***
Куинни выскочила на кухню, мурлыкая что-то под нос, и застыла на месте. Она повернулась к Тине, которая сидела за столом, склонившись над тарелкой с рагу, и мягко погладила ее по разметавшимся волосам: Тина крепко спала, опустив голову на сгиб локтя, с зажатой в руке начищенной вилкой, которая ярко мерцала теплыми бликами от переливающихся в танце огней свечей. — Тинни, — вздохнула младшая, чувствуя всеобъемлющую нежность к сестре – усталость совершенно сбила ее с ног к концу недели. Куинни была бы рада это изменить, повлиять на это, если бы только могла, чтобы вновь видеть ласковую улыбку на ее светлом лице, но Тина-аврор себе пощады не давала — только она могла настолько глубоко погрязнуть в работе, чтобы к концу смены с трудом сосредоточиться на трансгрессии домой. Восстановление Тины в должности во многом пошло на пользу и ее самооценке, вернувшейся к норме, и ее энергетическим ресурсам, нашедшим свое применение, и ее материальной стабильности, выправившейся до того, что она наконец смогла выплатить все долги за съем квартиры миссис Эспозито, но расследования многочисленных преступлений сбежавшего из тюрьмы Гриндевальда и поиски без вести пропавших волшебников, напрямую или косвенно с ним связанных, объедали ее всю целиком, выжимали из нее все соки и воздух, отчего апатия, чувство опустошенности и прозябшей усталости теперь стали ее верными спутниками. Она привыкла отдаваться делу полностью и никогда не останавливалась на середине пути, но временами забывала, чем приходится жертвовать во имя достижения хоть какого-нибудь результата и что в итоге из этого получается. А получается вот это. Полусогнутая застывшая рука, голова в ее сгибе и сон, плотно сомкнувший ее синеватые веки. Куинни оглянулась на подошедшего Ньюта, который выглядел озадаченно и потерянно одновременно. Он смотрел на Тину с привычным зоологу точным, пожалуй, даже несколько въедливым вниманием, подмечая каждую разглаженную сном черточку ее лица, и взгляд его без опаски скользил по изгибу ее темных бровей к переносице, затем — дальше, по прямой линии носа, а там — и срезы скул, ставших еще более острыми за последнее время, и уголок чуть приоткрытых бесцветных губ в трещинках, и напряженная от неудобного положения лебяжья шея — напряжена так, что натянутая бледная кожа, точно тонкий шелк в пяльцах, сияла в свете ламп и свечей, будто готовая разорваться. Ньют почему-то подумал о том, что Тина на самом деле хрупкая, хоть ей и удается убеждать других и, главным образом, себя, что это не так. Хрупкая, когда не пытается это скрывать — как сейчас, будучи спящей, когда можно залезть непрошенным взглядом в ее безоружные поры, не рискуя остаться уличенным, и почувствовать, какая она настоящая. Какая же она живая. Краем глаза Ньют вдруг с тревогой понял, что Куинни все еще молча и неотрывно смотрит на него — без улыбки, слушая, но не встревая, зная, что эту значимую для них обоих минуту очень легко раскромсать невыдержанными и, по сути, совершенно бесполезными словами. Он повернулся к ней с беспомощным выражением лица — право же, рядом с ней так сложно себя контролировать, пускай она и спит и даже не знает, что он — вот он, напротив, так близко, что может увидеть на щеках тень от веера ресниц. Пожалуйста, не надо. Куинни перевела взгляд на Тину, и от Ньюта не укрылась вдруг вспыхнувшая серебром влага в ее глазах. — Она спит, — мягко произнесла она. — Не будем ей мешать. Ей нужно как следует отдохнуть. Куинни, изящно и расслабленно передвигаясь, взяла с полки свою волшебную палочку и взмахнула ей, применив левитационные чары. Послышался глухой удар вилки, упавшей на