Почему не падает небо

      Бормоча незатейливое «та-та-та» под нос, Тина направилась в каморку, где столкнулась с нагруженным Ньютом с палочкой во рту, который что-то промычал ей на ходу, вылетев в полевой шатер, высыпал зерно из мешка в тачку и схватился за ручки, готовый ее покатить.       — Тина, — Ньют обернулся, зажав палочку в руке, и с удовольствием отметил, что Тина в привычной ему суете нарезает веточки мяты для согревающего отвара за его столом, забитым разными склянками и пакетиками с ингредиентами для зелий и кормом. Она отвлеклась, чтобы посмотреть на него, откинув пряди волос со лба движением головы, и Ньют, позволив себе в эту минуту полюбоваться ею, очаровательно взъерошенной и раскрасневшейся от физической нагрузки, не сразу вспомнил о том, что собирался ей сказать. Тина озадаченно подняла брови.       — Эм… Рунеспуров я сам покормлю, — наконец выдал он спокойным, но весьма убедительным тоном, который, в общем-то, означал, что возражения на сей счет приниматься не будут. Тина сжала губы в напряженную линию, явно неудовлетворенная таким заявлением.       — У правой головы сегодня дурное настроение, — со вздохом объяснил Ньют, — и я боюсь, как бы ее не отгрызли за это остальные.       — А за свою-то голову ты ручаешься? — полунасмешливо-полусерьезно произнесла Тина. Ньют мягко улыбнулся ей.       — За это можно не беспокоиться. — Он испытующе наблюдал за тем, как она снова взялась за резку, сделав предельно сосредоточенный вид, который словно бы значил, что ей ни до чего нет дела, кроме листьев сушеной мяты. Размеренный стук ножа о разделочную доску в качестве ответной реакции заставил Ньюта взволнованно пройтись запястьем по взмокшему лбу, в бессилии прикрыв воспаленные от усталости глаза, и промолвить звенящим голосом: — Тина, они еще плохо знают тебя. Я не могу вот так просто… позволить тебе рисковать собой, потому что… они ведь послушны своим инстинктам… Как бы я с ними ни возился, они не принадлежат мне полностью. Я не вправе изменить их природу.       Тина смягчила выражение лица и отложила нож.       — Я понимаю, Ньют, — тихо сказала она. — Но иногда ты бываешь чрезмерно дотошен в своем убеждении, что каждый из зверей не преминет выцарапать мне глаза.       — Это касается только опасных существ… К ним не так уж просто приладиться, а для этого нужно больше времени, — Ньют перевел дух и тише добавил: — Но мы… мы им располагаем, поэтому торопиться незачем.       От этого убаюкивающего «мы» обоих пронзило теплом в самое сердце, и Тина первая отвела взгляд, не выдержав силы проникновения с его стороны. Ньют же ясно читал ее, потому что Тина, органично вписавшаяся в его мир под крышкой чемодана, была так проста и понятна в своем кипящем желании быть ему полезной — она предельно старалась стать частью изваянной его сильными руками вселенной, хотя, пожалуй, ему одному было известно, что эта вселенная уже послушно покорилась ей, просто Тина едва ли о том имела хоть малейшее представление.       А все потому, что Ньют принял на себя ответственность еще и за нее — это случилось само собой и задолго до того, когда Тина обжилась здесь и стала помогать ему при уходе за животными. Быть может, она только уплотнилась и стала крепче, потому что Ньют был предельно естественен в своем беспокойстве за то, чтобы Тина даже и не думала соваться к нунду — в конце концов, у него самого шрамы от его когтей на коже не из неоткуда же взялись.       Больше всего ему не хотелось, чтобы Тина пострадала — но у Тины волевой подбородок и упрямство до самых кончиков ровно подстриженных волос, и она выпускает наружу свои шипы, когда чувствует, что ее в чем-то ущемляют; а хотя Ньюту просто не хочется, чтобы ее нежную кожу, которая еще помнит удары Круциатусом, что будто огнем разрывает внутренности в клочья, снова полоснула непоправимая боль — и на этот раз не фантомная.       Едва подступившись к воспоминаниям, которые хранили безрадостные картины борьбы с темной магией и ее приверженцами, Ньют, дернувшись, мотнул головой, чтобы отогнать их прочь — потому что там дурной запах крови, ослепительные вспышки заклятий и пронзительный крик Тины, которая без него, право, ну что за блажь заставила их разделиться?! — и снова взглянул на Тину, которая была сейчас рядом с ним и, задумчиво закусив губу, готовила согревающий отвар для простудившегося Дугала.       Вообще-то она совершенно не умела обижаться и сердиться на него, и хотя Тина все же была убеждена, что Ньют несколько перегибает в своей заботе о ней, она всякий раз вспыхивала от этого обхватывающего объятием чувства, в котором читалось то, как трепетно он относится к ней, стремясь оградить ее от всего, что могло хоть мало-мальски ее побеспокоить. То было ей не в диковинку, ведь она росла в среде, когда только этим и дышалось (кому еще о ней беспокоиться, если не Куинни?), но нынче характер этой заботы был иным, потому что исходила она от человека, к которому испытывала странное в своей первозданности чувство, и оттого ей казалась невероятной мысль о том, что к ней тоже можно питать такое, неумело это скрывая — у Ньюта будто черным по белому на лице писано, и Тина беспомощно расщеплялась на частицы, когда видела это особенно явно.       