Посмотри на меня

      — Что ты сказал?       Ким Шин не принимает слова жнеца всерьёз — тот всегда был со странностями.       Стоит только вспомнить, как он притащил домой какое-то кольцо и стал выпытывать, знакомо ли оно ему. Да и таскается за владелицей кафе, где работает Ын Так, — Санни, кажется. И при этом — чудак! — продолжает временами пускать слёзы.       Да, сосед по дому достался с прибабахом, с кем не бывает, — несёт ерунду и плачет при виде девушек. Ким Шин и сам не вполне нормальный, так что ему легко пропустить сказанное мимо ушей, но жнец продолжает:       — Я, наконец, вспомнил, — мужчина говорит почти спокойно, но весь он — сплошная эмоция. — То, что я увидел в воспоминаниях Хон Ю Ди, всё сложилось в одну картину. Я вспомнил, кем был. И Хи Мён… я помню её. И тебя… и то, что сделал с тобой.       Внимание Ким Шина привлечено — не верой в правдивость этих слов, а глухой болью, звучащей в голосе мужчины. И он смотрит ему в глаза:       — Ты не можешь помнить это... Ты... Если так, тогда ты, — на мгновение токкэби словно задумывается, как будто эта мысль, в конце концов, настигла его. — Ван Ё.       И действительно — Ким Шин сомневается. Маленький росток «а вдруг» прорастает в нём с ужасающей скоростью. Может, жнец всё не так понял, и у всего есть другое объяснение?       Или этот человек — точнее, не человек — действительно предавший его король? Но… Ю Ди знала об этом? И промолчала?       Похоже на неё — молчать. Особенно, когда дело касается её брата. И её глаза, этот взгляд, когда он спросил: «Что ещё ты утаила?», — не было ли это ответом?       Мужчина, заплакавший при виде незнакомки. Девушка, коснувшаяся его щеки, утешая.       — Ваше Величество?       Хи Мён. Пак Чжун Вон. Ван Ё. Неужели они и впрямь здесь? Все явились, чтобы вновь увидеть его мёртвым?       Жнец вздрагивает, услышав это обращение. Не потому, что в нём звучат и презрение, и застарелая злость, и горечь, а потому что узнаёт его.       — Это, правда, вы? — всё же спрашивает Ким Шин, прежде чем сжать ему горло. — Пришли снова отдать мне приказ умереть, чтобы рассказать об этом своей сестре?       «Доложите мне о своей смерти, и я расскажу об этом моей сестре»       Жнец — Ван Ё — помнит. Не только слова, он помнит собственное бессилие, ревность, злость на этого человека, который забирал у него всё — любовь народа, его жены и сестры, для которой прежде он всегда был центром вселенной.       — Я хотел, чтобы кто-нибудь выбрал меня, — говорит ангел смерти. — Но Ким Сан пожелала остаться твоей сестрой, а не моей королевой. И даже Хи Мён хотела меня оставить.       Глупости. Хи Мён любила брата больше всего на свете. И уже будучи Хон Ю Ди, она продолжает оберегать его и заботиться. Она бы не смогла.       — Мы все вас любили, — выдавливает Ким Шин, и пальцы его сжимаются сильнее. — Но Хи Мён — особенно. Она бы ни за что вас не оставила.       — Из-за тебя оставила бы, — признание даётся с трудом. Ван Ё ненавидит это. — Она бы оставила всё — меня, дворец, даже титул. Я не мог позволить ей уйти. Просто… не мог.       У жнеца скорбное, виноватое лицо, и это раздражает, несмотря на то, что сейчас он, как никогда, похож на свою сестру. Как странно — признание одного вызывало гнев, а покаяние второй — желание стереть её печаль, утешить и защитить.       — Я делал всё, чтобы она осталась подле меня. Запирал её, лгал, что позволю тебе жить в изгнании, — продолжает ангел смерти, и глаза его блестят. — Но после того дня, её любовь, которой я так жаждал, стала мне ненавистна, и Хи Мён тоже. Я ненавидел её ласку, ненавидел эти глаза, которые даже осудить меня не могли. Я хотел избавиться от неё, но не мог и только винил во всём.       Ким Шин вспоминает сгорбленную фигурку у алтаря, напоминающую сломанную куклу, и жаркий шёпот: «Милостивый Будда, прими к себе моего брата. Прости ему его грех, а если он настолько тяжёл, то подели вес его между нами».       Как они оба презирали её — девушку, которая просто их любила! Один — за непонимание и равнодушие, второй — за нежность, которой не заслужил.       Винить её было очень легко — Хи Мён и сама себя винила. И она была виновата. За то, что могла лишь любить, а любви для спасения недостаточно.       — Её слёзы, мольбы, долгие болезни ничего для меня не значили, — жнец хватает ртом воздух: горло стискивает не только враждебная ладонь, но понимание собственной жестокости. — Почему она была опечалена? И почему была несчастна? Я никогда не спрашивал её.       Ким Шин усмехается, но горько. Она всегда была несчастна, и в золотых глазах таилась тень, которую он никак не мог заставить исчезнуть. Это делало Хи Мён неизменно далёкой, и как бы сильно он ни любил её, а она — его, иногда тень омрачала взор принцессы.       Мужчине непонятно, как её брат мог этого не знать.       Каким глупцом был их король?       — Ты не знаешь, что я сделал с ней… что мы с ней сделали. Наверное, даже понятия не имеешь, что она так и не оправилась после происшедшего. Хи Мён слегла в тот день. Но она явилась просить на коленях отменить казнь или хотя бы позволить ей пойти к тебе. Она молила и молила… А я смотрел и думал: «Тогда и ты умри». Возможно, взглянув на неё, я понял, что сделал. И полагал, если она умрёт, память об этом умрёт вместе с ней.       Ким Шин хмурится. Чего она пыталась добиться, эта глупая девчонка? Почему продолжала защищать их, когда они отказались от неё?       — До самой своей кончины я наблюдал за её болезнью — тревога, боли в груди и потеря сознания, всё это оставалось с ней. Я боялся остаться один, и вместо того, чтобы спасти хоть кого-то — всех же и уничтожил. Это был я… я…       Больше всего на свете Ким Шину хочется его убить, разорвать на части, сделать с ним то же, что сделали с ним: заставить смотреть, как любимые умирают на его глазах. Но по нелепой случайности Ван Ё уже это видел — жена погибла от стрелы, а сестра увядала много лет.       Единственное, что их рознило — Ким Шин помнил об этом. И как бы ни были влажны глаза жнеца, сколько бы ни таилось в них страдания, — этого мало. Нельзя познать боль, испытываемую столетиями, за один миг.       — Держись от Хи Мён подальше, — цедит токкэби. — Не смей просить у неё прощения, не смей говорить о прошлом. Останься жнецом, каким она тебя знает, и даже думать не смей о том, чтобы говорить ей всё это.       «Не прощай его, Хи Мён, — думает Ким Шин. — И меня тоже. Пусть никто из нас никогда не простит другого. А когда всё закончится так же, как в тот день, я всё-таки попрошу Бога дать нам шанс в другой жизни, чтобы мы встретились при иных обстоятельствах, и чтобы ни прошлое, ни настоящее не сумели нас разлучить»       И он разжимает пальцы.       Потому что смерть — это покой, а тот его не заслужил. И дело вовсе не в том, что сердце Хи Мён разобьётся, если брат снова её оставит. Нет, вовсе не в этом.

