***
Вернувшись на работу, я обнаружил, что снова только я один испытываю напряжение. Тарьяй ходил по-прежнему невозмутимый: он был приветлив, дружелюбен со мной, ничего не спрашивал, не напирал с разговорами, в общем — вёл себя так, будто это он должен был загладить какую-то вину, а не я. Но физически он держался на расстоянии. Был отстранён настолько, насколько возможно. На посиделках с парнями наши стулья как-то незаметно разъехались по разным сторонам комнаты; он всё ещё смеялся в кампании с моих шуток, но никогда больше не шутил по мою душу; когда мы шли на остановку, он всегда находился по другую сторону от человека, который был с нами; когда он прошёл стажировку, больше никто не заставлял нас ходить в одну смену, а когда всё же случалось, во время разделения обязанностей оказывалось, что Тарьяй уже выполняет какое-то мамино поручение, и я больше не попадал с ним в пару. Секрет последнего, кстати, раскрылся мной неделей позже, когда я припёрся в ресторан в свой выходной, чтобы взять еды на вынос, потому что готовить дома не было решительно никаких сил. На самом деле, в последнее время это было привычное моё состояние — нечегонехотения. Когда я подошёл к кабинету мамы, чтобы предупредить о взятом пайке, дверь была приоткрыта и оттуда доносились голоса. Мама заканчивала какую-то фразу: — …можешь с Хенриком сходить забрать. И голос Тарьяй: — Да не нужно, я справлюсь сам. Могу сходить прямо сейчас. Когда дверь открылась полностью, из кабинета уверенно вышел Тарьяй, как всегда с гордой осанкой и каким-то внутренним спокойным сиянием, — великолепный. Я ожидал увидеть что угодно, но только не намёк на нежность в его взгляде, адресованную мне. Я был уверен, что он понял, что я всё слышал. Он аккуратно прошёл мимо, чтобы даже края его одежды не коснулись моего тела, и скрылся за поворотом. Я остался стоять как вкопанный, хотя больше всего мне хотелось догнать его, обнять сзади, прижавшись щекой к вихрастому затылку, рассказать ему, как я засыпаю с подушкой в обнимку и как где-то между сном и реальностью мне мерещится, что это его тело в моих руках. Рассказать, как я и часа не могу провести наедине с собой ничего не делая, потому что тут же начинаю думать о нём. Как после его губ и рук я даже представлять не могу и не хочу чьи-то другие. Как мне не хватает его глупых заумных замечаний и остроумных подколов. Как запах его близости перебивает для меня любой аромат в кухне ресторана. Но, конечно, я никуда не бросился.***
При том, что именно я был тем недоумком, который постоянно сбегал в самый ответственный момент, меня выводило из себя его игнорирование происходящего. Да, это я постоянно отталкивал его, но не мог же он всё время вести себя так, будто его это не трогает, не задевает. Я не понимал, что он чувствует, нравится ли ему то, что происходит. Я не понимал, обижен ли он на меня, злится или ему всё равно. Но больше всего раздражал этот его учтивый «Я-всё-понимаю-Хенрик» взгляд. Это всякий раз выбивало меня из равновесия, потому что отчаянно вызывало во мне желание оправдаться. Сказать это глупое клишированное дерьмо в духе «дело не в тебе, дело во мне». Но он своим понимающим и заботливым взглядом не давал мне ни единого шанса. Хуже всего было не видеть его целый день: тогда смена проходила просто ужасающе утомительно, моя голова была забита совершенно не тем, чем надо, за что мама угрожала прописать мне отрезвляющий подзатыльник. «Для того, кто не заинтересован, ты слишком много думаешь о нём…» Признаться себе, что я, чёрт возьми, заинтересован, было для меня равноценным тому, чтобы согласиться на то, чтоб он меня трахнул. Чувствовать это было стыдно, нелепо, неправильно, но застарелое, засевшее глубоко во мне мучение от тоски по нему уже будто стало частью моей жизни, и я нереально устал от этого. Мне стало