Она снова обернулась к нему как раз в тот момент, когда он заложил палочку в рот и покатил тачку к стойлам. Тина улыбнулась ему вслед, искрясь нежностью, и взяла ложку, чтобы помешать варево в котелке.       После всех необходимых приготовлений Тина, запасшись отваром в бутылочке и пакетом сушеных насекомых, торопливо пробралась в шатер и последовала к обиталищу демимаски. Заглянув в гнездо, она увидела сжавшегося в комочек Дугала с грустными медовыми глазами; его прекрасная серебристая шерсть слежалась и приобрела грязноватый пепельный оттенок. Дугал тихо чихнул и исчез, заставив Тину вздрогнуть, а через секунду появился снова и внимательно воззрился на нее.       — Ну-ну, мой дорогой, — ласково заворковала она, протягивая зверю бутылек со снадобьем. Она погладила Дугала по голове, и он обхватил лапой ее руку. — Я приготовила для тебя согревающий отвар. Ты примешь его, и тебе сразу станет легче! Ты только не исчезай, пожалуйста…       Дугал, конечно, еще до того, как Тина оказалась рядом, узнал, что она ему несет, и потому был несколько напуган — из-за простуды силы его истощились и былым проворством он уже не отличался, исчезая и снова появляясь на одном и том же месте по обыкновению лишь тогда, когда чихал — в общем, почти каждые пять минут.       — Не бойся, отвар быстро поможет тебе встать на ноги, — нежно продолжала Тина, медленно приближая пузырек с отваром ко рту демимаски. — Бедный мой Дугал! Ну давай же, выпей, прошу тебя… Мы с Ньютом за тебя переживаем. И ты сам, я знаю, не очень-то доволен своим положением, верно? — Она улыбнулась дрожащему то ли от страха, то ли от озноба Дугалу. — А у оккамиев новый детеныш родился. Разве ты не хочешь с ним понянчиться? Знаю же, что хочешь! Поэтому пей… Так… Вот и умница!       Дугал опасливо пригубил отвар и затем осушил весь пузырек из рук довольной Тины, которая бережно придержала ему мордочку, чтобы каждая капля угодила точно внутрь. Он тут же перестал дрожать, его поблекшие глаза наконец прояснились, а мягкая шерсть снова залоснилась серебром; зверек распрямился и, хлопнув Тину по руке, тут же растворился в воздухе.       — Дугал! — со смехом позвала она и обернулась к гнезду с оккамиями, подле которого нашла вконец окрепшего беглеца. В лапах он сжимал мешочек с насекомыми, который Тина минуту назад зажимала подмышкой, и та со вздохом покачала головой. — Я вижу, ты тут и без меня прекрасно справишься.       Дугал кормил засуетившихся вокруг него взрослых оккамиев и одного крохотного малыша, который беспрестанно пищал и слепо тыкался в туловища своих собратьев, не успевая ловить тараканов, что градом сыпались на них. Тина присела на корточки, взяв горстку насекомых из лап Дугала, раскрошила их в руках и рассыпала прямо возле младшего оккамия. Тот тут же набросился на пищу с характерным хрустом.       — Вот так, — Тина удовлетворенно потерла ладони друг о друга, отряхиваясь и вставая, и оглядела животных с прорисованным на лице умилением — сцена кормления Дугалом урчащих от довольства трапезой оккамиев казалась ей поистине необыкновенной. Понаблюдав за ней еще немного с улыбкой, Тина поспешила обследовать другие уголки шатра, загоны и стойла, разогнала игривых растопырников, что порывались откусить друг другу выросты на спине, и замедлила шаг подле дромарогов, что неспешно прогуливались по своему загону, насытившись свежими порциями мяса. Младший из них приблизился к ней и коснулся ее коленок своими щупальцами, отчего Тина ойкнула и рассмеялась.       — Хороший малыш, — она наклонилась, чтобы мягко потрепать его по голове. Тина подняла голову, чтобы взглянуть на старшего, и, вздохнув, потянулась к нему рукой. Тот скользнул по ней своими скользкими щупальцами, уже хорошо зная ее запах, и это заставило Тину расплыться в счастливейшей улыбке. — А ты, конечно, уже давно не малыш, но тоже славный!       Сосредоточившись на приятном щекотании щупальцев на коже, Тина не заметила, как к ней приблизился Ньют, неся ведро, доверху наполненное сушеными кузнечиками, — он еще издалека следил за тем, как она обходится с дромарогами, видел, как она улыбается им, и пошел к ней, наконец-таки приняв решение. Тина отняла руку и обернулась к нему, все еще улыбаясь. Она светилась, точно звездочка, и Ньют, зачарованно глядя на нее, выждал несколько секунд для того, чтобы окончательно собраться с мыслями.       — Ты видел? — воодушевленно выпалила Тина, опередив его. — Они помнят меня! Это просто чудо… И да, Дугал уже поправился и знаешь, чем он занимается сейчас?       — Кормит оккамиев? — улыбнулся Ньют.       — Точно. Только для полного восстановления сил ему еще раз нужно будет…       — Т-ш-ш! — Ньют схватил Тину за руку, призывая ее к молчанию, и покосился в сторону той части шатра, где обитали оккамии с демимаской. — Он не должен знать, — шепнул он, обернувшись к ней. — Иначе исчезнет с перепугу. Ты же знаешь, он может увидеть…       — Мерлин, я уже почти и забыла, — удрученно прошептала Тина и вздохнула, явно недовольная собой. — Непредсказуемость…       — Именно, — Ньют, увидев, как сияющее лицо Тины чуть осунулось от разочарования, тут же поспешил добавить: — Не огорчайся, Тина, ведь ничего страшного не произошло.       — Да, конечно, — твердо произнесла она, слегка улыбнувшись. — Просто… — Она вздохнула. — Наверное, ты прав.       — О чем ты?       — О том, что необходимо больше времени, чтобы приспособиться к животным, чем я предполагала.       Ньют успокаивающе улыбнулся.       — У меня период адаптации занял некоторую часть моей жизни, — просто сказал он. — Так что тебе следует расслабиться. У тебя все только впереди.       Тина прыснула.       — Что ж… Звучит вполне обнадеживающе.       Улыбающийся Ньют смущенно потупил взгляд и потер висок, чуть склонив голову в сторону. Тина, догадавшись о том, что он собирается сказать ей что-то еще, наблюдала за ним в ожидании, терзаемая любопытством. Расстегнутый рукав его измявшейся рубашки сполз до локтя, обнажив светлые рубцы от зубов и когтей на коже, и Тина проследила напряженным взглядом по маршруту, что прокладывали эти следы, завиваясь, видимо, до самого предплечья.       Карта его собственного мира на нем же самом… И как много памяти он хранит на себе о каждом из созданий?..       — Все в порядке, Ньют? — вдруг взволновавшись, решила уточнить она, когда ей показалось, что пауза несколько затянулась.       — А... Да, Тина, я тут подумал… — Он отнял руку от лица и, вздохнув, взглянул на нее. — Я хочу, чтобы ты пошла со мной.       — Куда?       — Увидишь, — загадочно произнес Ньют. — Пойдем, — он взял ее за руку и повел за собой по шатру. Пройдя мимо табуна лунтелят, что проводили их радостным урчанием, они нырнули в пещеру, целиком обросшую сталактитами и сталагмитами, что своими узорами напоминали бесконечную сеть разбитых ребер — Тине почудилось, будто они оказались внутри древних останков необъятного василиска. Медленно пробираясь через наросты и беспрестанно прося Тину быть осторожной и глядеть под ноги, Ньют вел ее, крепко сжимая ее ладонь, и сердце его изливалось песней бубна в разгоряченной груди — часто-часто, будто в пляске.       Он остановился, сбавив шаг, и Тина поняла, что в тесной тишине помимо ритмичного звука, с которым где-то капала вода, слышит еще громкое дыхание Ньюта, который внимательно вглядывался в разинутый темный рот тянувшейся вдаль пещеры, куда свет уже не попадал. Она повернулась к нему.       — Это здесь, — тихо вымолвил он. — Мы пришли.       Ньют шумно втянул носом воздух.       — Выходи-ка сюда, дружище! — воскликнул он в темноту. — Пора обедать!       Тина широко улыбнулась от внезапной догадки.       — Значит, рунеспур, — усмехнулась она с торжествующим выражением лица.       — Да, — кивнул Ньют. — Их двое, и, пожалуй, самый прожорливый из них не спешит сегодня высовываться. Ага! — Он обернулся, когда почувствовал чье-то холодное прикосновение на своем плече — это был рунеспур небольшого размера, что обвил сталактит кольцами, бесшумно сползая всеми тремя змеиными мордами вниз. Левая голова как раз и боднула его в плечо, словно бы поздоровавшись. — Я и не сомневался, что вы тоже захотите полакомиться.       Ньют отпустил руку Тины и протянул ей ведро с кормом.       — Высыпи это вот сюда, — он кивнул на углубление в земле. — Им нужно тебя узнать, поэтому, когда они насытятся, попробуй предложить им с руки — они любят внимание. Но здесь очень важно соблюдать очередность, — Ньют пристально посмотрел на Тину и с удовлетворением убедился в том, что она внимательно его слушает. — Дай немного сначала левой голове, а потом правой… И лишь затем средней. — Тина растерянно поморгала, беззвучно шевеля губами. — Запомнила?       — Да, — сосредоточенно промолвила она и затем снова пробормотала под нос: — Сначала левая, потом правая…       Тина сделала все в точности так, как сказал Ньют, который держался почти вплотную рядом с ней и внимательно следил за поведением голов рунеспура. Он спешно увел Тину подальше от них, когда они набросились на обед, издавая хруст и довольное шипение; Тина вздрогнула от неожиданности, рефлекторно вцепившись в предплечье Ньюта и, поняв это, тут же его отпустила, почувствовав себя до крайности неловко.       — Так, — подал голос Ньют спустя пару минут, когда трапеза улеглась. Правая голова змеи поднялась и придирчиво уставилась на Тину. — Хорошо… Теперь иди. Возьми немного в ладонь…       Тина медленно приблизилась к рунеспуру под прицелом трех пар искрящихся зеленым пламенем глаз и зачерпнула в ладонь горсть кузнечиков.       — Вот так… Сначала левой…       Тина поджала губы — все чувства вмиг улеглись, оставив только заостренное иглой хладнокровие, когда она потянулась к зверю, а голова змея, придирчиво шикнув на подступивших к вожделенному угощению своих собратьев, показала девушке свой раздвоенный язык.       — Здравствуй, — тихо проговорила Тина. — Хочешь еще?       Она даже не чувствовала жаркого дыхания Ньюта прямо над ухом, который одной рукой сжимал наготове палочку, когда как другая замерла в воздухе в нескольких сантиметрах от ее талии, готовая в любой момент схватить и увести ее прочь от зверя. Предельно сосредоточенные, оба внимательно следили за рунеспуром; вот змея принюхалась к Тининой руке и содержимому в ней и аккуратно зачерпнула угощение. Она довольно заурчала и подкралась под ее пальцы, чтобы потереться о них в качестве признательности.       — Ну вот мы и познакомились, — с облегчением вымолвила Тина и мягко прошлась рукой по скользкой чешуйчатой голове. — Так… Теперь следующий… Ах нет, это не ты, проказник! — Она убрала руку подальше от средней, которая тут же потянулась к ней, и придвинулась к правой. — Жди своей очереди!       Ньют опустил палочку. Он теперь наблюдал не за рунеспуром, а за Тиной, которая ласково разговаривала с каждой из голов, угощая их, и держалась естественно, полностью, безоружно вверяя себя зверю, доказывая ему свою беззащитность и в то же самое время — свою силу.       Ньют знал, что она чувствовала. Он знал, что она могла испытывать страх, но он не довлел над ней — уж за годы службы в аврорате Тина научилась с ним обращаться. Конечно, конечно, ее сердце трепетало в груди, руки дрожали, будто в лихорадке, а по животу сползали капли холодного пота, промачивая блузку, — естественная реакция организма.       Но это была не она сама.       Тина была в светлой улыбке, в ласке прикосновений, в нежности перелива голоса, когда она ворковала с животными, — она была собой и позволяла им почувствовать ее саму, не давая страху пролезть наружу и все испортить.       «Это не я. Я не боюсь. Я здесь, чтобы быть вам другом».       Ньюту это было, конечно, хорошо знакомо. Порой у него настолько стачивался инстинкт самосохранения, что он и не замечал свежих царапин на коже, ведь дикая природа брала вверх над каждым из тех, кого он только приручал.       Зато теперь они, понятые, принятые, взращенные в любви и заботе, куда легче втягивались в знакомство с новым обитателем шатра. Который в свою очередь тоже понят, принят и объят заботой.       Неужели поэтому ею сейчас правила нежность, обнажавшая ее полное доброе сердце, а не жесткость и замкнутость, что индевели на каждой выверенной черте ее лица?       — Какие же вы молодцы! — Тина отряхнула руки и подбоченилась, подозрительно взглянув на Ньюта. — Что ж… они совсем не страшные, как ты описывал.       — Предки рунеспура относятся к василискам, — учительским тоном произнес Ньют. — А они, пожалуй, являются одними из самых страшных и опасных зверей на свете. Рунеспуры так же склонны к нападению, а у правой головы ядовитые зубы и… — Он одернул себя и замолк, прикрыв веки на пару секунд. — Он опасен, Тина, но более податлив к приручению, нежели другие звери.       — Почему?       — Наличие нескольких голов часто играет всем на руку, — сконфуженно улыбнулся он. — С одной из них всегда можно договориться.       — Думаю, сейчас мне даже удалось подружиться со всеми тремя, — шутливым тоном заметила Тина и, замолчав, закусила губу. — Ньют… — Она пристально посмотрела в его глаза, едва справляясь с неуместной робостью. — Спасибо тебе… за доверие. Для меня это так важно.       Ньют не мог оторвать от нее взгляд, хоть и был безумный соблазн опустить и скрыть глаза под челкой по вживленной в кровь привычке прежнего Ньюта Скамандера, который не особо-то любил общаться с людьми и, тем более, им доверять.       Но Тина была иного, отличного от множества вида, и Ньют, в общем-то, больше не утруждал себя в объяснении этого феномена — да и нечему уже удивляться, право. Остается лишь снова и снова находить в обыкновенном волшебные свойства… и быть благодарным за эту возможность.       — Для меня тоже, — наконец ответил Ньют твердо, хоть и несколько растерянно, глядя куда-то в область ее подбородка. — В смысле… Я счастлив, что ты здесь и… Спасибо тебе за это.       В этом действительно есть что-то магическое, потому что воздух вдруг становится наэлектризованным и чуть ли не искрится — у обоих в легких печет, как будто внутри расстелилась Сахара, и им кажется, что в глазах стынет мираж… Но это оглушительная реальность и эти слова, которыми они сжигают кислород, чуть ли не высвечиваются на их взмокших лбах неоном из Таймс-сквер.       Все было по-настоящему, и Тине даже на минуту показалось, словно игра теней прекратилась — они исчезли, и теперь можно увидеть, как хорошо освещено то, что оба испытывают, на контуре их влажных приоткрытых губ.       