застланный скатертью стол: Тина плавно воспарила, точно перо, и приняла горизонтальное положение в воздухе, движимая палочкой сестры. Куинни направила ее в их спальню, последовав за ней, и мягко уложила ее в постель. Опустив палочку, она накрыла Тину одеялом, заботливо подоткнув его, пожелала ей доброй ночи, едва коснувшись ее волос губами, и вернулась на кухню, смахивая еще неостывшую влагу с уголков глаз. Ньют стоял не шелохнувшись на том же самом месте, и Куинни, оказавшись напротив него, указала на накрытый стол. — Присаживайся же, ты, должно быть, страшно голоден. Ньют, будто очнувшись, прислушался к ее словам и сел за стол, не чувствуя ни намека на пробудившийся от вида на изысканное рагу аппетит. Он взглянул на Куинни, которая как ни в чем не бывало разложила на коленях салфетку и вооружилась столовыми приборами, оценивающим взглядом изучая собственноручно сотворенный ужин. Тишина, прерываемая звонким стуком вилок о тарелки, сдавливала перепонки; Ньют, перебирая вилкой кусочки мяса в соусе, бесконечно тянулся мыслями в сестринскую спальню и чувствовал себя неловко от того, что не может их запрятать куда-нибудь подальше перед лицом Куинни, которая, конечно, без усилий, быть может, даже невольно подлавливала каждую и бережно нанизывала на нить, чтобы полюбоваться со стороны на все это занятно переливающееся великолепие. Для нее это просто развлечение… Или проклятье на долю — уж как знать. Куинни аккуратно обмакнула губы уголком салфетки и, улыбнувшись, сказала: — Ты знаешь, твой нюхль неслучайно обратил внимание на это. — Она указала на свое колье. — Новое? — Ньюту достаточно было одного беглого взгляда на украшение, чтобы оценить, насколько прекрасно оно подчеркивало женственность и изящество Куинни. — Подарок Якоба, — сияла она. — Красота, не правда ли? Ума не приложу, откуда он такое достал… Ньют, не удержавшись, улыбнулся — кажется, именно этого она и добивалась. — Ты это нарочно делаешь? — Вовсе нет. С чего ты взял? Он потупил взгляд. — Ньют, — Куинни ласково взглянула на него, точно он приходился ей десятилетним племянником. — Я не подписывалась на то, чтобы следить за чужими мыслями, хочу я того или нет, поэтому временами я стараюсь забыть о том, что могу это делать. Это чрезвычайно сложно, но иногда у меня получается, — она снова хватилась за нож и продолжила трапезу. — Мне больше нравится действовать по наитию, искать… А найти ведь всегда можно — ну хоть что-нибудь, правда? Ньют молчал, изучая тонкий синий узор на каемке фарфорового блюда. Затем его вдруг осенило, и он вспыхнул, ощутив, как отяжелел вдруг зачесавшийся вопросом язык. — Тем более непредсказуемость всегда привлекательнее заранее подсказанных ответов… — Так ты… — бормотал Ньют, беспокойно комкая в руке салфетку. — То есть, ты… Ты не… не говорила Тине? Куинни внимательно на него посмотрела. — О чем ты? — Ты же прекрасно знаешь… — Ох, Ньют, что бы ты ни имел в виду, я ничего ей не говорила. И вообще, — важно заявила она, — может, я и залезаю людям в головы, но я ими не пользуюсь. Оставляю это право их обладателям, — она весело усмехнулась. Ньют почувствовал, будто гора свалилась с плеч. Он не сразу кивнул, а потом еще раз, когда взглянул на Куинни, беспечно уплетавшей рагу за обе щеки. — Спасибо, — тихо произнес он и вдохнул одуряюще вкусный аромат из своей тарелки.***