***

      Ю Ди стоит на светофоре, и руки её дрожат. Она не знает, куда идёт, и почему не уехала на грузовике, но не возвращаться же. Не сейчас, когда она так взвинчена, и каждое слово Ким Шина бьёт точно в цель.       «Исчезнуть? Мне? Нет уж. Я никуда не исчезну, и не мечтайте»       Две девочки рядом смотрят на неё и шепчутся, наверное, заметили её нервозность. Но Ю Ди не обращает на них внимания: она давно привыкла отрешаться от мира.       «Уйти? После стольких лет — и уйти?»       Девушка скрипит зубами.       В кармане вибрирует телефон, но её так трясёт, что, пока ей на это не указывают, она не берёт трубку. А когда отвечает, то челюсти её оказываются сжаты настолько, что вместо слов получаются нечленораздельные звуки.       — Ю Ди? Доченька, ты меня слышишь?       — Да, мам, — рычит Хон.       «Уйти? Да я буду мозолить вам глаза каждую секунду»       — Ты что, решила работать дрессировщицей тигров? — удивляется Сон Ми.       — А… Прости, — извиняется девушка, с трудом заставив себя успокоиться. — День выдался не из лучших. Ты что-то хотела?       — Мэзэко недавно заходила. Она была не в себе.       — Она мне звонила, всё хорошо, — спешит сказать Ю Ди, но мать молчит, и она знает, что та что-то подозревает.       — Ю Ди, ты же не врёшь маме?       На светофоре загорается изображение зелёного человечка.       Хон смотрит на него в каком-то ступоре, но ноги движутся раньше, чем эту информацию усваивает мозг. Вся толпа движется на другую сторону дорогу, и девушка волочится следом.       — Не волнуйся, мам.       Стоит свести всё к шутке или отвлечь внимание матери, но у Ю Ди совсем нет сил. И, если честно, мысли её направлены на другое.       — Доченька, и всё-таки…       Одна из девочек поскальзывается уже на бордюре. Ю Ди, находясь позади неё, свободной рукой удерживает её на весу, отталкивая вперёд, и ещё две секунды всё хорошо. А потом всё происходит очень быстро.       Ю Ди кажется, что на неё налетело торнадо — неведомая сила свирепым порывом сталкивает её с бордюра, и по инерции, стараясь не упасть, девушка делает ещё несколько шагов назад.       Она хорошо помнит голос матери, этот густой, обволакивающий тембр, сорвавшийся на визг. В памяти запечатлелись испуганные лица девочек, что-то кричащих.       За первым толчком следует второй, но уже откуда-то сбоку, и после него не остаётся ничего, кроме боли — яркой вспышки в мозгу, кроваво-красного цвета.       И только страхом продолжает жить печальная, угасающая мысль: «Я не могу уйти. Не могу снова его оставить».       А потом темнота, темнота и… темнота.

