Цвет воронова крыла

      Утром первой мыслью, что посетила Беллу после пробуждения, была «пришел в себя». Второй — «умер». Как оказалось, она ошиблась сразу в обоих пунктах.       Сквозь прикрытые ставни в помещение просачивался мягкий свет, падая светлой полоской на пол и оттеняя все остальные предметы в комнате. Жуткую тишину изредка пронзали слабые хрипы, издаваемые Вороном. Его щеки, в отличие от вчерашнего дня, больше не светились бледностью: на его лице буквально пылал пожар, сомкнутые веки подрагивали, пальцы слабо сжимались время от времени. Можно было бы сказать о Баккете «метался в лихорадке», если бы это было так; но он почти не двигался, и о его состоянии свидетельствовало лишь участившееся дыхание.       Белла склонилась над ним, едва не охнув от измененного положения: затекшие мышцы словно обожгло. Дотронувшись до лба, пряди с которого оказались откинуты назад, девушка разочарованно вздохнула. Кожа ее спасителя была на ощупь как разогретая печь.       Почти невесомо коснувшись пальцами его щеки, переселенка с горечью прошептала:       — Все будет в порядке. Вы скоро поправитесь.       И, встав со всего места, она вышла из комнаты.       Изначальным желанием было сделать Ворону компресс, но по дороге в кухню Белла поняла, что со вчерашнего дня у нее во рту не было и маковой росинки. В животе негромко заурчало. Привлеченная аппетитным ароматом, доносящимся с кухни, девушка прошагала по коридору дальше.       Нередко завтраки готовила именно она сама, но сегодня мама, позволив ей отдохнуть, взялась за это самостоятельно. На столе уже расположились несколько тарелок с яичницей, солониной и какой-то сушеной зеленью; на одном стуле сидел Майк, закинув ногу на ногу и глядя в стену с задумчивым видом, на другом — отец, читающий какую-то книгу, наверняка раздобытую на давешней ярмарке. Мама неторопливо раскладывала кухонную утварь по полочкам, и было видно, что мыслями она находилась далеко от тесного домика в Камтауне. Но, стоило дверце скрипнуть, а Белле появиться на пороге, как вся семья тотчас повернулась в ее сторону и уставилась на девушку с немым вопросом.       Мисс Голден вздохнула, не желая говорить первой, прошагала к столу и безмолвно взялась за вилку. Первым не выдержал Майк:       — Доброе утро. Как там… все проходит? — осторожно поинтересовался он, использовав фразу, которая могла обозначать что угодно. То ли брат был излишне деликатен, то ли имени Ворона теперь попросту побаивался.       Белла неопределенно пожала плечами.       — Он плох, — бесцветно отозвалась она. — Дышит тяжело. Кажется, температура подскочила после вчерашнего дня.       — Жив, — констатировал отец.       — Жив, — подтвердила переселенка и обернулась к матери. — Я думаю, ему не помешал бы компресс…       — У нас была где-то чистая ткань, — встрепенулась миссис Диана, откладывая ложки в сторону и сосредоточенно нахмуриваясь. — Вспомнить бы… С этими переездами все пожитки канули куда-то.       — Я потом поищу, — сказала Белла.       Завтрак впервые за долгое время проходил в молчании.       Даже в те дни, когда Брайан был в негодовании, они все еще общались — официально, неестественно и неловко, но разговаривали хоть о чем-то. Майк рассказывал о лошадях, которых продавали на ярмарке, мама сетовала на что-то или, наоборот, делилась незначительной радостью, а отец отпускал одобрительные комментарии из рода «хм» или «неплохо». Но сегодня они все, опустив головы, ели в полном молчании, и оно было почти траурным, из-за чего Белле хотелось воскликнуть, чтобы хоть кто-то разбил тишину, ведь Ворон, как-никак, пока не умер!       Объяснять всем свои ассоциации было неуместно. Нужно было просто действовать, и все.       Белла проглотила завтрак быстро, словно не заметив. Но на сытый желудок она могла рассуждать — хоть и не так скоро, но здраво. Решив, что единственное, что от нее требовалось — это компресс для раненого товарища, девушка схватила ножницы из ящика и отправилась к преступнику.       Тот все еще тихонько похрипывал, не приходя в себя и даже не шевеля губами. Видимо, бред обошел его стороной, но жар объял целиком, заставляя щеки и лоб пылать.       