Когда Тина проснулась, было еще темно. Холодный свет луны, разлитый из окна пронзительной синевой на полу, знаменовал собой глубокую ночь, и Тине потребовалась добрая пара минут для того, чтобы сообразить, где она и как здесь оказалась. Она точно помнила, как трансгрессировала, сняла пальто, как Куинни жалостливо прощебетала что-то вроде «бедняжка Тинни» и поманила за собой к столу, который благоухал аппетитными запахами… Она помнила, как машинально спросила о Ньюте, а сестренка, насильно усаживая ее на стул, сказала, что сейчас его пригласит, выманив его из своего любимого чемодана. Сидя в ожидании, Тина даже не почувствовала, как быстро притупилось ее сознание, успокоенное домашним теплом и уютом, а мягкая убаюкивающая дремота накрыла веки и склонила ей голову. Именно поэтому сейчас ее пустой желудок давал о себе знать протяжным урчанием, и Тина обреченно вздохнула, откидывая одеяло, — вот так и остаешься без элементарного ужина, выполняя обязанности аврора! Тина опустила ноги на пол и прислушалась к мерному посапыванию Куинни с соседней кровати. Ну конечно — кто бы еще мог так бережно уложить ее в постель и не забыть подоткнуть одеяло со всех сторон, как это делала в детстве мама? Тина нежно улыбнулась в темноте, углядев в лунном свете растрепавшиеся светлые кудри и игру полупрозрачных лиловых теней на прекрасном личике, повернутым к стене, и почувствовала, как пряное тепло вдруг растеклось медом по всему телу. В животе снова заурчало, заставив Тину неловко сжать плечи, и она поспешно провела рукой по прикроватной тумбочке в поисках своей палочки, но с горьким сожалением поняла, что ее там нет. «Неужели осталась в кармане пальто?», — догадалась Тина и, попеняв на свою невнимательность, тихонько вышла из комнаты. В гостиной было намного мрачнее, поэтому Тине приходилось пробираться на ощупь, ориентируясь по спинке дивана, врезаясь в книжный стеллаж и спотыкаясь об оброненную маленькую шкатулку Куинни. Она замерла, зашипев, и зажмурилась, ожидая, когда боль в ноге уймется, и затем, подняв пустую шкатулку, с нахмуренным видом водрузила ее обратно на полку. Добравшись до стойки с верхней одеждой, Тина нашла палочку и, прошептав «Люмос!», направилась на кухню, все еще пропитанную ароматом свежеприготовленного рагу. На это желудок, конечно, не преминул отозваться. Тина отодвинула створку двери в сторону и тут же врезалась в Ньюта, испуганно ахнув. Палочка выскользнула из пальцев и упала, стукнувшись о плитку пола с тонким звуком, который показался Тине оглушительным. Она машинально посмотрела вниз, вновь почувствовав себя крайне уязвимой без привычного гладкого древка в руке, и разглядела крупные босые ноги Ньюта в коротковатых штанинах в полоску, подсвечиваемые холодным светом палочки. — Тина! — с тревогой прошептал он и тут же нагнулся, чтобы подобрать ее. — Мерлинова борода… Тина, прости-пожалуйста-Тина! Я не хотел тебя напугать, — Ньют держал ее, освещая дверной проем, и теперь они оба могли видеть друг друга: перепуганные бледные лица, взъерошенные со сна волосы… Тина — в своем рабочем облачении (видимо, ее вторая кожа, приросшая к настоящей намертво) — блузке и брюках, сейчас изрядно помятых; Ньют — в полосатой мешковатой пижаме, странный, но эта его странность воспринималась как часть его естества… Обыденное явление, к чему давно пора было привыкнуть. Но нет — само по себе присутствие Ньюта в скромной квартирке сестер Голдштейн казалось невероятным, потому что, едва он переступил порог, Тина почувствовала, как воздух внутри переменился, непривычной сладостью осев в легких; будто каждая вещица в доме, каждый его угол вдруг преобразились, насытились, впитав в себя нечто совершенно новое. Чужое. Дикое. То, по чему она сама изголодалась. В их с Куинни родную среду обитания попал совсем иного вида зверь, и, вопреки логике и всем возможным законам природы, все подстроилось к нему, все приладилось к нему так, словно не он