотаю их шеи твоими кишками, пока они спят? Будет весело. «Нет! Не надо!» Не надо? «Нет! ОН виноват! Забери ЕГО!» Или, может, я зверски убью твоего брата? Или ту девку, что спит наверху? А? «Нет! Они здесь не причем! Форрест еще маленький и глупый! А Дейзи… ее отец — другой человек!» Хм… ты прав. Какая же это будет месть. Тогда, может… Волосатый палец чудовища, грязный когтистый палец, покрытый свалявшейся темной шерстью, указал на ту, что спала рядом с ним, свободно лежа на животе и обхватив руками подушку. Сладко спала. Ее волосы душистым водопадом спадали по низкой подушке и рассыпались по простыни. «Нет! Только не МАМОЧКУ!» На ее месте когда-то была моя МАМОЧКА. А на твоем месте был я, — шипел монстр, чьи лапы тянулись к ней. Я, единственный наследник и хозяин этого дома! Настоящий наследник! А кто я теперь? Кто я ТЕПЕРЬ?! «Нет! — Кроу отчаянно вцепился в ее голые плечи, накрыл собой, обхватил руками, пользуясь тем, что она спит так крепко, словно ее заколдовали. — НЕТ! Это нечестно! Это было ДАВНО! Виноват только ОН! Ты… он… больше не сможет убивать вас!!! Мы не тронем вас никогда! Ни я, ни Форрест, ни Дейзи! Мне… мне плевать на Фенрира Сивого! Мне плевать на всех этих детей! Только… не трогай МАМОЧКУ! ПОЖАЛУЙСТА!» Он обыгрывал эту сцену несколько раз у себя в голове, сидя в беседке в ожидании встречи. Эта сцена была особенно яркой и отчетливой тогда, когда луна набирала силу. Кроу особенно остро чувствовал — все, сказанное им, все до единого слова, правда. Ему было плевать на других. Ему было страшно от мысли, что его отец не успокоится, пока не перебьет их всех. Кроу думал о том, что это намерение бесит их. А если твоя МАМОЧКА спросит, говорил монстр, и Кроу знал — в их воображаемой беседе это его последний, самый сложный вопрос. Если она спросит, что произошло, а? Что ты скажешь ей, Кроуфорд? «Ничего, — отвечал Кроу, чувствуя, что правильным будет только один ответ — честный. Если он соврет Ллойду Урхарту, тот решит, что он, Кроу, его младший брат, как и вся семья, недостойны жить. — Я не скажу, что это был ты. Я скажу, что… скажу, что выбрал маму, Форреста и Дейзи. Я не стану врать, что мне его жалко. Это нечестно! Я… очень ужасный человек после этого?» Какого черта ты задаешь мне вопросы? «Потому что… мне всегда хотелось иметь старшего брата. А у меня была только Дейзи. Всегда…» Я тебе не брат, — рычал монстр, скаля зубы, брызжа ядовитой слюной. — Я чертов оборотень, тупая твоя башка. Ты даже не знаешь, как я выгляжу на самом деле! Я страшнее, чем чертова книжка! Если я приду снова, ты увидишь меня и наделаешь кучу в штаны, совсем как твой бестолковый братец. И это будет даже не полнолуние, неудачник! «Но ведь ты — это он! Ты можешь обзывать меня как угодно и клацать зубищами, но ты все равно мой брат! И я… хочу, чтобы ты пришел, даже если я обосрусь! Я тебя жду, а ты не приходишь! Так нечестно!» Если я приду на самом деле, то не уйду без жертвы. Я заберу его и устрою ему СА-МО-СУД. Знаешь, что такое СА-МО-СУД, Кроуфорд? «Я что-то об этом слышал. Но мне… то есть… мне страшно, но я знаю, что он ВИНОВАТ больше, чем я, чем мама, чем Форрест и Дейзи! Если ты заберешь его, а нас оставишь, это будет честно!» Вот, что я тебе скажу, — прошипел монстр из книжки. Ты — безжалостный маленький УТЫРОК. Но ты очень любишь свою МАМОЧКУ и не хочешь, чтобы она плакала. Я тоже любил свою МАМОЧКУ. И я был безжалостным маленьким УТЫРКОМ. Поэтому папаша вздохнул свободно. Я был большим вонючим пятном на его репутации. Он отмывал это говно раз за разом, старательно отмывал. А я спускал штаны и гадил на его чистенькую белую РЕПУТАЦИЮ. Он скалился, реалистично нарисованный книжный монстр, и в его жуткой клыкастой физиономии, в его темных мутных глазах на минуту проступало то человеческое, что, Кроу знал, позволило Седому уйти без жертвы в прошлый раз. Вот такие дела, бро. Счастливо оставаться, он совсем по-человечески