Цвет воронова крыла

      Белла привыкла считать себя ранней пташкой, поскольку в старом городке всегда научилась просыпаться задолго до того, как мама придет будить ее и мирно посапывающего брата. Те несколько часов, проведенные ей в комнате, давали ей прийти в себя после дурных или, напротив, чересчур сладких снов. Постояв на коленках перед окошком, пройдясь по тесной комнатке, стараясь не скрипеть половицами (Майку вряд ли было дело до нее, ведь он умудрялся остаться в забытьи даже тогда, когда в городе начиналась ярмарка и прямо у них под окнами громко обругивал свою лошадь какой-то приезжий фермер), и, наконец, занявшись какими-то безделушками в своем собственном уголке, она чувствовала, как в глубине души воцарялся абсолютный покой. Она была готова к новому дню.       Так было раньше. Теперь же она просыпалась и лежала от силы секунд двадцать, глядя в потолок и думая о том, что ей нужно вставать и действовать.       И куда только делись мысли о том, как она любит грызть морковь, болтая с соседскими девчонками через забор, о прекрасном замке с принцессами и о том, как бы выпросить у брата долю раздобытых им где-то краснобоких яблок?       Сновидения приходили короткие, обрывистые, редко — радостные, чаще все какие-то неясные и путаные. Утренние размышления были примерно на том же уровне — сумбурные и бестолковые, они скользили по разуму, лишь изредка оставаясь в памяти как нечто важное.       В основном думала и видела сны о Вороне — о том, кто, наверное, единственный во всем доме всегда просыпался раньше нее и кого она единственный раз за свою жизнь видела спящим после рассвета. Понять, когда он просыпается, было практически невозможно — Белла готова была поклясться, что ни разу не видела его сонным. Почти убитый, измотанный, обессиленный, он все еще выглядел как герой со стальным взглядом серых глаз, лишь иногда меняющимся на мягкий или задумчивый.       В свете последних событий он казался ей все более родным и знакомым. Тоненькая ниточка-невидимка, соединившая их друг с другом, лишь крепла с каждым днем. Она прятала внутри странное растущее чувство, боясь его показать даже самым близким, но теперь оно больше не было теплящимся.       «Он сто́ящий», — коротко бросил отец. Он не сказал ничего больше, но дочери было достаточно того непередаваемого чувства в его словах. Она знала — так он отзывался только о самых близких людях.       Он сто́ящий.       Это стало, наверное, самым сокровенным ее воспоминанием о своем друге.       Белла никогда не видела его настолько уставшим и счастливым одновременно. Он спал на комковатом травяном матрасе, под тоненькой подушкой чувствовался родной твердый кольт, в комнату врывался холодный зимний ветер, распахивая ставни, стоило только открыть двери, и после своего геройства он едва мог сесть в постели… и все равно — тихо посмеивался и блестел улыбкой, когда разговаривал с кем-либо из семейства Голденов. Не обязательно даже с ней — отец, как заметила девушка, зачастил в комнатку в конце коридора, Майк когда-никогда заглядывал туда, и мама, осторожно прокрадываясь с едой в руках, уносила пустые тарелки со счастливым лицом.       Они боялись, что у Ворона окажется пистолет и тот, взяв его в руки, не побоится выстрелить.       Что он, собственно, и сделал.       Кольт так и остался лежать под подушкой у вестника смерти, а семья переселенцев в спешном порядке прониклась к Баккету уважением.       Шериф тоже иногда приходил — и даже Майкл приветствовал его уже не по фамилии, а просто взмахивал рукой в знак расположения. О чем они с преступником болтали порой по нескольку часов, так и осталось загадкой, но Белла все равно догадывалась — наверняка спорили о чем-то по-дружески, время от времени весело переругиваясь и бессловесно восстанавливая перемирие между собой.       «Забавные ребята», — одобрительно качала головой мама. И, что удивительно, про замужество все молчала.       Оно и ясно — дочь твердо дала понять, что шериф ей не интересен как напарник по жизни (да и у того вроде была подружка где-то на юге), а в том, что Ворон оказывал ей какие-никакие знаки внимания, скорее напоминающие ироничную вежливость, сомнений быть не могло. Но даже несмотря на то, что всадник черного коня стал их другом, родители помалкивали, осторожно присматриваясь то к ней, то к нему. Не спрашивали. Интересовались. Боялись ли того, что преступник в доме принесет целый ворох неприятностей, или, что маловероятно, того, что спугнут несказанную удачу и Белла наконец-таки остановит свой выбор хоть на каком-то молодом человеке? Выяснить было сложно, да и девушка не особо стремилась.       Интересовало ее больше не будущее Ворона, а прошлое.