Мисс Голден перевела взгляд на его рубаху, которую забыла убрать вчера. Кровь, схватившаяся тонкой корочкой, теперь смотрелась максимально нелепо — словно размазанная тонким слоем бурая грязь. Девушка взяла одежду в руки, отметив взглядом маленькую дырку с левой стороны, и, повинуясь почти механическому мышлению, безжалостно прошлась по ткани блестящими лезвиями. Рубаха все равно уже не пригодилась бы Ворону, если рассчитывать на то, что он бы выжил — даже отстиранная от крови, все равно была бы негодной.       И все-таки где-то за холодным рассудком чувствовалась человеческое сожаление. Пускай слабое и недолжное, оно было довольно ощутимым. Но, понимая, что времени на жалость для куска тряпки у нее совершенно нет, Белла выдохнула, мысленно прогоняя все дурное прочь из головы, и сжав в кулаке отрезанный рукав, вышла из комнаты.       Лохань с водой приняла в себя пыльную ткань, и по поверхности тотчас разошлись круги. Переселенка почти отсутствующим взглядом смотрела на то, как от куска рубахи по мере точных движений ее рук все дальше расходятся облачка пыли. На вид одежда Ворона была не сильно грязной, но списать это можно было на ткань — грязно-бурый цвет не сильно отличался от сероватой или рыжеватой степной пыли. Но теперь мисс Голден поняла, что для нее сон на земле обошелся выстиранным дорожным платьем, а Баккет, который кочевал по пустоши, не имел под рукой мыла и теплой воды. Да, она не сильно обратила внимание на слова доктора-шутника, но только сейчас начала осознавать всю сложность вечной жизни в степях. Как Коул стирал одежду? В реках? Или просился в дома к тем же скупщикам, с которыми связывался время от времени?..       А ведь если бы отец не среагировал мгновенно, если бы индейцы устроили засаду с другой стороны, если бы Чари споткнулась, не выдержав галопа, и много-много прочих «если», то Белле пришлось бы некоторое время искать себе кров, не имея возможности даже вымыться хоть где-нибудь. А если… а если Ворон был бы достаточно добрым, то, может, взял бы ее с собой?       Безжалостно намыливая рукав, дочь золотоискателя покачала головой. Нет, подобная мысль была полной нелепицей. Зачем преступнику лишний рот, если он и так едва перебивается куропатками, сохраняя каждый патрон?       В конце концов, она ведь не была той девушкой, взглянув на которую, все парни теряли разум. Не она была красивой, не она была загадочной, не у нее была захватывающая история жизни. Может, она и понравилась Коулу, но исключительно потому, что она отнеслась к нему по-человечески.       Вспомнив, как тепло преступник прощался с ней, Белла незаметно для себя улыбнулась.       Отстирав ткань, она вымочила ее в холодной воде и вернулась к Баккету.       Светло-бежевая рубаха помялась, скосилась вбок, и теперь было отчетливо видно даже в полумраке, как из-под воротника выбился кулон, замеченный ей вчера. Кубики покоились в выемке над ключицей, поблескивая четверками в свете, падающем из-за приоткрытой двери. Сам же Коул все еще пребывал в забытьи, правда, неспокойном и даже тяжелом.       Девушка осторожно положила холодный компресс на его лоб, предварительно убрав рукой густую челку. Стоило мокрой ткани коснуться пылающей кожи, ресницы Ворона дрогнули — но не более.       «Скоро он придет в себя» — эта мысль была, наверное, главной из тех полуправдивых надежд, которыми сейчас тешилась Белла. «Он бессмертен», «он удачлив», «у него талисман, оберегающий от бед», «попали не в сердце» и прочие, прочие, прочие уговоры, направленные лишь на утешение самой себя.       Хотя…       Была ли она той же милой девочкой, боящейся одного упоминания о крови, находящей утешение только лишь в скучных домашних делах? Осталась ли мечтательницей, отказывающей всем привлекательным парням только потому, что ей нужен «тот самый идеал» (кто — не ясно до сих пор)?       Да ни капли.       Не плача, не терзаясь страшными догадками и предположениями, не мучая себя вопросами, она просто стояла и смотрела на Коула, чувствуя лишь слабый холодок в груди, соседствующий с почти неощутимым теплом.       Слез больше не было.