казаться, что я готов уже согласиться на что угодно, только бы обратить его взгляды на меня, вернуть связь. Я был уже на грани истерики, балансировал на самом краю благоразумия, то и дело склоняясь к опасной бездне. Я почти готов был сорваться, плюнуть на всё и пойти к нему. Это «всё» включало в себя и гордость, и чувство собственного достоинства, и принципы, и дурацкое представление о нормальности. Это знание заставляло дрожать что-то внутри меня. Как ушибленное место, которое все время хочется трогать, хотя и знаешь, что будет больно. Но оно требовало испытать себя. Требовало надавить на эту гематому и посмотреть, а что же всё-таки будет? Может, это и не так больно, как я себе представлял? Вот какие мысли пошатывали мой разум, в то время как я ронял хлеб, разбивал тарелки и проливал напитки. Я должен был начать что-то делать…***
Страдания возобновились тем же вечером. Меня трясло. В тот момент однозначно рушилась одна из основ моего представления о мире. На меня нахлынул такой мандраж, что на ногах я держался только благодаря какому-то усилию воли. По крайней мере, валяться под калиткой дома Тарьяй никак не входило в мои планы. На небе собирались тучи, предвещая совсем безрадостную картину. Они были грязно-серые, набухшие, тяжёлые — вот-вот разразится прямо на мою голову. Но явись сейчас предо мной сам громовержец-Тор, я бы всё равно не нашёл в себе усилий постучать в дверь. Собираясь сюда несколько часов назад, я, конечно, дико нервничал, но это не шло ни в какое сравнение с тем, каким взвинченным был я, наматывая второй десяток кругов вокруг этого дома. Когда я оказался возле его калитки, меня охватила самая настоящая дрожь. Можно было подумать, что я замёрз. Дрожало всё. Я чувствовал себя идиотом. Первые полчаса старался полностью расслабиться. Это не помогло, зато из головы вылетели последние мысли. Дошло до того, что начал накрапывать дождь, а я просто уселся на землю, приказывая себе успокоиться. «Ладно, Хенке… Ты же понимаешь, что если сейчас пойдёшь к нему, то это будет означать то, что ты готов к сексу с ним? Не к быстрой туалетной дрочке. К настоящему!» К своему удивлению я услышал в подсознании что-то очень напоминающее: «Угу…» «То есть ты хочешь этого? Хочешь, чтобы он владел тобой? Даже учитывая то, что он парень?» И снова это мимолётное, но вполне себе твёрдое «Угу». «Будешь просить, стонать и умолять…» «Угу». «Тебе будет больно!» «Угу…» «Ты сейчас вообще головой думаешь или чем?» Я пробормотал что-то бессвязное так, что не расслышал сам себя. Заставив себя встать и отряхнуть от прилипшей травы штаны, я решил сделать финальный круг. Так сказать, надышаться, будто в последний раз. Я шёл очень медленным шагом, глядя строго вперёд и вниз — прямо туда, где под носками кроссовок хрустел, исчезая, мелкий гравий. Обогнув все триста шестьдесят градусов, я приглушённо вскрикнул от неожиданности, наткнувшись у самой калитки на выходящего оттуда Тарьяй. — О, Хенрик, извини, что отвлекаю от прогулки. Я не хотел мешать, но прождал сорок минут, пока ты закончишь свой странный ритуал. Столько, сколько мог, правда! Но мне нужно отдать Давиду ключи от машины, и мне пришлось выйти. — Тарьяй выскользнул за калитку. — Но ты можешь представить, что меня тут не было и продолжать. — Он бросил взгляд вверх, на грешные тучи, и, поморщив нос, натянул капюшон, почти что скрывая половину лица. — Но если вдруг тебе надоест и ты, ну, — он неопределённым движением ладони обвёл моё тело, — завершишь эту свою деятельность, можешь войти в дом и подождать меня. Я вернусь через полчаса. И сумасшедше быстрыми шагами растворился. Если бы я точно знал, что можно ржать, никак не проявляя это внешне, то сказал бы, что он умирает от смеха. Сволочь. Но надо отметить, что его эта речь привела меня в чувство. Я почти успокоился. Хотя всё ещё