По щепотке соли

Обнять — всё равно что расписаться в своём поражении, отпустить и забыть. На каких-нибудь долгих пять-десять лет без сообщения и единого звонка. Сказать «пока», глядя в глаза — спокойно признаться в стремлении таскаться сюда, в этот холодный город каждый месяц…нет. Две недели. Обрывать телефоны старых приятелей, отсчитывать капли успокоительного в стакан, молча урезать зарплатную ведомость и обжигать пальцы о пластиковый стаканчик с дешёвым кофе на шумном душном вокзале. Встречать его, упрятав ненадёжное сердце в дальнюю каморку диафрагмы. Джунхи в карман за поводом не лезет, чтобы собрать всех вместе — обычно ему это удаётся. А в этот раз встречает даже тех, кого не ждал — среди бывших однокурсников внезапно знакомый печальный взгляд. Худые руки, нервно откидывающие волнистый каштан волос со лба: Хун. Тот старательно отводит глаза. Джунхи не задерживает взгляд на его лице, просто кивая. Ни дружески, ни равнодушно — так, мимоходом, как соседу по лестничной клетке. Болтает с остальными, как ни в чём не бывало. Не спрашивает, как дела, или ещё какую подобную ерунду...что там обычно принято говорить человеку, с которым не виделся долгое время? И, собственно, не горел желанием видеть? Хун сам пытается ответить на этот пропущенный вопрос, но его голос моментально тонет в общем шуме, а ветер относит куда-то за козырёк заплаканной дождем кафешки, куда они примостились от ненастья. Профиль Джунхи почти прозрачен — кожа сливается с желтоватым оттенком колонн кафедрального собора за мостом, устремляющегося ввысь тяжёлыми шпилями — а те очертаниями повторяют заострившиеся черты человеческого лица. Парень чему-то смеётся вполоборота: сопит в заложенный нос и гулко кашляет, с шумом выдыхая в морозный воздух. Кажется, врачи говорили ему, что в этом климате он загубит свой голос — уже загубил. Наверняка он больше не поёт...разменялся на пачку сигарет, что небрежно вертит в руках. Они шатаются по пабам, под вечер выныривая на забитые поры улиц — прохватывает холодом. Растекаются в трёх машинах такси по каналам дорог, наводнённым снежной грязью под мясорубкой колёс — Хун думает, что импульсивные решения когда-нибудь доведут его до плохого, борясь с подступающей тошнотой и сжимая заледеневшие пальцы в коленях. Глядит в затылок с застрявшими меж смоляных волос серебристыми каплями. Водитель шутит о чём-то: рассеянная улыбка Джунхи медленно тает в залепленном снегом стекле. Никому сейчас ни хорошо, ни плохо: только в фильмах герои могут встретиться после стольких лет и запросто задать друг другу застрявшие костью в горле вопросы. Сложные характеры и невероятная тяжесть бытия, но всё предвещает хэппи-энд — по закону жанра. Сложно понять, в каком стиле мотается их плёнка (если она всё ещё не замерла на стоп-кадре из прошлого), но Хун удовлетворился бы и простой человеческой парой фраз. Без надрывов — гнойник давно присох, и нечему уже пробиваться наружу. Сидеть напротив друг друга, заливая холод внутри себя алкоголем под неожиданное предутреннее ретро из динамиков безлюдного кафе — а вокруг никого. И в душе ничего нет. Пустышки. Потому что так легче. И вообще-то оба уже давно выросли из подростковых драм. На исходе ночи город накрывает туман. Кто-то отсеялся. Кажется, они почти вдвоём, не считая химеры города, преследующей их по пятам. Смешно, что в течении дня Хун так старался вытащить Джунхи на разговор — тот почти потерялся на фоне узких извилистых кишок тёмных проулков, рукавами сливаясь с чернильными стоками нечистот. Грязный, задушенный, забитый пылью улиц и размазанный шинами по асфальту — равнодушный призрак вязкого рассвета. Жертва места, в котором ему не следовало оставаться. По жирным волосам скользят худые руки, повторяют контуры влажного лица. Губы встречают губы. Хун вздрагивает, распахивая глаза. Белёсые разводы по потолку от неумело выведенной кисти — всё равно что уродливая кривая на тряпице его жизни с безобразной жирной точкой в конце, обозначающей тот самый день в маленькой аудитории. Вздорные придирки, смехотворные оправдания. По крайней мере, не стоило тогда хлопать крышкой от фортепиано — резкий звук лопнувшей струны до сих пор звучит в его голове. Не увидеть больше порхающих над клавишами небольших рук — они пели сами собой, играли, не касаясь. Смущённо замирали. Голос Джунхи свежим ветерком касался щеки Хуна — нежно, вскользь. Щекотал провода чувствительных нервных окончаний, дотягиваясь дразнящим теплом дыхания. И губы касались губ. Они вдвоём определённо ненавидели этот город — и чувствовали взаимное притяжение. Отпускали в спину бетонным монстрам боязливые шуточки и часами мёрзли у метро, выискивая глазами знакомые черты. Джунхи был влюблён. Смешной мальчишка, удирал с пар в тихий закуток со старым инструментом и сочинял какие-то песни — Хуну не нравилась ни одна из них. Он почти ревновал эти детские пальцы, ласкающие клавиши фортепиано. Взвивался желчью и уходил в себя. До сих пор помнит горький привкус чая в столовой, что он выпивал чашку за чашкой, пока не отпускало после очередной пустячной ссоры. Однако тот не горше странной улыбки Джунхи, однажды ускользающего в приюте чужих рук на плечах. Это всё? Собранный сикось-накось детский конструктор из дешёвого пластика рассыпался на мелкие детали. По лицу бывшего Джунхи видно, что он давно отпустил это время. Вылюбил — пусть и неудачно, выветрил, заполнил пустоту взрослой суетой и смешал её с толикой отчаянной чертовщинки, что толкает его шататься стужей ночью по хрупкому стеклу ледяных гранитных плит, исчезая серым вельветовым сгустком пальто в морозной дымке выцветшего рассвета. А Хуну теперь безумно мало того, что было. Встреч у метро, обрывков пожелтевших объявлений на громоздких фонарных столбах у остановки, зачитанных до дыр во время ожидания автобуса — когда Джунхи кинул на него исподтишка лукавый взгляд из-за пожёванного уголка газеты, грудь Хуна впервые ужалила острая пугающая игла привязанности. Вместо безымянного хозяина безвестной квартиры он молча сдал в аренду часть своего сердца. Взял дорого, упустив вроде мимолетные разговоры и быстрые, перебежками, прогулки по мосту через с трудом несущий свинцовые воды широкий канал. Не насытился. Не понял. Тридцать лет жизни заученных глаголов — и каждый второй с этой частицей «не», как приговор. Как толком несозревшее яблоко, почернел на исходе весенних заморозков. Глупый. А если вымерз дотла, то бояться уже нечего. Сойдёт здесь за своего. Так что к чёрту объятья — оставит этот скорбный знак прощания малодушным. Скажет лишь «пока», чтоб возвращаться сюда снова и снова. Пускай это место поглотит его без остатка, перемелет с костями — как Джунхи. Хоть в какой-то едва зримой параллели они по-прежнему смогут осязать друг друга. Тонкая улыбка блуждает по губам, сжимаясь, как кольца змеи. Джунхи проводит его до вокзала.