***
Уже минут десять, равных по ощущениям нескольким часам, Ксюша неподвижно сидела на скамье в камере тюремного подземелья. Время здесь тянулось мучительно медленно. Девушка пыталась ни о чём не думать или, вернее, занять свои мысли чем-нибудь отвлечённым. И у неё почти получалось. То есть, она бы очень хотела, чтобы это было так. Но здесь не перед кем было притворяться. И некуда было бежать. Даже в мыслях. Импульсивная и целеустремлённая мечтательница Ксюша никогда не боялась полёта мысли. Она была смелой в своих мечтах и решительной, почти отчаянной в стремлении их осуществить. Собственно, именно это и привело её сюда – туда, где прежние её мечты обесценились, а новым едва ли суждено было зародиться. «Ты хотела геройской жизни и лёгкой смерти…» – королевские слова, застывшие в стенах пустующей ныне 66-ой комнаты, эхом доносились теперь до Ксюши, но при этом звучали как будто громче… Да, Дмитрий видел её насквозь. И это пугало. Она действительно всегда грезила об особенной судьбе, об исключительной роли в этой жизни… Тюремная камера стала насмешкой над её мечтой, и в то же время доказательством того, в чём король вновь оказался нестерпимо прав – она вовсе не была исключением. Лишь несчастной девчонкой, решившей положить свою жизнь на алтарь трагически невозможной мечты. Однако невозможной ещё не означало неправильной. Или же Ксюша всего лишь не хотела этого признавать. Как бы то ни было, более не причисляя себя к тем, кто ныне именовался повстанцами, и осознав изначальную обречённость идеи восстания, она всё же не могла сказать, что раскаивается в том, что принимала в нём участие. Нет, она жалела, несомненно жалела о том, что была среди тех, кто положил начало предприятию, унёсшему сотни жизней и искалечившему сотни душ. Сумев не только выжить, но и сохранить в себе человечность, искренний взгляд на мир и способность истинно, тонко и трепетно любить жизнь, Ксения страшилась осознать, что, так или иначе, является частью того, что для нынешних повстанцев – вовсе не мечта об утопически прекрасном государстве, а всего на всего преступное, алчное, слепое стремление к власти. И всё же было в Ксении и чувство… чувство, что её действия не были напрасными, что имела смысл сама попытка бросить вызов королю… И, похоже, это ощущение не имело ничего общего с её былыми воззрениями и желаниями, а стало чем-то сугубо личным между ней и Димой – ней и мужчиной, отравившем её жизнь. Может быть, ей просто было легче, так обманчиво легче, от мысли, что она та, кому хватило смелости бросить этот вызов… В любом случае факт оставался фактом: прошлое не подлежало изменению. Только отношение к нему. А события последнего месяца так многое перевернули в её жизни и сознании. Всего лишь месяц – и столько перемен, столько болезненных открытий… Просто – столько боли. Физической и душевной. Ранее неизвестной, даже непредставимой, рвущей душу на части… Ксюша помнила, как в детстве справлялась с душевными переживаниями, уходя в мир грёз. Мечты для неё были мостиками между настоящим и будущим, неким способом поверить в себя и воспрянуть духом. Но, увы, в данный момент она не могла воспользоваться проверенным рецептом. В тюремном подземелье было место только для настоящего. Одинаково холодного, сумрачного, жестокого. День ото дня. Мечтать было не о чем – мечты здесь оборачивались болезненными воспоминаниями о былых радостях, дорогих сердцу людях и солнечном уюте родных краёв… Там, наверху, в плену стен 66-ой комнаты, Ксюша , бывало, спасалась тёплыми воспоминаниями о доме, но тут она изо всех сил старалась не позволить им просочиться в сознание. Ей было страшно обнажить здесь эту часть своей памяти, как будто угрюмые стены камеры могли отнять у неё сокровенные образы прошлого. И что же оставалось ей теперь? Лишь неподвижно сидеть на узкой жёсткой скамье и всматриваться, вслушиваться в пустое пространство вечного тюремного настоящего, замечая, как мало-помалу в сознании размывается ощущение времени: секунды становятся минутами, минуты – часами, часы... Ксюша вздрогнула от голоса стражника. – Время обеда, – бросил тот, – вообще-то незаклеймённым не положено есть со всеми, но я сегодня добрый, так что пошевеливайся. Ушакова подняла на него полный презрительной горечи взгляд. Подачки, снисхождения? О, она в этом не нуждается! Морите её голодом, истязайте плетьми, только оставьте в покое, не терзайте подобными фразами её одиноким котёнком жмущуюся в комочек душу! Но в следующий же миг девушка уловила во взгляде стражника что-то почти добродушное, почти сочувствующее и вспомнила собственные же слова, пришедшие ей в голову тогда посреди площади в День Плодового Дерева – слова о том, что ошибочно было считать королевских подчинённых продолжением самого короля и что они, на самом-то деле, были такими же людьми, как и те крестьяне, которых она с Соболевым вела в бой… И, бесшумно опустив ресницы, Ксюша проследовала за стражником вдаль тюремных коридоров.