внутренне проклинал себя за своё идиотство, представляя, что Тарьяй добрых сорок минут смотрел за моими метаниями под его окном. Попереминаясь с ноги на ногу под премерзко моросящим дождём, я всё же вошёл в дом. Там было мило. Очень уютно. Я нервно походил по гостиной туда-сюда и по диагонали, потрогал корешки книг, дёрнул занавеску, проверяя обзор за окном, после чего смачно чертыхнулся, найдя его идеальным для того, чтобы наблюдать за идиотом у своей калитки. В итоге глубоко втянул в себя воздух и опустился на диван. Ждать его, смиренно сложив руки на коленках, показалось мне чересчур вульгарным, учитывая то, что он наверняка понял, к чему я сегодня хорошо расположен. Возможно, он даже понял, что я готов. Я ударил себя по лбу и чуть было не рассмеялся от досады и собственной тупости. — Веселишься? — Хлопнула дверь, и он появился передо мной, промокший насквозь. Тонкие струйки стекали по распрямленным от тяжёлой влаги волосам, что ещё недавно были кудряшками. — Просто представил, как со стороны выглядело моё времяпрепровождение, — невесело хохотнул я. — Ты что, действительно почти час смотрел на это? — А как же. Мне было любопытно, насколько тебя хватит. — Он совсем недвусмысленно посмотрел на меня. И я понял, что он имел в виду не только хождение вокруг дома. — Пришёл, значит? А я не мог отвести от него глаз. После того случая в туалете несколько недель назад мы впервые остались наедине. Что-то в глубине его малахитовых глаз заставило меня оцепенеть. Ощущения были как у человека, на которого сквозь прутья клетки смотрит тигр. Решетка еще существовала, но я словно впервые увидел того, кто всегда находился за ней. Ясный, чистый, голодный взгляд хищника. Я боялся сделать навстречу ему хотя бы движение и одновременно хотел влезть в эту клетку. Меня тянуло туда, как магнитом. Я очень хорошо представлял себе это ощущение: когти вспарывают твою кожу, а для тебя нет ничего желаннее и слаще… — Пришёл. — Зачем? Это был тест. Он хотел убедиться, что я не принёс ему свои обычные заевшие извинения и ту же пластинку в духе: «Да, ой нет, не знаю, прости…» И я всё ещё был напуган: моё желание казалось мне сюрреалистичным, и я чувствовал, что он ждёт; чувствовал, как он смотрит на мои ключицы, — по ним будто водили огненным кубиком льда, но ответить казалось невероятно трудным, словно пространство вокруг уплотнилось. Он очень медленно, будто этой неторопливостью спрашивая разрешения, подошёл ко мне. Я всё ещё сидел на диване, поэтому мой взгляд невольно упал на его руки, которые оказались аккурат на уровне моих глаз. Он нависал надо мной, глядя сверху вниз, а я рассматривал его кисти, отмечая, насколько длинные и изящные у него пальцы. Представил их очерчивающими мои скулы, трогающими ресницы, зарывающимися в мои волосы, ласкающими грудь и сжимающими бёдра… Я не мог больше скрывать то, как мне без него плохо… — Потому что хочу тебя до одури… Упомянутый ранее Тор решил подыграть драматичности: раздался такой оглушающий грохот, что я бы не удивился, увидев разломанные небеса. Я вздрогнул и начал поднимать взгляд выше, к его лицу, абсолютно точно понимая, что сейчас случится что-то необратимое. Мои испуганно-желающие встретились с его потемневше-жаждущими глазами. Раскаты грома перетекли в шум ливня. Я собрал со всех дальних уголков организма всю силу и сконцентрировал её в своей руке — соединил наши ладони, сжимая его тонкие пальцы и притягивая их к своим губам. Его глаза очаровательно блеснули, когда я невесомо прошёлся губами по его фалангам. Он позволил мне насладиться нежностью и приятной шершавостью десяток секунд, перед тем как перехватить мою ладонь и потянуть за неё на себя всё моё тело. Я поддался, оказываясь прижатым грудью к его груди. Он был немного ниже меня, но было так хорошо ощущать его силу. И тут я подумал, что до