выбирал, а его избрала сама земля, сам этот холодный, зажатый мир в коробке из четырех стен на втором этаже; его так долго ждали здесь, чтобы наконец их питомник наполнился смыслом, разросся и сменил климат на субтропический; его впустили, внедрили внутрь, чтобы наполнились до краев остывшие сосуды, чтобы вновь закипели шестерни. Пожалуй, его действительно здесь не хватало — вот этого Ньюта, который стоял, все еще сжимая ее палочку в своей руке (как будто так и надо) и смотрел на нее растерянно, даже виновато в своей забавной пижаме. А еще второй рукой он держал маленького черного зверька с гладкой шерсткой, который любопытным взглядом сияющих глаз исследовал застывшую от изумления Тину в поисках чего-нибудь блестящего. Она моргнула и прерывисто вздохнула, с трудом приходя в себя. — Нюхль? — Она перевела озадаченный взгляд на Ньюта. Тот тут же стушевался и опустил глаза, не зная, куда себя деть от смущения. — А… Да, — он нервно сглотнул. — Видишь ли… Он сбежал… — Опять? — Тина была спокойна и серьезна, как обычно при допросе подозреваемого. Она снова взглянула на миловидного зверька, лоснящегося чернильной синевой при свете палочки, искренне не понимая, что могло его привлечь из блестящих вещиц, которыми богат дом вовсе не был. Ну разве что столовое серебро… — Он увидел новую подвеску у Куинни, — объяснял Ньют, все еще не глядя на Тину. — И с тех пор она не давала ему покоя… Подвеска, то есть. Он решил достать ее во что бы то ни стало… — А-а, — протянула Тина, вспомнив шкатулку сестры, из-за которой пострадал палец на ноге. — Кажется, понимаю. — Она внимательно следила за Ньютом, подмечая его стоявшую торчком челку, приоткрывавшую лоб, рыжеватые брови и полупрозрачные ресницы, узор из веснушек на щеках, на носу, на подбородке — щедрые поцелуи солнца; и ведь странно, что не горели, хоть и за окном властвовала бледная луна. Однако тепло — не хуже, чем в июле. — …этот малец перехитрил меня — решил дождаться, пока я засну, и лишь тогда отправился на разведку, — Ньют укоризненно посмотрел на нюхля, как строгие матери обычно смотрят на своих непослушных сыновей, желая унять их взбалмошный нрав своими нравоучительными наставлениями. Тину это страшно позабавило, и она не сдержала легкой улыбки. — Убегал от меня, как от огня, решил, что ему удастся спрятаться от меня здесь… Поэтому… — Ньют поджал губы и окинул взглядом кухню, завернутую в ночной полумрак. — Я… Вообще-то я уже восстановил люстру, так что… — Люстру? — Тина удивленно подняла брови, но взгляд от него не отвела. — Да, — кивнул он и наконец взглянул на нее. — С ней все в порядке. — Он снова опустил взгляд, чуть нахмурившись — он совершенно не понимал, почему Тина улыбается. Быть может, он и впрямь смешон, нелеп: опять нюхль, опять погром, опять слова рассыпались по сторонам разорванными звеньями и ничего, ничегошеньки не связать, чтобы она хотя бы на минутку решила, что он все-таки вполне себе нормальный человек. — Главное, что с нюхлем все в порядке, — мягко сказала Тина, и Ньют внимательно посмотрел на нее. — И с тобой, — она смутилась и неуверенно заправила выбившуюся прядку волос за ухо. — В смысле… вы оба могли пораниться. — Да, — он снова кивнул, расслабившись в лице. — То есть нет, все хорошо. Все остались невредимы. Кроме люстры… Но я это исправил, вот, — тут же добавил Ньют извиняющимся тоном, высветив палочкой потолок с целехонькой, обычной на вид люстрой. — Как видишь, теперь все и впрямь в порядке. — Это радует, — выдохнула Тина, загоревшаяся, точно свечка, когда Ньют наконец-то улыбнулся ей — она в самом деле беспокоилась за него! Для обоих этот факт показался до