***

      Жнец надевает шляпу и испаряется из дома — в прямом смысле.       Он чувствует себя даже потеряннее обычного и не знает, что делать, кроме как продолжать быть ангелом смерти.       Да, он вспомнил, кем был, но что это меняет? Никто не простит, никто не снимет груз с его плеч.       И зачем нужна эта память, если с ней он вновь потерял друга и сестру? С ней боль от потери Ким Сан воскресла и сияла теперь ярче прежнего, с ней ожила давняя ненависть к себе за то, что он сделал, и за то, чего сделать не смог.       Лучше не помнить, лучше не знать.       Но у него нет права просить о таком, и мужчина знает, всё это он заслужил. Ему суждено существовать, не зная, что стало с его любовью, под гнетом бывшего друга, наблюдая за сестрой, которая ни словом, ни жестом не выдаст, что знает его. Словно они посторонние. Как глупо, Ван Ё мечтал избавиться от Хи Мён, а сейчас она нужна ему как никогда прежде.       — И ты тут.       Его окликает молодой парень, тоже в шляпе и с ног до головы одетый в чёрное. Жнец подходит к нему, и они оба застывают — два изваяния из мрака.       — Что случилось?       Молодой не сразу ему отвечает, и ещё некоторое время они смотрят на толпу людей, покорёженный металл машины и похожий на туман дым, клубящийся рядом.       — Автомобильная авария.       Среди незнакомцев мелькает знакомый силуэт. Уже в этот момент подозрение закрадывается в голову мужчине, а сердце словно стискивает невидимой рукой. Он смотрит на любопытное лицо Док Хва — как оно меняется, как ужас кривит его черты.       Его «коллега» тем временем достаёт из кармана своего пальто карточку.       — Хон Ю Ди. Автомобильная авария, — сверяется он с ней.       — Ю Ди! — кричит Док Хва, и толпа расступается, а затем смыкается вокруг него, скрывая юношу от глаз жнеца.       Есть что-то странное в том, что жнец знает, что Ю Ди мертва, но на какую-то долю секунды его почти поглощает желание последовать за Док Хва — туда, где его сестра. Ведь это Хи Мён, смерть ей ни по чём. Он столько лет желал ей оставить этот мир, — «Умри же, умри!» — а она продолжала жить.       Лишь сейчас, когда смерть наконец обратила на неё внимание, до него дошло: Хи Мён всегда была для него чем-то вечным. Он желал ей исчезнуть, истязал и ненавидел, но не верил, что она может уйти. Ван Ё не помнил матери, её лицо стёрлось из памяти, и сестра стала его единственной семьёй. Она была с ним всегда — с момента его рождения и до самой смерти.       И сегодня она его покидает.       — Я… займусь этим, — говорит жнец молодому «коллеге», и голос его звучит на удивление сухо.       Тот не противится. У него сегодня ещё три смерти.