этого не слишком точно воспроизвёл свои ощущения. Поэтому решил уточнить: — Я хочу, чтобы ты трахнул меня. Новая вспышка молнии была такой яркой, что мне невольно представился огромный небесный фотоаппарат, который только что запечатлел мою самую дикую просьбу в жизни, чтобы предъявить потом фотографию аля: «Вот. Ты сам этого просил. Вот тут всё запечатлено! И не отнекивайся теперь!» Ну и ладно. Дождь усиливался и от окна, возле которого мы стояли, теперь сильно веяло холодом. Я был благодарен за эту прохладу, которая помогала мне всё ещё находиться в разуме. Рука Тарьяй, окутывающая мою руку, казалась единственным существующим источником тепла во вселенной. Это было так потрясающе. Это было так правильно. Его большой палец еле весомо прошёлся по внутренней стороне моей ладони — только фантом поглаживания — и остановился. Это чувство незавершённости было мучительным. Но в это же время он придвинулся к моему лицу и одна из его влажных прядей, выбившись из чёлки, мазнула меня по щеке. До касания кожи к коже оставалось ничтожное расстояние. Он не торопился — всё ещё давал мне путь для отступления, но его близость сводила меня с ума. Я последний раз взглянул в затягивающую, дурманящую зелень, и, прикрыв глаза, сократил удушающее расстояние. Я почувствовал его губы и провалился в бездну. Мой мир вертелся, как его трёхмерная модель на штативе — вокруг своей оси и множество раз по триста шестьдесят. Его поцелуй доводил меня до безумия настолько, что я распознал свой голос уже далеко за пределами своей головы: — Скажи мне «да», расскажи мне… Тарьяй, скажи мне «да». А он так близко… И в ответ смотрит так, что хочется принадлежать ему не только сейчас. Хочется быть его всегда. Хочется не только выстанывать его имя, хочется чтобы все слова исчезли, оставляя только его. Он начал опускаться на мягкий ворс на полу, увлекая меня за собой. — Это «да»? — опускаясь к нему вниз, с надеждой спросил я. — Это значит «да»? — Неужели ты думаешь, что я мог бы сказать «нет»? Его крепкие руки обвили мои дрожащие плечи. Он целовал меня с упоением, проникая языком в рот и овладевая там каждым пылающим миллиметром. Он прощупывал пальцами мою спину, поглаживал, надавливал, очерчивая не слишком крепкие мышцы, и все это было так приятно, что я невольно ёжился от удовольствия. Мы не соприкасались бёдрами, но я ощущал, как Тарьяй бессознательно начинает двигать ими, будто стараясь притереться. Я сам расстегнул свою рубашку и она, как дождевая капля по окну, стекла с моего тела. Тарьяй не стесняясь огладил обнажённые части взглядом. Я потянулся за его футболкой, когда почувствовал горячие ладони на своей талии. Дышать было откровенно нечем. «Святые небеса…» Я принялся стягивать с его тела ткань, путаясь в руках, и как только отбросил футболку в сторону, полностью прижался к его телу, стараясь коснуться его всем, чем только смогу. Было так хорошо… Реальность уплывала из-под ног, заставляя меня испытывать ощущение невесомости. Он спустился с моей талии к краю штанов, снова пристально глядя в мои глаза и надеясь не увидеть в них испуга и неуверенности. И хоть моё сердце сжалось где-то в горле, я сделал всё возможное, чтобы мой взгляд выражал то единственное, что сейчас имело значение, — моё желание к нему. Я понял, что он правильно расценил мое выражение, потому что его рука двинулась с поясницы к животу, очерчивая линию вдоль ткани. Он почти не мигая смотрел мне через глаза в самую душу, пока его ладонь поглаживала мой живот, опустилась ниже пупка, дотронулась до дорожки волос. Эмоции переполняли моё нутро, заставляя зажмурить глаза, — выносить его взгляд стало слишком тяжело. Он расстегнул ширинку и осторожно стянул с меня всё, включая бельё. Хотел бы я быть чуть больше готовым к этому. Я стоял перед ним обнаженный, с откровенной эрекцией, которая