крайности причудливым, заставившим обоих почувствовать себя одурительно довольными, точно они были детьми, которым вручили вожделенные игрушки. — Ах да… Извини, — опомнившись, Ньют поспешно вручил палочку ее владелице, и сердце у Тины забилось быстрее, когда ее пальцы обхватили нагретые теплом его кожи древко. Они постояли в молчании, глядя друг на друга, словно бы намереваясь сказать что-то еще, однако слова все никак не хотели нанизываться на язык, дразня его щекотками, — поэтому да, им оставалось только в исступлении смотреть друг на друга, ведь Тина-аврор, кажется, из-за завала в Конгрессе потерялась в отсчете дней, когда Ньют гостил в ее доме, довольствовавшийся в основном лишь обществом Куинни и Якоба; а Ньют-зоолог, рассуждая со зверями о том, стоит ли ему уехать не на выходных, а раньше, чтобы не смущать сестер и позволить Тине хоть немного расслабиться, пришел к выводу, что здесь ему, в общем-то, места нет. И дело не в, безусловно, очаровательных девушках и их безукоризненном гостеприимстве, нисколько! Пикетт, правда, считал иначе, но Ньют более с ним об этом не заговаривал — хватало и красноречивых взглядов Куинни. — Я, пожалуй, пойду, — наконец выдохнул он, и Тина уступила ему как раз в тот момент, когда он собирался обойти ее. Ее кончик носа снова встретился с его плечом, и она быстро двинула влево. Опять это плечо… И россыпь солнц на оголенной, точно провод (коснись — и убьет), длинной шее. Нелепые пляски из стороны в сторону грозили продлиться дольше, чем они того предполагали, пока наконец Ньют не сжал предплечье Тины (не убило, но точно прошибло током), заставив ее замереть на месте, чтобы обогнуть ее и наконец скрыться в темноте гостиной. Она стояла, не понимая, отчего так щекотно в глотке, чьи крылья неистово трепыхаются в грудной клетке — что, Тина? Что ты хочешь сказать? Ньют тоже застыл, когда она схватила его за руку, вторя ему и с трудом осознавая происходящее — Мерси Льюис, что ты в самом деле делаешь, — пожалуй, лишь тогда, когда со всех сторон тебя окружает чернильный мрак, легче всего вести себя безрассудно и не пытаться это объяснить — ни себе, ни другим. Тина на какой-то миг даже пожалела, что ее палочка все еще горит холодом, очерчивая лица с неестественно жесткими тенями, — ей как-то совсем неудобно под прицелом карамельных глаз, что смотрят на нее в нетерпеливом ожидании. — Ньют, мне нужно задать тебе один вопрос. Пауза. И только руки жгло там, где они нервно сминали рукава друг у друга. Поняв это, Тина тут же отпустила его, и Ньют тоже убрал руку, вернув ее на спинку прикорнувшего у него в ладони нюхля, которому явно наскучили бестелесные метания этих людей. — Ты не жалеешь, что вернулся в Нью-Йорк? Выстрелом и прямым попаданием в цель — вылетела-таки птичка из клетки вон. Тина вздохнула почти с облегчением — томиться с этим вопросом стало совсем невыносимо, — однако не спешила расслабляться, готовая в случае чего принять эту ехидную птицу обратно, что в ответ больно клюнет в грудь. Она почти не сомневалась, что так и будет, и была совсем не готова принять этот удар. Дело ведь не в Нью-Йорке, Тина… Конечно, нет. — Конечно, нет, — спокойно произнес Ньют. — Не жалею. Мне здесь нравится. — Правда? — В ее голосе — недоверие, но оно лишь скрывало робкую радость от услышанного. — Правда. — Он пристально изучал ее взглядом, и Тина вновь почувствовала себя беззащитной. — А почему ты спрашиваешь? — Быть может… Быть может, тебе здесь скучно. — Это не так. Тина стояла, глядя прямо в лицо Ньюту, который чуть склонил голову к правому плечу. — Я имею в виду, — она, заробев, прерывисто вздохнула, — имею в