***

      Ю Ди улыбается, когда жнец пододвигает к ней чай. Они оба знают, что она к нему не притронется.       — Я так рада, что это ты, — говорит Хон. — О большем я не смела и просить.       Она протягивает ему руку через стол, но мужчина не берёт её, только продолжает смотреть. От этого взгляда ей хочется плакать, столько в нём мольбы, раскаяния и горя, но плакать нельзя, нужно продолжать улыбаться.       — Роль жнеца пошла тебе на пользу, — ласково продолжает девушка, и по инерции стирает слёзы с его щёк. — Надеюсь, когда твоё наказание подойдёт к концу, у тебя будет новая жизнь. Надеюсь, ты станешь хорошим человеком.       — Не уходи.       Ю Ди сжимает зубы. С того момента, как он взял её за руку и привёл сюда, и в его глазах она увидела себя — ту, кем была сотни лет назад, она старалась сдерживать эмоции. Он вспомнил её, её глупый младший брат, но радость встречи омрачало скорое прощание.       — Мне жаль, что ты вспомнил именно теперь, — девушка отводит глаза, не в силах вынести этот взгляд. — Но я счастлива, что могу ещё хоть раз назвать тебя братом.       — Хи Мён, прошу.       — Знаешь, я была так зла, когда ты бросил меня, — признаётся Ю Ди. — Когда служанка обнаружила твоё тело, я возжелала умереть за день до этого, чтобы ты был на моём месте. Что бы ты тогда чувствовал? Было бы тебе так же больно, как мне? — пауза. — Сейчас я жалею об этом желании. Прости, что мне приходится оставить тебя вот так.       — Останься.       В этой просьбе она слышит капризного мальчика, но движет им уже не злость и ревность, а печаль.       Ю Ди встаёт со своего стула, и чайная обступает её со всех сторон, лишний раз напоминая, что мир за пределами этих стен ей уже никогда не увидеть. Хон подходит к брату, склоняется к нему и обнимает, целуя в макушку, — когда-то она так лечила его царапины, и боль от падения забывалась быстрее.       Однако боль, овладевшая им сейчас, сдаваться не спешила. И откуда-то жнец знал, что скоро тепло рук сестры сменит холод, который никогда его не покинет.       — Послушай меня. Потерпи ещё немного, а когда начнётся твоя новая жизнь, ты всё забудешь. С этого момента оставь прошлое в прошлом, не вини себя и не грусти. Проживи свою жизнь достойно, и этого будет достаточно.       Мужчина закрывает глаза и глубоко вдыхает. Не уходи. Не уходи. Не уходи.       — А пока ты здесь, сделай для меня кое-что. Останься с Ким Шином. Я не хочу, чтобы кто-нибудь из вас чувствовал себя одиноким. Даже если он велит тебе исчезнуть, если проклянёт, — останься рядом и проводи его в последний путь. Вы оба заслужили покой, и я надеюсь, что вы его обретёте. И… — Ю Ди так много хочется сказать, но времени нет. Времени никогда не достаточно. — Глупо ждать, что он придёт сюда, так что передай ему, что я… Я жалею, что снова оставляю его, что не могу сдержать обещания быть с ним.       — Хи Мён…       — Скажи, что я люблю его. Мёртвым врать незачем, может, он поверит хотя бы на этот раз. Я всегда буду его любить, что бы не ждало меня за этой дверью.       Хи Мён остаётся собой даже сейчас: только и говорит, что о Ким Шине. Впервые это не вызывает в Ван Ё ненависти. Какая разница, если они оба её теряют. Ему казалось, лучше пусть она умрёт, чем оставит его ради этого мужчины, но сейчас он жалеет о том выборе. Почему он просто не дал им любить друг друга?       — Это всё моя вина. Я сделал это с тобой… и с Ким Шином.       И она поступает так, как поступала всегда, и оттого ему становится ещё горше:       — Не надо. Мы все сделали это.       Жнец не сразу понимает, что она уходит — делает шаги в сторону двери и вот-вот навсегда исчезнет. Он вскакивает, когда её ладонь касается дверной ручки.       Хи Мён не умеет прощаться. Никто из них не дал ей шанса: все, кого она любила, ушли молча.       — Хи Мён!       Ю Ди оборачивается. Он запомнит его — это лицо, всегда любящее, никогда не осуждающее.       — Я был счастлив быть твоим братом. Я…       — Я знаю.       И это всё. Это последние слова Хон Ю Ди. Ни «я люблю тебя», ни «прости» или «я прощаю», — ничего. Она не умеет прощаться: в ней скопились тысячи слов, которые так и не были произнесены.       Но Хи Мён и Ван Ё знали, что они были.

***

      Ким Шин врывается в чайную и сразу понимает, что опоздал: по гулкой тишине, ненавистной и густой, по пустоте, по виду жнеца, уронившего голову на руки.       — Хи Мён?       Жнец поднимает на него взгляд. Молчит.       — Она… она не могла.       Ким Шин пересекает всю чайную быстрыми шагами и распахивает дверь, за которой исчезла Ю Ди не более пяти минут назад. Никого.       — Она ушла. Её больше нет.       — Нет. Нет.       Хи Мён. Ю Ди. Хи Мён. Ю Ди.       Нет. Нет. Нет. Нет.       Взгляд токкэби падает на нетронутую чашку чая.       — Чай. Она не выпила чай.       — Не выпила, — соглашается жнец.       — Тогда это не конец, — робкая надежда звучит в словах Ким Шина. Конечно, этого недостаточно, ведь Хи Мён умерла, но всё же… — Я найду её. Я подожду, буду ждать, сколько придётся. Она переродится, и я найду её. Я больше не заставлю её страдать.       — Она не вернётся.       Ким Шин не сразу понимает значение сказанного. И опять же не принимает слова жнеца всерьёз. Но что-то во взгляде того заставляет его замереть. И если у смерти действительно есть дыхание, то оно принадлежит этому жнецу:       — Она не вернётся, — повторяет мужчина. — Это была её последняя жизнь.