вызывала у меня чувство беззащитности. Я был слишком открыт. Он понял моё смущение и попытался рассеять его, обнажая и себя тоже, чтобы я почувствовал себя наравне с ним — одинаково откровенным. Я опустил глаза, исследуя его торс, мускулы, лёгкий беспорядок из паховых волос. Когда я увидел его — возбуждённый, стройный, аккуратный, сочащийся липкой смазкой — мне тут же захотелось его потрогать. Но смелости хватило только на то, чтобы хриплым голосом выдать тихое: — Он такой красивый… — И тут же покраснеть. Его глаза блеснули, а губы слегка приоткрылись, притягивая внимание на мелькнувший влажный язык, прижатый к зубам. Я понял, что ему понравилось моё откровение. Что я честно признал свои желания вслух. В ответ он невесомо коснулся головки, слегка, даже не сжимая, а просто трогая, прошелся по всей длине, переместил ладонь на яички, и снова, уже крепче, обхватил член. Когда горячая рука наконец достигла цели, я снова зажмурился и одновременно жадно подался бедрами навстречу. Не открывая глаза, я положил свою руку ему на лицо, лаская щёку и стараясь ощутить все оттенки прикосновений под его и под моей ладонями. Проведя большим пальцем по его нижней губе, я неосознанно скользнул внутрь, тут же оказываясь охваченным влажным жаром и желанной нежностью. Меня разрывало от спектра ощущений: палец, погружённый в горячее; член в хватке сильной ладони; его рука, сжимающая мое бедро; моя рука, перекочевавшая на его задницу и пытавшаяся притянуть к себе, — одно восхитительней другого. Простонав, я схватил Тарьяй за затылок, вжимаясь пахом в его руку и с силой толкаясь в сжатый кулак. Каким-то задворком сознания я понимал, что ещё чуть-чуть и кончу прямо так, не дожидаясь настоящей близости, но это было так хорошо, так горячо, так крышесносно, что не имело никакого значения. Тарьяй убивал меня своей сильной и такой чувствительной лаской — моё сердце разорвалось на тысячи маленьких сердец, которые теперь бились в унисон в каждой клетке моего тела… Казалось, вот-вот, ещё чуть-чуть, ещё одно сжатие, одно касание и вот сейчас… …Очнувшись, я не успел толком понять, куда всё исчезло, пока его щека с лёгкой щетиной не прижалась к моей щеке, пока припухшие мягкие губы не впились в мои губы, заставляя протяжно простонать в его рот, тогда, сквозь поцелуй я услышал его шёпот: — До конца? Я подумал, что он имел в виду не только этот оргазм, а окончательную близость. И хотя эта мысль вернула меня к страху боли, отступать было глупо. Я не мог больше лицемерно делать вид, что «ничего не считается». Я не хотел снова его ранить. Я хотел остаться с ним, назвать своим — и это стало решающим аргументом. Я кивнул, и мы тут же соскользнули на пол. Прохладный мягкий ковер под лопатками был необыкновенно приятен. Тарьяй стоял на коленях между моих ног и это смотрелось до невозможного красиво. За окном снова лирически громыхнуло, заставляя меня вздрогнуть. Моё тело натянулось как новенькая гитарная струна — задень и задребезжит, зазвенит. Я закрыл глаза, слегка раскинув руки и запрокинув голову. Через секунду Тарьяй наклонился ближе, и я наконец почувствовал его тепло всем своим телом. Он расцеловал мою шею от уха до ключиц, вырывая у меня резкие вдохи. — Хенке… Чёрт возьми. — Это были одни из редких его слов за весь вечер, и они пробрали меня до дрожи. Открыв глаза, я заметил, как он смотрит на меня. Золотые искры буквально сыпались с его глаз, и мысль, что вид моего обнажённого тела делает это с ним, приводила меня в крайнюю степень дрожи от возбуждения. Он, сидя между моих бёдер, одной рукой ласково поглаживал меня по боку, животу и бедру, и пока я сходил с ума от желания, он неведомо откуда материализовал тюбик с прозрачным гелем. Щёлкнув крышечку зубами, он выдавил гель себе на пальцы. — Ты хочешь этого? — спросил он, находя в себе силы побыть