виду, что… может быть, тебе скучно у нас? — Упор на последнее слово, словно для того, чтобы проверить это слово на прочность — а выдержит ли? Ньют слегка нахмурился, и Тина вся затрепетала от волнения. Выдержит? — Если бы я только могла урвать отпуск для такого случая! — вдруг выпалила она, вконец теряя остатки терпения. — Мне так жаль, что тебе приходится в одиночку ходить по городу или — и того хуже — сидеть дома… Спасибо Куинни и Якобу, они просто замечательные! Соскучиться точно не дадут и всячески стараются, чтобы… Ох, Ньют, мне, правда, так жаль! — Тина поморщилась, точно проглотила горечь, — ей, в самом деле, было горько от того, что она не может быть с ним, читать о нем больше, знать о нем больше, чем сейчас… Да ведь прошел целый год с тех пор, как они познакомились, год, о Мерлин! И вот представилась новая, просто блестящая возможность наконец выяснить, что же таится внутри него — а там запутанные разноцветные нити, что обязательно вышьют удивительные сюжеты на еще чистом, никем не тронутом полотне. Тина бы не смогла оторвать глаз от этой красоты — от Ньюта и впрямь трудно оторвать взгляд, когда он ярко и живо рассказывает о чем-нибудь, полностью поглощенный в красочные истории, багаж которых у него тяжелел за спиной. К своему горькому разочарованию, Тина невольно упускала то драгоценное время, отведенное им двоим, и ломала голову над тем, как бы это можно было исправить. Но быть успешным аврором в Конгрессе — этого никак не исправишь. Тина сама не верила тому, что она нужна людям так сильно. И что она сама нуждается в ком-то так сильно. — Тина. — Почему ее имя в его устах звучит как-то по-особенному ласково? — Ты не права. Ты ничего не должна для меня. Я прекрасно провожу здесь время, ведь я вернулся в Нью-Йорк, чтобы снова увидеть своих друзей… Увидеть тебя. Пусть тебя я вижу не так часто, как хотелось бы… как остальных, но я рад и этому. Все это Ньют говорил, не глядя на нее, потому что иначе он бы не смог так полно выразить свою мысль и практически не сбиться. Теплая ночь благоприятствовала откровению, ведь можно не бояться краснеть и говорить то, что только попадет на язык, а Тина даже опустила палочку, так проникшись его словами, и теперь только глаза сияли у обоих в темноте — пожалуй, настолько ярко, что нюхль оказался бы сбит с толку, да только он мирно посапывал в бережных руках Ньюта и знать не знал, отчего их сердца трепетали в унисон. — На самом деле, — продолжал Ньют, потому что Тина и рта не могла раскрыть, — я боялся, что я доставляю вам неудобства, и поэтому думал, что… было бы лучше, если бы я уехал в скором времени… Ведь ты так устаешь, а еще переживаешь о том, что я здесь и… Это все так обременительно. — Какая чушь! — Временами Тина забывала, что на дворе ночь, в которую не особо принято повышать голос (и что этажом ниже спит миссис Эспозито, чувствительная к любому шороху в это время суток). — Я только рада, что ты приехал! Это я виновата, что даже не могла уделить немного времени от работы, чтобы… — Она хотела сказать «побыть с тобой», но в голове это прозвучало так нелепо и до крайности оглушающе, что она вовремя прикусила язык. — Чтобы мы могли провести это время вместе. — Вышло не лучше, поэтому она замолчала, почувствовав приливший к щекам жар. — Ты ни в чем не виновата, Тина, — мягко произнес Ньют, неловко переминаясь с ноги на ногу. — Вероятно, я просто приехал в не самое удачное время. — Неправда, — Тина сердито мотнула головой. — Мне надо было попробовать еще раз поговорить с О’Брайеном насчет отгула… — Не нужно! В смысле, я бы не хотел, чтобы из-за меня ты вдруг могла пострадать. — С чего ты взял, что