***

      Шериф заявился во второй половине дня — серьезный и, кажется, даже причесанный. Он смотрел прямо, не исподлобья, но в его синих глазах слишком заметно проглядывалась тоска и тревога. Отец молча махнул рукой, приглашая в дом, и Джей быстро проскочил в коридор. Казалось, что он побаивается спросить напрямую о состоянии преступника, и Белла, выйдя в коридор, вместо приветствия сказала ему:       — Еще не пришел в себя.       — Но дышит ведь? — опасливо поинтересовался Уолкер.       — Дышит, — отозвалась переселенка. — Но не более того.       — Он же Ворон, — тихо промолвил шериф. — Он… не может умереть просто так.       — Он не сводит людей с ума, снимая повязку, — горько улыбнулась девушка. — Разве можно теперь рассчитывать на то, что его нельзя убить?       — В таком случае, я забежал к доктору сегодня утром, — юноша порылся в принесенной с собой сумке и извлек на свет не идеальной чистоты баночку. В недрах сосуда плескалась какая-то буроватая жидкость, не внушающая ничего доброго смельчаку, который решился бы выпить ее. — И… если оставить все его забавы, то выйдет, что он посоветовал нашему другу пить… кхм, это. Сомневаюсь в том, что простые смертные выдержат действие этого препарата, но Ворону, думаю, можно.       — Между прочим, — в дверном проеме появилась мама, в неизменном фартуке, с ложкой в руках и с волосами, собранными в пучок на затылке, — наш гость, пусть он и удачлив, может погибнуть от обезвоживания. Поэтому я бы советовала тебе, Белла, напоить его, даже если он еще без сознания.       Мисс Голден кивнула, коря себя за несообразительность.       — Конечно, мама. Шериф… вы, наверное, хотели бы увидеть его?       — Было бы на что смотреть, — тихо буркнул Уолкер, уже направляясь в глубины коридора.       Белла усмехнулась и покачала головой. Привыкший к смертям и убийствам шериф оставался собой даже тогда, когда его новый приятель был едва жив.       Когда она ступила в каморку, захватив с собой стакан воды, она обнаружила Джея стоящим около Баккета и крутящим уже открытую баночку в руках. Видимо, врачу он доверял не до конца и все еще сомневался, стоит ли травить Коула подобными зельями. Уолкер не обернулся, заслышав шаги, но, когда он заговорил отрешенно-пустым голосом, ничуть не напоминающим его звонкий говор, стало понятно, что он обращается в темноту, зная, что его слышат:       — Мог ли я подумать годом ранее, что буду стоять над умирающим Вороном и волноваться о его судьбе больше, чем о своей собственной?       Белла шагнула вперед, осторожно прикоснулась к ладони шерифа и промолвила:       — Мы все удивлены тем, что смогли сблизиться с ним. Мне кажется, еще никто из нас не смог до конца принять это. Но, клянусь, мы сделаем все, чтобы позволить ему выжить.       — Слишком много вопросов у меня осталось, — выдохнул Джей и поправил шляпу на голове. Вокруг металлической шестиконечной звездочки красовались темные пятнышки от растаявшего снега — погода на улице оставляла желать лучшего.       Уолкер протянул ей банку, наконец, сменяя непривычно горький тон на ироничный:       — Напоите его сами. А то, если он отравится этим варевом, вина падет на меня. Мне это отнюдь не нужно. Убивать Ворона я собирался только из кольта.       Белла хмыкнула, принимая стеклянную посудину.       — Как скажете, шериф.       … Возможно, Джей и задержался бы подольше, но ему, слуге закона, было это не на руку — мало ли кто мог заподозрить, зачем он ходит к Голденам столь часто? Даже шутка о том, что ему разонравилась дочь кузнеца из Блоу, повлекла бы за собой нежелательные сплетни.       Именно потому Белла снова осталась одна.       День был унылый — солнце спряталось за тяжелыми тучами, из которых на землю устремлялись снежинки, больше напоминающие слипшиеся комки льда, а не порхающие белоснежные пушинки. В такую погоду хотелось спать или заниматься однообразной работой, но все, чему посвящала себя девушка, относилось только к Ворону. Напоить «варевом», как выразился Уолкер, сменить компресс, сидеть над ним, с беспокойством вглядываясь в его лицо после каждого тихого вздоха… Это было уже не так страшно, как раньше — ей почему-то казалось, что маленький амулет придал сил всем — и ей, и раненому преступнику. Наверное, поэтому она не дрогнула, когда решилась приподнять краешек рубахи, чтобы взглянуть на рану.       