джентльменом. — Я хочу тебя, Тарьяй! — поспешил уверить его, в доказательство своих слов разводя ноги ещё шире. Он в ответ с силой втянул носом воздух. Я помедлил секунду. — Будет больно? — Да… — шепнул он, выражая глазами полное раскаяние. Я перевёл взгляд на его налитый член. Найти в себе желания, точь-в-точь соответствующие моим знаниям о геях, было всё ещё странно. Но если парни постоянно делают это, отдавая себя и доверяя свои тела друг другу, то, возможно, это было не так уж ужасно. По крайней мере, такого сексуального напряжения, такого вожделения и жажды я не испытывал никогда и ни с кем. И если быть честным, предвкушение чего-то сладостного от желанного человека наконец-то вытеснило любой страх. Я ещё раз бросил взгляд на его член, такой простой, но идеальной формы, и такого очаровательного нежного цвета, и подумал, что, кажется, не отказался бы попробовать его на вкус. Совсем не отказался бы, если честно. — Этот эксперимент мы оставим на другой раз, — усмехнулся Тарьяй. — А? Какой эксперимент? — Я непонимающе заморгал, пытаясь рассеять затуманенный взор. — Такой, о котором ты явно думаешь, глядя туда и облизываясь. — Тарьяй показал взглядом на свой пах и непостижимо нежно улыбнулся. Он смотрел в мои глаза и наверняка заметил, что желания там было более, чем просто достаточно. — Чёрт, я ведь тоже не железный, Хенке… — Сглотнул он. — Боюсь, если твои губы окажутся там, то всё завершится раньше, чем я рассчитываю. — И что в этом плохого? — Мне казалось, что ты пришёл сюда для того, чтобы я тебя трахнул, — улыбнулся он, растягивая губы в кошачьей улыбке. — Или уже передумал? — И игриво прищурил глаза. — Я пришёл, чтобы рассказать тебе, что значит моё «да»… В его глазах мелькнуло новое выражение, а пальцы с силой сжали моё бедро. — Расскажи… — Я пришёл к тебе, чтобы быть твоим. Я пришёл, чтобы сказать, что влюблён в тебя… — Иисусе… — выдохнул он и повалился подтянутым животом на мой живот, одной рукой зарываясь в мои волосы, а вторую, всё ещё согревающую гель на пальцах, отвёл в сторону. Его язык ворвался в мой рот и вылизал там, наверное, весь норвежский алфавит. Давление его тела сверху казалось мне божьим благословением. «Идеально, Господи…» В этой сладкой утопии я не заметил, как Тарьяй опустил левую руку вниз. Пару мгновений и кончики пальцев настойчиво, но мягко помассировали мой вход. Это было чертовски приятно. Один палец медленно начал входить в меня, вырывая совершенно бесстыдный стон. «Чёрт побери!» Это было странно, распирающе неприятно и одновременно вызывало мурашки наслаждения по всему телу. Мне хотелось быть больше наполненным им. Он потихоньку начал вводить фалангу второго пальца, не прекращая целовать мои губы, отвлекая от неприятных ощущений, а потом слегка пошевелил ими внутри, растягивая стенки. «УХ ТЫ!» Тарьяй скользнул от моего рта к уху и шепнул: — Здесь тебя тоже очень приятно трогать. Горячие ладони нажали на внутреннюю часть бедер, шире разводя ноги в стороны и приподнимая их. Некоторое время он ничего не предпринимал, и мы просто лежали, зацеловывая друг друга до помешательства. Он пытался шептать мне что-то бессвязное, но приятное, почти неслышное из-за ливня, барабанящего в окно. Наконец я почувствовал, как он медленно наполняет меня, сначала чуть скользко, неприятно и давяще, а потом так тягуче хорошо, насыщая каждую мою нервную клетку новыми ощущениями. Я осторожно подался Тарьяй навстречу. Он отозвался на моё слабое движение, начиная двигаться всё глубже, обладая мной. С каждым покачиванием бедер он стал входить с чуть большим размахом, и раз за разом, неверяще вглядываясь мне в лицо, шептал: ― Это ты, Боже, это ты… Ты такой хороший, такой красивый… И это ты, Хенке… В моём мозгу взрывались искры. Я погладил его по щеке, желая вместо слов выразить ту ласку и преданность, на которые