я пострадаю? Я работаю сверхурочно, поэтому могу вправе потребовать себе хотя бы один выходной. — Я считаю, что это совершенно незачем делать ради меня. Только если для себя. Тебе необходим отдых, но я не хотел бы ему препятствовать, — Ньют перевел дух. — Будет лучше, если я уеду, и тогда ты точно сможешь… — Ньют, — этот его спокойный и твердый голос вконец выводил Тину из себя, — ты что, в самом деле собираешься уехать? — Если для тебя так будет лучше. Тина готова была разразиться праведным гневом (до чего же этот Ньют упрям!), но не нашлась, что сказать — все в итоге сводилось в какую-то бессмысленную полемику, в которой каждый обвинял себя и пытался помочь другому. Короткая пауза, застывшая между ними, вдруг разрешилась странным урчащим звуком. — Мерси Льюис! — удрученным тоном прошипела Тина, схватившись за живот. — Тина, ты же ничего не ела! — опешил Ньют, вдруг сообразив. — Вообще-то, как раз собиралась, — пыхтя от злости и стыда, она направилась к холодильнику, в котором дожидалась предназначавшаяся ей со вчерашнего вечера порция рагу. — Ты, кажется, сердишься на меня? — спросил Ньют невинным тоном, заподозрив неладное. — Нет, я просто голодная, — бросила Тина и взмахнула палочкой — чашка, вылетевшая из буфета, тут же наполнилась горячим чаем, а от еды наконец пошел душистый жаркий пар, который подогрел аппетит не только у нее, но и у Ньюта. Тишина прерывалась звуками возни за кухонным столом — Тина суетливо занималась подготовкой ужина и периодически нервно оборачивалась в сторону Ньюта, со смущением отмечая, что он не отрываясь следит за ней с таким потерянным выражением лица, что ей вдруг страшно захотелось его обнять. — Тина, — он подал голос, решившись все-таки высказать то, что было на духу, тем более что палочка больше не высвечивала его лицо, и полночный мрак приятно охлаждал румяную кожу. Теплое тельце спящего нюхля в руках также действовало на него успокаивающе. — Что? — Тина уже отправила ужин на стол и обернулась, чтобы поискать свежие свечки на полке с соленьями, но столкнулась глазами с приблизившимся к ней Ньютом. Сердце отчаянно забилось в груди, хотя их отделяло уже расстояние вытянутой руки — в дверном проеме они стояли настолько близко, что могли чувствовать дыхание друг друга на лице, но оба, кажется, это не сознавали. — По правде сказать, больше всего я хотел бы остаться здесь, — на одном дыхании проговорил Ньют, чувствуя себя пригвожденным к месту — он не хотел обидеть или рассердить Тину. Нет, с тех пор, как узнал ее, как почувствовал, что имя ее выжигается у него где-то на коже с внутренней стороны, оставляя зазубрины, чтобы помнить, думать, питать, — с тех пор он желал ей только самого лучшего и сейчас с трудом понимал, что ради него Тина была готова поступиться своей службой в аврорате. Она настоящая. И умеет расставлять приоритеты в нужном порядке. Ньют смутился от этой мысли, а Тина, завидев это, расслабленно выдохнула и ласково улыбнулась ему. — А я больше всего хотела это услышать. Ньют засветился улыбкой в ответ, убедившись, что не ошибся — Куинни и впрямь молчала о том, что он там думает про Тину, о Тине и вообще, что все внутри кишит ее именем; а сама Тина — Мерлин, она тоже, тоже думает о нем! Очевидно, что вскоре они уже сидели за столом, трапезничая за разговорами под предрассветное молоко, что обволокло улицы, и напрочь забыв про сон… А нюхль был отправлен в чемодан к себе в норку, прижимавший свой кармашек так, чтобы оттуда случайно не выскользнула схваченная подвеска Куинни, о которой Ньют, конечно, благополучно забыл, так удачно столкнувшись с Тиной. Впрочем, ничего удивительного.