Это было… жутко, да. Но уже не так пугающе, как раньше. С этим можно было выжить — а это было, пожалуй, единственное, что ее интересовало.       Вечером, когда вьюга, казалось, успокоившаяся, засвистела за окнами вновь, она в который раз сменила компресс, который высыхал на лбу Ворона, словно на печи. Откинувшись на стену спиной, Белла выдохнула и рассеяно провела ладонью по лбу.       Прикрыв глаза, она прислушалась к неровному дыханию Баккета, и сидела, пока не почувствовала на себе взгляд.       Выражение это раньше казалось ей безумным — взгляд ведь нематериален, как его можно ощутить? Можно услышать, как кто-то дышит тебе в затылок, или можно заметить кого-то рядом с собой боковым зрением. Однако как еще она могла объяснить то, что из темноты ее вырвало что-то, отчасти похожее на осторожное и почти неосознанное прикосновение?..       Переселенка резко повернулась, уставившись на кровать, и увидела, как Коул, глядя на нее, рассеяно улыбался, все еще не шевелясь.       Замерев от неожиданности, девушка распахнула глаза, все еще не решаясь произнести ни слова. Баккет тоже молчал — лишь смотрел грустно и ласково. И только тогда, когда он, хрипло вздохнув, приоткрыл рот, явно намереваясь что-то сказать, Белла заговорила пламенным шепотом, слыша собственный голос будто бы со стороны:       — Не бойтесь ничего; вы у меня дома, с вами все будет в порядке. Вы ранены, но у вас есть все шансы выжить. Не тратьте силы.       Ворон слушал ее, видимо, с явным трудом фокусируя взгляд. Его темно-серые глаза словно заволокло туманом, но мисс Голден была готова поклясться, что он совершенно точно слышал, что она сказала. Ей почудилось, что преступник не найдет в себе сил даже на короткую беседу, но он все равно заговорил — и даже в слабом голосе чувствовалась его неизменная снисходительная насмешка относительно всей жизни:       — Удача снова следует за мной, словно собака за хозяином?.. — он замолк, медленно моргнул и усмехнулся вновь: — Забавно… хорошо, что я не погибаю так, как мог погибнуть.       — Вы не погибаете, Ворон, — поспешно возразила девушка, прикасаясь к его ладони. На ощупь та оказалась шершавой и горячей. — Вы будете жить, вы ни в коем случае не можете умереть. Верьте мне, вы в безопасности…       — Белла, — выдохнул Баккет, и переселенка замолкла, удивившись, как необычно прозвучало ее имя из его уст вместо извечного «миледи». На лице легендарного вестника смерти появилось что-то, похожее на трепетную нежность, и он, кажется, почти терял сознание снова, отступая под напором жара, охватившего все его тело. Осознавая это, он быстро, едва слышно и сбивчиво выпалил: — Белла… вы для меня — словно степное солнце, и мне не жаль погибнуть, если я погибну со знанием того, что увидел вас в последний раз… Я не боюсь смерти, поверьте; я и жизни не боюсь, чем же может смерть устрашить меня? Я лишь не хотел умереть без чести, без того, ради чего я жил… Видя вас, я понимаю, что не зря… я…       Он мучительно кашлянул, зажмурившись, и у Беллы похолодело внутри от осознания того, какой ценой ему давались эти слова — ведь внутреннее кровотечение, быть может, открылось вновь. Вздрогнув, переселенка ответила ему мягко и уверенно, скрывая собственную горечь:       — Спите. Вы обязательно поправитесь и скажете мне то, что хотели. Я обещаю, все будет хорошо.       Она тепло улыбнулась, поправляя рассыпавшиеся волосы Коула, и тот расслабился, казалось, засыпая вновь, но спустя секунду вновь распахнул глаза:       — Рокки…       — Ждет вашего выздоровления в моей конюшне, — заверила его Белла. — Он спас вам жизнь.       Баккет слабо приподнял уголки рта, наконец, с облегчением проваливаясь в беспросветное забытье.       Девушка еще долго сидела над ним, задумчиво поглаживая его по ладони и прислушиваясь к тихому дыханию. Вдруг почувствовав тепло внутри от воспоминания о том, с каким странным счастьем он смотрел на нее, мисс Голден наклонилась и осторожно коснулась его пылающего лба губами.       Ворон не очнулся, но это вовсе не означало, что он не ничего не почувствовал.