был способен. Я потянулся к его губам, чтобы чувствовать его всего и там, и тут, но резкий порыв ветра ударил в окно, распахивая его настежь, и сильные косые струи ливня мигом залили пол под окном. Большая часть ледяной воды досталась спине Тарьяй и он, охнув от контраста моего жара и холода стихии, всем телом прижался ко мне, от неожиданности засмеявшись первый раз за весь вечер. Раскат грома перебил резкий стук рамы, которую ветер ударил об косяк, снова обдавая нас потоками воды. Но Тарьяй это, кажется, не волновало. Он распалился, распахнув широко глаза, и с немым стоном на приоткрытых губах стал скользить внутри меня, не обращая никакого внимания на ураган за спиной. Мне тоже было плевать на дождь — настоящая стихия бушевала внутри меня. Я извивался под ним, стараясь притереться под лучшим углом, и когда он задевал особые точки внутри меня, я стонал так сильно, что мне наверняка завидовал завывающий ветер. Я старался держать глаза открытыми — хотел видеть над собой олицетворение наслаждения. Он был жутко, до страшного прекрасным. Фонари, дотягивающиеся с улицы, будто отказались его освещать, и сейчас я видел только нависающий над собой черный силуэт со сверкающими тёмными глазами, похожими на шторм. Его толчки становились всё грубее, размашистей, и сладкое движение внутри образовывало настоящий пожар. Следующая молния ударила неподалеку так, что от грома зазвенело все стекло и вместе с этим задрожало всё моё тело, скручиваясь в блаженных спазмах. Тарьяй как-то ревниво придавил меня к полу всем весом, кусая за шею и рыча в голос. Я на секунду оцепенел и тихонько простонал. Он, будто вдруг осознав, что на меня больше никто не претендует, ослабил хватку, с каким-то фанатизмом втягивая носом аромат наших разгорячённых тел. — Ты мой, да? — жадно прошептал он, зацеловывая мою скулу, ни на мгновение не прекращая равномерные, ритмичные толчки. В его голосе одновременно звучала какая-то угроза и отчаянная мольба. Я млел и сходил с ума под ним. Я хотел убедить его, что в этот раз никуда не сбегу: — Да, да-да-да! — Скажи мне правду, прошу! — Я твой, Тарьяй! Он прикусил меня за плечо, вбиваясь в меня под особым углом, доставая головкой члена до каких-то умопомрачительных мест внутри. Я не знал, что можно так наслаждаться этой болью и этим безумием… Я не думал, что может быть хорошо аж до слёз. «Тарьяй! Тарьяй! Тарьяй!» По телу хлынула тягучая, долгая, острая волна блаженства. Тарьяй в это же время протяжно протянул в голос, наваливаясь на меня сверху. Мы лежали в луже воды, напрочь мокрые от ливня и любви наших тел. За окном громыхало, как в последний раз, но внутри меня, впервые за очень долгое время, было спокойно и умиротворённо. Было так сладко ждать, когда Тарьяй отдышится, выпуская горячий воздух в мою грудь. Я нежно погладил его по спине, втягивая в плен своих лёгких запах его волос. Наконец он пошевелился, и тяжесть его тела покинула меня. Он посмотрел на меня долгим изучающим взглядом, будто прикидывая, насколько я уверен в том, что произошло. — Я теперь не убегу… Я твой, помнишь? — шепнул я, вызывая у него улыбку облегчения. Он наклонился и коротко поцеловал мой живот, потом опустился ниже и поцеловал уже упавший член, всё ещё заставляя меня краснеть. Дойдя до паха, он потерся щекой о внутреннюю сторону бедра, провел пальцем между ягодицами и шепнул: — Так приятно смотреть, как ты истекаешь моим семенем. Я смущённо прикрыл глаза и улыбнулся. — Это так приятно… — О да! — Его рука всё ещё оглаживала моё бедро, поворачиваясь набок рядом со мной. Я повернулся к нему лицом, и в этой первозданной безмятежности он был космически красив. — Ты очень красивый, — не смог удержаться я. — Так тебе всё-таки нравятся мужчины? — усмехнулся он. — Нет, мне нравишься ты. — Я твой. Глаза закрывались от удовольствия и усталости.