вскидывал когтистую лапу. Это выглядело неестественно в мыслях Кроу. Это было жутко неестественно. Передавай привет МАМОЧКЕ. Скажи — от Седого. Она все равно не знает, что это за хер и с какой горы он спустился, и потому решит, что ты его выдумал от НЕЧЕГОДЕЛАТЬ. Седой всегда уходил в окно, уходил с разбега, так, что вылетали стекла, и Кроу жмурился, прижимаясь всем телом к спящей матери, чувствуя, как осколки, крупные и мелкие, сыплются ему на голову, входят в кожу, застревают в плечах и спине. А когда открывал глаза, его отца в постели не было. На его месте было большое свежее пятно темно-красной крови. Такой свежей, влажной, такой настоящей, как у него самого, когда он однажды поранил ногу, что Кроу начинало тошнить. Он ловил себя на мысли, что хочет лишь одного — вытащить простынь из-под мамы и затолкать куда подальше. Чтобы, проснувшись, она не испугалась, увидев это. СА-МО-СУД. Спасибо за честность, безжалостный маленький утырок. Еще увидимся, а? Я не уйду из этого дома без жертвы. Где-то там, в облаках, в бесчисленных милях от земли, в просторах бескрайнего космоса, плыл по небу призрак полной луны. Уже третьей по счету с тех пор. Какое-то время Кроу наблюдал за ним в окно спальни, после чего, неслышно вздохнув, молча задернул штору.

***

— Войдите, — бросил Элмерик Урхарт, когда в дверь его кабинета на втором этаже негромко постучали. Он заканчивал просматривать архивы дел за девяностый год, и потому мысль о том, что дверь с негромким щелчком откроется, порог перешагнут стройные и в то же время крепкие женские ноги, босые, наполовину скрытые ночной рубашкой, ноги с идеально ухоженными ноготками на пальцах, а знакомый голос произнесет с нарочитой томностью нечто вроде «Разрешите вторгнуться в ваш чертовски унылый бумажный мир, мой господин», вызвало в нем знакомое волнительное чувство, которое он когда-то очень обобщенно окрестил чувством жизни. Дверь открылась все с те же щелчком, и в посеребренную сединой голову ворвалась запоздалая мысль. Его супруга практически никогда не стучится в дверь. Она просто входит, иногда барабанит пальцами в оконное стекло, прежде чем взмахнуть палочкой и освободить себе путь для вторжения верхом на метле, «как это делают настоящие ведьмы». Но Элмерик не мог вспомнить навскидку, когда Динь Эббот в последний раз вежливо стучалась в дверь его кабинета, прежде чем войти. — Добрый вечер, — произнес тихий голос, заставивший Элмерика поднять голову от бумаг и встретить прямой взгляд темных раскосых глаз из-под широкого бледного лба. Мгновение — мимолетная вспышка — и Элмерик отчетливо узрил. Так отчетливо, как никогда раньше. Ту, что предпочитала тень по вполне объективной причине: на свету становилось видно, кто она такая и на что способна. — Действительно, — сказал он, глядя в лицо внучки Виверн Роули — это не хорошо и не плохо, это генетика, с ней ничего не поделаешь. — Добрый. Если ты заглянула, чтобы сказать мне это, дорогая, я весьма тронут. Если тебе не трудно, подожди пару минут, мне нужно закончить дела. Не стесняйся, присаживайся, — он повел рукой в сторону кожаного кресла. Она медленно моргнула, явно думая о чем-то, что вязалось у нее с приличиями. Например, она была все еще одета в блузку и брюки, в которых ужинала. — Спасибо. Какое-то время он молча занимался документами, краем глаза замечая движение в кресле. Ему не надо было смотреть на Дейзи, чтобы видеть, как ее внимательный, цепкий, не по годам взрослый взгляд блуждает по кабинету. — Твоя мама утверждает, что такой большой шишке, как я, не обязательно много работать, — произнес он, наконец, обыкновенно без ложной скромности, постукивая пальцем по титульной странице дела из архива за апрель месяц. — Правда в том, что я очень и очень любопытен. Настолько, что порой любопытство играет со мной злую шутку. Я увлечен подробностями и зачастую забываю о таких вещах, как чувство времени. Зато любопытство