О, им еще так много нужно сказать друг другу…       Но тут Ньют внезапно выстреливает ее именем, хватая ее за предплечья мертвой хваткой в тот момент, когда она летит к нему, ахая от испуга, потому что почувствовала на шее чье-то холодное прикосновение.       Они оба полетели наземь: Тина благодаря усилиям Ньюта, пытавшегося ее отворотить куда-то в сторону, и сам он, вконец теряя равновесие на неровной поверхности. Их кувыркнуло, и Тина почувствовала, как поясница отозвалась резкой болью, ударившись о сталагмит; Ньют едва не придавил ее своим телом, по инерции перекатившись на нее, но вовремя зацепился за землю руками и навис над ней, безумно задыхаясь.       — Тина, — хрипло выдохнул он ей в лицо, но она в ужасе смотрела в сторону.       — Мерси Льюис… — ахала Тина осевшим голосом, кажется, позабыв о том, что их лица отделяют какие-нибудь незначительные сантиметры. Ньют оглянулся на двухметрового рунеспура, что изучал их заинтересованным взглядом.       — Вылез все-таки… паршивец… — Он, по всей видимости, негодовал и оттого был слышен лишь его шелестящий шепот. — Манеры просто ни к смеркуту… Тина, как ты? — Он тут же повернулся к ней с обеспокоенным выражением лица.       — Я в п-порядке, — с трудом вымолвила Тина, не отрывая завороженного взгляда от рунеспура. Ньют привстал и помог ей подняться, крепко держа ее за руки. — Значит, это второй, — Тина, покачнувшись, оперлась на него и поморщилась от вдруг вспыхнувшей боли в пострадавшей пояснице.       — Взрослая особь… как видишь, — со вздохом произнес Ньют, направившись к рунеспуру. — О нет, даже не думай об этом! Если ты это снимешь, то потом пеняй на себя, понятно тебе? — Тина пристально следила за тем, как он, беззлобно поругав правую голову, объятую бочкой подобно елизаветинскому воротнику, начал бросать им насекомых, и те с невинным видом хватали их в воздухе по очереди, даже не пытаясь друг другу помешать. — Я же о тебе забочусь…       Тина не удержалась от улыбки, приблизившись к Ньюту. Он обернулся к ней с растерянным видом.       — Он постоянно нападает на остальных, и с этим никак иначе не справиться, — оправдывающимся тоном проговорил он.       — Понимаю, — кивнула Тина и смущенно взглянула на его ладонь. — М-м-м… У тебя еще осталось?       — Что? А, да, конечно…       Немного успокоившись после былой неловкости, они перекинулись кривоватыми улыбками и принялись за кормежку рунеспура, который от столь внимательного обращения к своей персоне разомлел и вскоре даже начал клевать носом. Тина не удержалась от улыбки, вдруг осознав, что все — и собаки, и рунеспуры, и люди — так походят друг на друга: щетинятся, если чувствуют угрозу, и ластятся к рукам при нежном обращении.       В случае с людьми, конечно, переживания воспринимаются куда острее, и Тине с этим было трудно мириться — особенно теперь, со знанием того, что, оказывается, можно просто наесться сушеных насекомых и тем самым разрешить все беспокойства.       Было бы все так просто!       Но Тина — феномен. И то, в чем она варится (и это не позывы голода, нет), имеет совершенно иную природу, о которой Ньюту известно, пожалуй, лучше всего — ведь он тоже не зверь какой, а обыкновенный человек, у которого проблемы не ограничиваются голодом.       Ему тоже, между прочим, колется, сильнее, чем когда-либо, но ему все еще это странно… И как-то боязно лезть глубже, чтобы разобраться и разложить все по полочкам. Куда там, когда все валится из рук!       У обоих глаза светят прожекторами чуть ли не до самых тропиков, что виднеются из сталактитовой пещеры, которую они покидают, как всегда ведя незамысловатую беседу — они почти остервенело болтали без умолку о зверях и своих впечатлениях, порой перебивая друг друга, лишь бы не дать сладостной тишине прорвать скованную плотину их сдержанности, которой они прикрывают свои волдыри на сердце.       Как будто… впервые.       Они знают, как вести себя со своими страхами, опасностями и фантастическими животными, но только не с этим паразитом, что ютится внутри и только крепнет, питаясь их силами. Порой им кажется, что он мощнее их самих, и тогда они в испуге бросаются защищаться и возводить крепости.       Долго ли им осталось продержаться на поле боя?       — Знаешь, — утомленная Тина, тихо урча, вытянула руки назад, разминая спину, — я никогда не думала, что от животных можно получать такую отдачу… Это невероятно! Боюсь только вообразить, что бы стало со всеми этими видами, если бы ты их не спас…       — Это последние особи, балансирующие на грани полного исчезновения, — задумчиво сказал Ньют, придерживая листья дикого кустарника для того, чтобы Тина могла свободно пройти. — Их могло и вовсе не стать. Очень жаль, что это сложно понять тем, кто все еще привык думать, что они несут человеку один лишь вред.       — Ну, теперь я смогу лично подтвердить, что это не так, — со смешком проговорила Тина, уворачиваясь от лианы. — И уверена, что не я одна, когда твоя книга станет известна всему миру.       — Это было бы замечательно, — она вся затрепетала, увидев, как Ньют смущенно улыбается. — Я думаю, волшебному сообществу моя известность окажется полезной.       — Льстишь себе? — Тина хитро прищурилась, а он округлил глаза от удивления и залился краской.       — Ни капли!       — И правильно. Потому что все и так на твоей стороне… Даже мадам Пиквери.       — От нее, кстати говоря, — взволнованно тараторил он, — я не ожидал поддержки.       — Ты ведь оказал помощь МАКУСА, а она просто не стала закрывать на это глаза, — пожала плечами Тина. — Ты и так сделал слишком много для волшебного сообщества. Да и не только для него… Это неоценимый труд, Ньют, достойный признания, — она смутилась от собственной откровенности и восхищенного тона и перевела дух, чтобы успокоиться. — И я имею в виду не только книгу.       Они одновременно замедлили шаг, вслушиваясь в мелодичное пение фвуперов неподалеку. Душная ночь накрывала лес плотным темным колпаком, заставляя ткани одежды липнуть к телу; мимо них кружили веретенницы, и Тина проводила глазами одну, чувствуя, как левая щека горит от его пристального взгляда.       — Не думаю, что я бы справился в одиночку, — тихо произнес Ньют, изучая линию ее профиля. Тина обернулась к нему с улыбкой.       — Наверное, все герои так говорят…       — Герои?       — Ну да, герои. Те, которые спасают и скромно отмахиваются от этого звания.       — Видимо, твое понимание героя несколько отличается от моего, — грустно усмехнулся Ньют. — Скорее, в аврорах я видел настоящих героев… Сильных и отважных, как Тесей, как… — Он замялся, а голос, как назло, подводил, становясь хриплым и немного скомканным от волнения. — Я-я думаю, ты ошибаешься, причисляя меня к ним.       — Ни в коей мере, — непоколебимым тоном сказала Тина. — Героем может зваться не только аврор, но и… какой-нибудь магозоолог вроде тебя. — Она ласково улыбнулась.       — Нет, Тина, ты просто переоцениваешь мои способности…       — Скорее, только твою доброту, потому что в этом тебе, пожалуй, нет равных, — Тина, вспыхнув, вновь отворотила лицо, чувствуя, как сердце неистово прыгает в груди, и коснулась гладких листьев диких кустарников, что окружали их со всех сторон. Ньют застыл на месте и растерянно кусал губу, переваривая сказанное.       — И все же, — начал он, подумав, — одной доброты было бы мало, если бы в нее никто не верил.       Тина подняла голову, взглянув на Ньюта блестящими глазами.       — Понимаешь, — продолжал он тихо, — можно безоговорочно верить в идею победы и торжества добродетели, а можно верить в человеческую доброту… — Ньют смотрел в сторону и говорил горячо, стремясь досказать свою мысль целиком. — Как ты.       — Как я?..       — Ты верила в нее, хотя и понимала, что… мы могли и не справиться. — Ньют посмотрел на ее искаженное горечью воспоминаний лицо и поджал губы. — Пожалуй, это куда больше заслуживает признания и благодарности, потому что… очень немногие способны верить так… в лучшее, что есть, в минуты, когда больше ничего не остается… Я просто хотел сказать, — несобранность и путанность мыслей порождала робость, которая сковывала разгоряченные внутренности, и Ньют досадовал на то, что снова предстает перед ней в столь жалком виде. — Это храбро. И… ты… ты очень храбрая, Тина.       Ньют понимал, что орудовал совершенно не теми словами, но и это взволнованное, путанное словоизлияние, объятое неловкой нежностью, заставило его почувствовать себя вконец растерявшимся в пространстве и абсолютно бессильным перед влажным сиянием ее темных, как настоявшийся черный чай, глаз.       Так много слов, морщится он, а в них ни капли варева, что чуть ли не льется из каждой его поры кипятком, — так и бурлит внутри, а что до слов…       Эти неуклюжие крепости они будто строят из спичечных коробков, что не выглядят должным образом, напоминая неказистые детские поделки.       Зачарованная услышанным, Тина медленно помотала головой из стороны в сторону.       — Это не так, — тихо прошелестела она слабым голосом. — На самом деле… мне никогда не было так страшно, как в те дни.       — Однако ты продолжала верить, — произнес Ньют. — И ради этого… ради этого действительно стоило…       Он не договорил, потому что несколько капель, осевших на их лицах, нарастили частоту, слившись в теплый ливень, что полил стеной. Тина ахнула, сощурившись, и не удержалась от смеха.       — Серьезно? Дождь в чемодане?! — с изумлением воскликнула она, подставляя ладони под капли.       — Каждая среда обитания оснащена всем необходимым для гармоничной жизнедеятельности, — пробормотал Ньют, ловким движением выхватив палочку и наколдовав зонтик, который поднес Тине, укрывая ее от дождя. — Пойдем скорее!       — Кажется, я еще многого не знаю о тебе, — Тина сжала его руку, и они бегом бросились прочь из влажных тропиков. Оказавшись в сухой местности, где мирно спали оккамии, Тина отметила, что домик Дугала пустовал, и повернулась к Ньюту, чтобы поделиться с ним соображением о том, что пациент, вероятно, уже обо всем давно прознал и благоразумно скрылся, но замерла с невысказанными словами на губах.       С его челки капала вода, и Тина почти машинально потянулась к его волосам, чтобы убрать нависшие тяжелые от влаги пряди со лба и открыть лицо. Ньют застыл изваянием, бессильно предаваясь чувствованию нежности, с которой пальцы Тины перебирали его волосы; он силился что-то сказать, снова что-то незамысловатое, но запас оного оказался полностью исчерпан, и наконец благословенная тишина проворно подступила к ним, заставив обоих почувствовать себя обнаженными — им обоим показалось, будто вспененная волна встала на дыбы и бурным потоком снесла все укрытия, все слова, которыми они тщетно пытались обороняться… И не осталось больше ничего.       — Так-то лучше, — робко произнесла Тина, опустив руки, и в какую-то минуту пожалела, что вообще потянулась к нему, точно к еще одному дикому зверьку с желанием приласкать — она действительно хотела это сделать; но больше всего ее смутило то, что в этих невнятных касаниях всегда вмещается так много всего, что обычно старательно обличается в слова, которыми люди привыкли пользоваться, стремясь донести друг другу нечто важное.       А на деле стоило им двоим только замолкнуть — и все стало предельно ясным.       Ньют вдруг понял, что расстояние между их лицами стало совсем ничтожным, потому что почувствовал теплый сладковатый запах — запах Тины, что жженой карамелью вторгся в каждую пору, и ее дыхание, оно тоже сбилось, разорвавшись на части, — он чувствует это, пожалуй, каждой клеточкой, ведь они так близки, а осознание этого только усиливает и без того накаленную до предела чувствительность.       Ее глаза-омуты ясно поблескивали в прозрачном полумраке, и это слепило, отчего он оторвался от них и скользнул взором по ее вытянутой белой шее, по влажным прядям, что изгибающимися змейками облепили ее — а одна даже подползла к уголку губ, колясь и мешая, и Тина, остро ощутив это под жаром его пристального взгляда, тут же неловко потянулась рукой, чтобы ее убрать.       Но Ньют опередил ее, мягко коснувшись ее гладкой щеки пальцем. Он слышал только свое разбушевавшееся сердцебиение и оглушительно громкие и частые вздохи обоих, будто с минуты на минуту им грозил летальный исход — да в любом случае исход, неблагоприятствующий их покою, о котором они не вспомнят; жжется в пальцах, точно некто вышивает на них рисунок стальной иглою, а на них — только память о Тине. О ее нежной, невыносимо теплой коже — память о ней затмила многочисленные узоры шипов и рогов, мережку шерсти и гладь чешуи, словно о них он никогда и не знал.       — Тина, — беззвучным шепотом ее имя как глоток воздуха, но из этого безнадежного пламени не вынырнешь так просто, потому что Тина опускает глаза, взмахнув ресницами, и странно смотрит на свою застывшую руку, которой она ненароком коснулась его груди. Конечно, она не могла не почувствовать, как сердце разрывает ее ударами, точно дробовиком, как он сделал судорожный вдох, все еще касаясь ее щеки. Прядь успешно убрана, и оба это понимают, но все пространство-время застыло в этом свинцовом сладостном мгновении, что заполонило собой все вокруг, перерастая в вечность, замерло в этих беспомощно вытянутых руках, притаившись лишь в самых кончиках пальцев.       Второй рукой Ньют неуверенно вывел тонкую линию на другой щеке Тины — едва прошелся костяшкой фаланги и лишь затем распустил пальцы, чтобы она заполнила каждую борозду на его коже собой. Тина, поняв, что едва справляется с тем, чтобы удержаться на ногах, вцепилась в его локти. Ей казалось, что она просто не выдержит этих пыток, и была готова оттолкнуть его или, хуже того, прижать к себе еще ближе, чтобы эта нелепая игра прекратилась и она могла смиренно пасть ниц, признавая свое поражение.       Ньют, кажется, на долю секунды и впрямь подумал, что она действительно отталкивает его, и, нахмурив лоб, слабо прошептал в исступлении:       — Нет, нет…       Тина крепче сжала в кулаках ткань его рубашки в неумелых попытках впечатать в него себя.       Нужно уметь проигрывать.       Ньют, похоже, знал об этом сам не хуже нее, и в следующую секунду их носы соприкоснулись, а Тина, вконец теряя самообладание, слепо подалась вперед.       Она угодила в его щеку и не сразу поняла, что из-за ее нетерпеливости Ньют так же нелепо ударился губами в левый угол ее рта. Тина глаз не открывала, но губами почувствовала, как он улыбается, польщенный ее порывом.       — Вечно все не как у людей, — прохрипела Тина ему в кожу, пытаясь выразить этим все свое разочарование, но на деле голос ее подвел, прозвучав слабо под воздействием сладкой истомы и невозможной близости пышущего жаром Ньюта. Тот как раз извернулся, чтобы правильно, со всей нежностью подхватить ее губы своими, и лишь тогда совершенно обессилевшая Тина ослабила хватку рук, которые выпустили ткань и покорно поползли на его плечи и влажную шею, чтобы одной по ней вверх и запутаться пальцами в волосы — как им и подобало.       Обоим показалось, что, прижавшись друг к другу губами, они напрочь отключили друг другу головы, будто щелкнули по кнопке выключателя. Щелк! — и погас свет, погас рассудок и действительность, что въедается в ногти, но теперь ее нет — нет! И лишь совершенная густая пустота накрыла их плотной вуалью; остался только пряный вкус ощущений, да и то все они сводились исключительно к ожоговым, которые похоронили за собой любые намеки на возможный инстинкт самосохранения, на то, чтоб отпрянуть и спастись, — нет, проигравшим это совершенно незачем.       Соскользнув с щеки, одной рукой Ньют подхватил ее шею, а вторую опустил Тине на талию, обнимая ее, и Тина почувствовала жар и твердь его тела сквозь ткань своей блузки со всей пронзительной явностью, что заставило ее вздрогнуть. Они держались друг за друга так крепко, будто существовала какая-то неизвестная сила, которая могла разорвать их в эту минуту и отбросить в стороны; но, конечно, это произойти не могло.       Весь мир будто вмиг сузился, осев на их губах, потому что больше ничего не было, кроме их тепла и послушной мягкости… Да еще шелестело их рваное дыхание, с которым они едва справлялись.       А когда их губы все же одновременно разомкнулись, чтобы высвободить тихий обоюдный стон (которого они позже постыдятся, потому что, Мерлин, им же не пятнадцать, а краска пышет на щеках так, будто они никогда прежде не целовали нужные губы (в самом деле не)) и насытиться все-таки воздухом, которого катастрофически не хватало, они почти сразу оторвались друг от друга и замерли. Тина оперлась на плечи Ньюта, понимая, что ее грузное сознание начинает болезненно стачиваться, и почувствовала, как ее лоб тяжело прислоняется к его. Веки у обоих были все так же плотно сшиты, а тьма под ними шла кругами; они цеплялись друг за друга, чуть покачиваясь, и податливо внемли вьющимся тугим узлам где-то в районе солнечного сплетения.       Тина рефлекторно мотнула головой, словно отгоняя дурман, и случайно скользнула губами по губам Ньюта, и тот поймал ее поцелуем в щеку, мягко обхватив ее шею рукой, словно бы она могла вырваться из этого невыносимого плена его тепла и чего-то еще, что пульсирует в груди — ах да, нещадный паразит…       Силы его наконец достигли своего апогея, и никто больше не пытался этому помешать.       Так вот кто одержал победу в этой игре…       Слепыми щенками они ласкались друг к другу, изучая изгиб скул и выступ подбородка, лезвием губ очерчивая маршруты туда и обратно, — обоим было так странно, так дико, но так правильно это исследование по одним и тем же родным и как будто неизвестным доселе окрестностям. В книгах говорится, что в любви люди летают, а этим двоим казалось, будто они вовек пригвождены небесами к земле и друг к другу, потому что бесконечно стелется эта безумно теплая кожа под шагами губ, что режут нежнейше, и только — все сознание в одних прикосновениях, что, конечно, не обещают помилования, скорее, беспощадно обратят в пепел, но это хорошо, от этого очень хорошо им обоим и никак иначе.       Они отдалились друг от друга с тем же успехом, с каким заядлые алкоголики отрываются от горла бутылки, — тяжело и едва ли сознавая это. Кокон сладостного небытия, что плотно залепил им веки, отступил, и Тина, открыв глаза, посмотрела на Ньюта, который косился куда-то в сторону ее плеча и выглядел так, словно в него щедро бросили целым зарядом оглушающих заклятий. Наконец он, проморгавшись, почесал переносицу и взглянул на Тину чуть прояснившимся взглядом.       Реальность постепенно подействовала на них отрезвляюще, вонзаясь в них иглами, — да, они испытали боль, потому что до чего же нелепо им сейчас и жарко, и некуда деться от этого, но нужно подбирать и связывать слова и течь по привычному руслу, словно ничего и не было.       Невозможно.       Но они сконфуженно улыбнулись друг другу, как бы успокаивая и смягчая острия — так легче; они одновременно коснулись своих волос дрожащими руками и опустили ресницы — им все еще непривычно, но крепости уже были бессильны… И не нужны.       — Т-тина, — Ньюту было неспокойно: он снова взялся за попытки сообщить ей о важном, хотя Тине и без того все предельно ясно объяснили иным и наиболее доходчивым способом. Поэтому она поторопилась перебить его:       — Я… я т-тоже, Ньют.       И тишина разлилась широкой волной, когда их неоновые взгляды встретились — щелк! — и растянулись в робкой улыбке чуть воспаленные губы, на контуре которых теперь живет память о пройденных маршрутах…       А еще так много впереди.