***

      Они стояли во дворе втроем — запыхавшийся шериф недавно примчался из соседнего города, принес ворох новостей, вдаваться в подробности которых ни Белла, ни Коул не стали. Решив, что лучшим местом для беседы станет свежий воздух, они вышли на задний двор. Если быть точнее, попросту вылезли через окно — оно было расположено невысоко, словно предусматривало это вполне логичное действие. Болтать на террасе, выходящей на городскую улицу, было бы рискованным делом, поэтому Ворон, который уже чувствовал себя гораздо лучше, просто предложил им выйти из дому.       Погода стояла по-настоящему зимняя. Тяжелый снег наконец-таки улегся плотными сугробами, солнце скрылось за низкими темными тучами, обрывистыми и клокастыми, словно рваная газетная бумага или мазки сухой кистью по полотну. Бешеный ураган затих, и с тех пор ни разу его порывы не заставляли жителей Камтауна вздрагивать по ночам. Облака тащились по небосклону медленно, с трудом переползая с одного его края на другой, но снегопада все не было.       Джей дышал быстро, прерывисто. На плечи его была накинута кожаная темная куртка, на поясе покоился привычный одноименный кольт. Думая о чем-то своем, он смотрел в степную даль, словно отрезанную по краю острыми стрелочками молодых сосен, и, хотя на лице нельзя было заметить улыбки, в его темно-синих глазах застыло что-то, похожее на мечтательное забытье. И Баккет, раньше казавшийся его полной противоположностью, сейчас почудился Белле удивительно похожим на молодого шерифа. В мятой рубахе Майка, в накинутом старом плаще Брайана поверх, с розовеющими от кусачего холода щеками, он казался точно таким же беззаботным горожанином. Сейчас он тоже созерцал степь — может, даже с тоской по ней, — и в его облике было что-то неуловимо теплое, незаметно пришедшее на смену казавшемуся бесконечным холоду его рук и глаз.       Словно сонный зверь, ветер вдруг шевельнулся над степью, тихо зарокотал и послал единственный холодный поток воздуха за целый день. Порыв сиверко разлохматил волосы всем троим и забрался под одежду, пробежавшись по коже ледяными когтями. Ворон поежился с своей особенной сурово-птичьей манере, но задумчивости своей не изменил — все так же отстраненно поправил воротник рубашки, верхняя пуговица на которой была расстегнута. Прикрыть тотчас покрывшийся мурашками участок тела ему не удалось, — видимо, замерзшие пальцы плохо слушались, — и парень, недовольно цокнув, взялся за пуговицу обеими руками.       Белла не обратила бы на этот жест никакого внимания — разве что вспомнила бы вскоре, что ее другу пора бы домой — как-никак, зима на улице. Но прозорливый Уолкер наклонился вперед, с подозрением окинул взглядом высокую фигуру своего приятеля, посопел с неуверенностью и выдал:       — Может, ты все-таки расскажешь нам, что это за штука?       Коул не то вздрогнул, не то передернул плечами от очередного нападения зимнего ветерка, и опустил отсутствующий взгляд туда, где на полголовы ниже его светилась рыжая макушка шерифа.       — Какая штука? — поинтересовался он.       Девушка тоже шевельнулась в ожидании ответа, и Баккет, вдруг приобретя какой-то растерянный вид, осторожно коснулся рукой груди в том месте, где под одеждой, видимо, угадывались холодящие кожу кубики-талисманы, и переспросил:       — Эта?..       Белла и Джей синхронно кивнули, словно вопрос предназначался им двоим сразу.       — А-а, — выдохнул Ворон с легкой улыбкой, и с его губ слетело облачко белесого пара. Покрасневшие от морозца пальцы словно сами собой нащупали под плащом крохотный амулет. — Ты-то, небось, уже зашелся от любопытства, верно?       — Ручаюсь, не только он, — тихо прибавила Белла.       — Можно подумать, ты такой холодный, что тебя самого ничего не интересует, — возмутился шериф.       Баккет снова резко повел плечами, ежась.       — Да нет тут ничего интересного, — сказал он. — Это старая вещица. Я не знаю, верю ли я в то, что она спасает меня, однако это убеждение кажется самым логичным из всех суеверий.       — Откуда она?       — Из дому, — спокойно пояснил вестник смерти. — Я, правда, не помню, когда именно схватил ее, но случилось это, наверное, когда я возвращался спустя несколько дней… — он замолчал, потер подбородок указательным пальцем, затем вдруг взглянул на Беллу с виноватой усмешкой, словно извиняясь за забывчивость: — Ну, в любом случае, если я так старательно доставал ее из тайника вместе с оставшимися фамильными ценностями, то это было уже после всего случившегося?       — Но это слишком странно, — покачал головой Джей. — Тогда что защитило тебя от нападения горожан в первый день? Я имел дело с кучей преступников, но о подобном везении никогда и думать не мог.       — Да не знаю я, — Коул нахмурился. — Не знаю!       — Это и неважно, — мягко прервала его переселенка. — Вы скажите лучше, откуда она взялась у вас дома?       Кажется, это сработало — Баккет все-таки отвлекся от шерифа и снова ушел в воспоминания, с сосредоточенным выражением лица сминая ткань плаща, от которого уютно пахло сеном. Сладковатый аромат разнотравья мягко обволакивал теплом, словно собеседники стояли в освещенной свечами конюшне, а не на улице.       — Я не знаю точно, откуда появилась эта вещица, — все-таки признал он. — Но на все сто уверен, что принадлежала она моей матери. Отец бы обязательно рассказал все, что знал, о каждой безделушке. Он был страшно говорлив, когда ему что-то нравилось, но, когда увиливал от разговора, казался самым молчаливым человеком на свете. Да и о матери я не знаю почти ничего (по той же самой причине), поэтому я думаю, что с ней связано множество загадок, о которых мне не суждено даже услышать…       В его голосе снова зазвучала искренняя печаль, вернее, лишь легкий ее оттенок, и Ворон замолк. Но это было далеко не все, о чем его собирались расспросить друзья — Белла прямо-таки видела, как в глазах Уолкера горит огонек нетерпения, и поэтому, боясь, что приятель снова пробурчит красноречивое «отстань», спросила сама:       — Вы не думали, почему на игральных костях только четверки?       Ей ответом послужил неожиданно озорной взгляд — в глубине темно-серых глаз плясали смешливые искорки.       — А вы много успели сами обо мне узнать, пока я пребывал в столь беспомощном состоянии, — иронично парировал Коул. Впрочем, в прозвучавшей фразе не было и намека на укор. — Думал, разумеется. Вряд ли дошел до чего-то дельного, но для размышлений у меня была тонна свободного времени, знаете ли.       — Я, конечно, не профессиональный волшебник, в отличие от некоторых, но мне кажется, что четверка тебе как-то не особо подходит, — заметил Джей. — Ты свободный, как ветер, не привязан ни к одному дому с четырьмя углами. Хотя, говорят, что число четыре обозначает страшно греховных людей… ай! — он ловко вывернулся из-под занесенной для подзатыльника ладони и заливисто рассмеялся, отбежав на пару ярдов. — Правду не искоренишь!       — Не искореню и не догоню, — проворчал Баккет, снова нахохлившись по-вороньи и так втянув голову в плечи, что концы темных прядей рассыпались по вороту рубашки, а некоторые даже достали до плеч. — Мне сейчас бегать нельзя, а ты наглейшим образом этим пользуешься.       — Да ладно, ладно, — шериф примирительно подобрался поближе и снова облокотился о дощатую стенку. — Но серьезно, странно это все. Четверка вряд ли когда-то была хоть чьим-то счастливым числом.       — Я во многом бываю первым, — вопреки недавнему выражению неподдельного оскорбления, уголки рта у Коула неизменно ползли вверх. И Белла почему-то тоже почувствовала теплящееся внутри счастье, хотя ее так и подмывало пожурить Уолкера за бестактность — видеть Баккета, которому раньше не составляло труда скрыть любую эмоцию, улыбающимся сквозь боль воспоминаний, было приятно.       — Конечно, это странно. Я, например, как-то слышала, что раньше четверку называли числом смерти… но не бессмертия точно, — опасливо вставила она, боясь, что веселый настрой Ворона тотчас исчезнет. Но нет — преступник воодушевленно поднял брови, словно вспомнив о чем-то важном:       — Точно! О бессмертии… мне кажется, было что-то такое… да, да, число бессмертия! Восемь! — он с ожиданием обернулся, взглянув по очереди на каждого из своих собеседников, но, не выявив на их лицах ничего, кроме недоумения, стушевался.       — Приятель, у тебя четверка вообще-то, — напомнил Джей.       — Да я не о том, — разочарованно отмахнулся степной странник. — Число абсолютного бессмертия — три восьмерки. А шесть граней кубика дают двадцать четыре. Это трижды восемь.       Откликом ему было изумленное молчание. Коул снова оценивающе взглянул из-под спадающей на глаза темных волос и с намеком на шутливость прибавил:       — Да, я, кстати, в школе учился.       — Серьезно? — с неподдельным ошеломлением переспросил шериф.       — Ага, — вдруг засмеялся Баккет. — Учился в одной захудалой школе… недолго, правда. Невыгодно было, ездить далеко. Но кое-что в арифметике я смыслю… Да не смотрите вы так, миледи, — фыркнул он. — Ей-богу, я что, настолько дикарь, что даже подобные сведения вызывают у вас удивление?       — Нет, просто… — замялась Белла. Перед глазами замелькали слабые воспоминания о невысоком каменном здании, в светлых и прохладных комнатах которого она коротала скучные часы своей юности. — Я думала, что вы занимались лошадьми. Фермеры или конюхи часто считают ненужным отправлять детей в школу…       — Но ваш братец-конюх в нее точно ходил, у него на лице это написано, — вдруг сообщил Ворон. — Как и у вас. Однако я бросил как раз-таки из этих соображений. Далеко было ездить, только зазря гонять мустангов. Моей главной школой была жизнь. Уроки стрельбы я усвоил на высший балл.       Он встрепенулся и, устало, но довольно вздохнув, оглянулся на прикрытые ставни окошка.       — Быть может, домой уже пойдем? — предположил он. — Я надышался степным воздухом вдоволь. Я уже пальцев не чувствую. Миледи, вы не окоченели еще?       — Разве что каплю, — призналась Белла. — Так что я полностью с вами согласна.       — Последний вопрос можно? — не выдержал шериф, подбегая к оконному проему следом за аккуратно пробирающимся внутрь Баккетом.       Коул обернулся и, по всей видимости, не ожидая ничего из ряда вон выходящего, согласно кивнул. Впрочем, в отличие от него, на лице молодого стража порядка была написана нешуточная серьезность.       — Извини, что спрашиваю, но…– голос Уолкера делался все тише и робче обычного ближе к концу фразы. — Почему ты… улыбался, когда я хотел убить тебя?       Неожиданно серьезные, непохожие на все предыдущие речи, слова шерифа замерли в потрескивающем от мороза воздухе. Мисс Голден показалось, что где-то вдалеке вот вот раздастся крик птицы или треск повозки, сминающей сугробы колесами. Но этого не произошло — просто весь Камтаун затих на один-единственный миг, и воздух казался хрустальным — как и тишина.       Отойдя от секундного оцепенения, девушка быстро повернулась к застывшей уже внутри комнатки фигуре Баккета. Зябко запахнув плащ, он стоял, глядя то ли на Джея, то ли прямиком сквозь него — туда, где оканчивалось горизонтом серое полотно степей. И она готова была поклясться — на миг в его сиплом вздохе послышалось смятение, словно шериф застал Ворона врасплох этим вопросом. В этом не могло быть никакого сомнения, но… когда вестник смерти заговорил, его голос был полон мальчишеской беззаботной веселости:       — Дурак был, вот почему.       Он не дрогнул ни на одном словце, но Беллу все не отпускало странное чувство холодка, облаком окутавшего фигуру вестника смерти. Но он бы все равно не поведал никому о причинах своей недосказанности — поэтому она, перекинув русую косу с плеча на спину, забралась в комнату и уселась на кровать, слыша, как домашние мягкие сапожки Майка, спешащего позвать их троих на обед, ровно стучат по половицам.