обеспечило мне пост, который я занимаю. Дейзи не ответила, сидя в кресле, сцепив ноги вместе и согнув их в коленях, продолжая смотреть ему в лицо со смесью задумчивости и чего-то еще, скрытого от чужих глаз. Элмерик думал о том, что, возможно, сейчас в ее голове строится некая цепь. Событий, мыслей или слов, которые она приготовила прежде, чем постучаться в дверь его рабочего кабинета. Вопрос был в том, что это. Значило ли это, что Дейзи Мальсибер выросла из своих детских страхов? Или что благодаря этим страхам из нее растет подобие ее бабки? Это было бы нехорошо, моя дорогая. Это был бы самый нехороший из всех исходов, что я могу предугадать, глядя, как ты растешь, растешь как цветок, любящий тень и много воды. Получая твой табель успеваемости из рук Минервы, говорящей что у тебя есть некоторые проблемы с ее предметом, но они незначительны. Я уверен, она отлично помнит Виверн Роули... — Я хотела поблагодарить вас, — произнесла Дейзи. Разумеется, она пришла сюда затем, чтобы преодолеть свои внутренние сомнения и страхи. Возможно, для этого ей требовалась некая инсценировка психологической атаки на взрослого посредством вызова ему и самой себе.– За все, что вы делаете для меня и мамы. Я никогда не говорила, но подумала, что стоит сказать сейчас. Я подумала, что это важно. — Мне очень приятно это слышать, — повторил он, слегка прикрыв веки и наклонив голову. — Веришь или нет, я имею некоторое представление о том, насколько это важно. Для меня, в том числе. Дейзи кивнула. — Время позднее, тебе пора спать, — сказал он, чувствуя, как медленно и плавно перетягивает на себя канат контроля за ситуацией. — Но все же, раз уж ты пришла, я скажу тебе сейчас то, о чем собирался сказать на днях. Выслушай меня, будь добра. Я забочусь о вас исключительно из теплых чувств. Из прихоти, если угодно. Я не скрываю этого. Я давно мечтал о такой женщине, как твоя мать, и благодарен ей за то, что она согласилась стать моей супругой. Мы все — одна семья, и вам нечего опасаться. Пока, — он склонился к столу, опираясь в него ладонями, (в этой стране каждая тварь осведомлена о том, кто стоит за вашими спинами) — никакие перемены не коснутся вас по-настоящему. Если, конечно, вы сами не пожелаете их коснуться. Он сделал паузу, глядя на Дейзи и замечая в ней едва уловимую глазу перемену. Ему показалось, кожа Дейзи слегка побледнела, а взгляд застыл. Или же тусклый свет набирающей силу луны где-то там, за его спиной, высоко в ночном небе, смущал ее и заставлял думать о вещах, которые она не решалась высказать вслух. На лице Дейзи дернулся мускул. Цикличность — такая каверзная особенность истории… мне бы очень не хотелось, чтобы она проявила себя, чтобы однажды пустить твою жизнь по болотистым тропам. — Я хочу, чтобы ты уяснила это, Дейзи. Думаю, тебе не нужно объяснять, о чем идет речь. — Если позволите, сэр, — произнесла она осторожно, при этом по-прежнему решительно глядя ему в лицо. — Я не думаю… что понадоблюсь слугам Сами-Знаете-Кого только из-за фамилии моего отца. Элмерик усмехнулся, думая о том, как близко случайная догадка может оказаться к истине. Близко к истине. Но не самой истиной. — Дело не только в этом. До меня дошли слухи о том, что в свете последних событий активизировалась другая сторона конфликта. Так называемый Орден Феникса. Он был создан Альбусом Дамблдором еще в годы прошлой революции и задуманный как подпольный отряд из лучших профессиональных воинов. Но туда шли и совсем молодые люди, не имеющие опыта, зато исполненные энтузиазма. Лучшая часть Аврората сложила головы в этой борьбе, я уже не говорю о том, сколько молодежи полегло напрасно. За идею, против идеи. Против новых порядков, — он усмехнулся. — Теперь, насколько мне известно, Альбус Дамблдор снова агитирует всех и каждого вступать в его ряды. Всех желающих, кому исполнилось семнадцать, он намерен так или иначе использовать в борьбе с возрождающейся угрозой. — Вы верите в то, что он вернулся? — произнесла Дейзи. — Верю я или нет, не имеет значения. Это происходит, Дейзи. Любое государство — очень шаткая система просто потому, что ее построили люди. А в случае магического государства система еще более ригидна и несовершенна. Мы слишком долго живем под пятой у маглов, в изоляции, так как нас, магов, попросту меньше. Любая возможность выйти из тени может означать крах всего магического сообщества. Один неверный шаг, и маглы нас раздавят. Проблема в том, что очень многие в нашем обществе не знают своего места. Альбус Дамблдор не смог укротить тирана в лице студента. Теперь он пытается внушить людям, что нужно бороться с тем, кого он сам когда-то проглядел, — он покачал головой. — Нельзя всерьез заниматься и преподаванием, и наукой, и политикой, и судебными тяжбами, не неся при этом никаких убытков. По большому счету, так делать непрофессионально. А если говорить откровенно, это разгильдяйство. Дейзи моргнула, но ничего не ответила. Элмерик подумал о том, что это молчание означает куда больше, чем десятки, сотни слов. Вопрос в том, что на самом деле кроется за этим молчанием? — Любая сторона в этом конфликте, как и во всех прочих конфликтах, рискует остаться в проигрыше. Если бы меня попросили сделать ставку даже шутки ради, я бы сослался на занятость. Любая ставка на ту или иную сторону будет означать приверженность этой стороне. Это очень серьезно, Дейзи. Молодые люди часто не задумываются о том, какой серьезной ошибкой может обернуться тот или иной поступок. Зачастую от необдуманного решения одного человека страдает вся его семья. Дейзи моргнула и на долю секунды отвела взгляд. — Сэр, я, — произнесла она тихо, — не собиралась вступать ни в какие организации. — Я всего лишь предостерегаю тебя от необдуманных решений. Мне приятно слышать от тебя слова благодарности. Я рад, что ты прислушиваешься к моему мнению и не огорчаешь старика. Но мне хотелось бы, чтобы ты мне еще и доверяла, — он улыбнулся, скрещивая пальцы поверх стола, но Дейзи не спешила отвечать на улыбку. — Ну, ну, не напрягайся. Я всего лишь хочу, чтобы ты в первую очередь помнила, что у тебя есть я. Что бы ни случилось. — Я помню, сэр, — отозвалась она. — Но мне кажется несправедливым кичиться этим. Мальсибер, отдалось в сознании глухим эхом то, что осталось невысказанным. Я — Мальсибер. — Кичиться — это плохо, другое дело — грамотно использовать свои возможности. — Я правильно поняла вас, сэр? — сказала Дейзи после недолгого, повисшего в воздухе, молчания. — Если кто-нибудь предложит мне вступить в Орден Феникса, мне следует сообщить вам имя этого человека? — Ну, моя милая, — Элмерик покачал головой, смеясь и вставая из-за стола. — Ты плохо обо мне думаешь. Имена я тебе и сам могу назвать хоть сейчас. Мне лишь хочется быть уверенным в том, что ты не станешь делать глупостей и вестись на всякого рода пропаганду. — Я не стану, сэр, — сказала Дейзи, поднимаясь с кресла. Ее спина при этом слегка выгнулась, плечи ссутулились, а голова чуть наклонилась вбок, отчего волосы заслонили лицо. — Если тебе не трудно, пообещай мне это, — сказал он прежде, чем она повернула к нему голову и на мгновение их взгляды пересеклись. На короткое мгновение ему показалось… «Пошел ты…» …что он снова его видит. Неупокоенный, скитающийся, неустанно воющий комок боли, страха и ненависти. Живой. Бесконечный. — Пообещай мне, Дейзи. — Обещаю, сэр. Он прикрыл веки. Его левая ладонь обхватывала край стола. Дейзи уже собиралась сказать «доброй ночи», но внезапно замерла на месте, сосредоточенно и мрачно уставившись куда-то поверх его головы. Он обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как тени рассеиваются. Тяжелое серое облако плыло по небу, таща за собой клочковатый призрачный хвост. Полнолуние наступило в семь часов и почти двадцать три минуты этого вечера. На часах в кабинете Элмерика Урхарта было почти десять.