***
– Ты кого привёл-то? – ворчливо проговорила работница тюремной столовой, – Она же без клейма ещё! Где я тебе найду… – Полно бухтеть, – перебил её стражник, – дай ей порцию, она же у нас нынче без обеда в наказание за разбитую посуду. – Ох, слишком ты добрый… – недовольно вздохнула женщина, накладывая в тарелку хлипкое месиво, – вот побудешь тут подольше – поймёшь, что эти свиньи не заслуживают такой заботы, – при этих словах она перевела взгляд на Ксению и, потратив несколько секунд на то, чтобы рассмотреть её, продолжила, – хотя твоя-то, вроде, безобидная на вид… и молоденькая совсем… За что её? – спросила она, как будто решив посочувствовать. – Она из этих, из повстанцев, – отозвался стражник. Выражение лица женщины тут же изменилось. – Куда же ты влезла-то, глупая?!.. – произнесла она с почти злым осуждением и хотела было добавить что-то ещё, но стражник прервал её, велев Ксюше взять еду и идти к одному из дальних столов. Девушка шла к указанному месту, отчаянно не понимая, что же мешает ей вот в эту самую секунду расколотить тарелку о каменный пол, с чего вдруг она ведёт себя с такой безмолвной покорностью, от которой самой же противно? Да, никто из здесь присутствующих не виноват в рваных ранах её души, но причина заключалась в другом – в том, что она не верит, всё ещё не верит, что всё это действительно с ней происходит. Всё вокруг как будто покрыто дымкой кошмарного сна, но шаг за шагом ощущение ирреальности отступает, защитная дымка рассеивается, и явь бьёт в виски. Кругом другие узницы подземелья… В глаза им страшно смотреть: то ли увидишь боль, то ли злобу, то ли бесцветное тягостное уныние, то ли тьму страдания и порока… а главное – собственное отражение. Ксюша села за стол. Кандалы на руках мешали ужасно. Как только другие столь ловко управлялись с ними в процессе еды? Впрочем, голодна она не была. Разве что неплохо бы сделать несколько глотков воды. Из-за кандалов приходилось держать чашку обеими руками, и это, должно быть, выглядело нелепо и жалко… Пальцы Ушаковой дрожали, но не от холода – от ощущения потерянности и какого-то клокочущего ужаса. Ещё один глоток горькой воды, чтобы успокоиться… а впрочем, у неё ведь теперь вся жизнь на то, чтобы свыкнуться со всем этим… целая жизнь на борьбу с тоской и отчаянием. Девушка чуть было не выронила чашку из рук, когда в следующий момент её скорбную задумчивость нарушили чьи-то голоса. Подняв взгляд, она увидела двух женщин: одну лет сорока на вид, полноватую, с кое-как забранными в кулёк волосами, другую чуть моложе, худощавую, с растрёпанной рыжей шевелюрой. Обе они сели напротив Ксюши за тот же стол. – Смотри-ка, ты ещё не заклеймённая, а обедаешь со всеми, – проговорила та, что постарше, – кто это из стражников нынче так расщедрился? – А ты за что здесь? – перехватила эстафету другая. Ксюша хотела бы тут же подняться и убежать прочь от пытливых взглядов и расспросов, но всё, что она могла – это молча сидеть, ковыряя ложкой нечто, напоминающее овсяную кашу, и ожидать, когда наступит время стражнику сопроводить её обратно в камеру. – Как тебя хоть звать-то? – не унималась рыжая, – Я Рита, а это вот Даша, указала она на свою спутницу, – Ты не бойся, мы же не убийцы какие, мы так… подумаешь, поворовали чуток – тоже мне провинность! – У меня нет настроения на разговоры, – наконец не выдержала Ксюша , затравленно посмотрев на обеих. – О, брось! Это не то место, где стоит вставать в позу и строить из себя молчунью и гордячку, – наставительно заявила старшая, – здесь не любят одиночек, – добавила она, и это прозвучало уже почти как угроза. – Чего вы от меня хотите? – устало произнесла девушка. – Абсолютно ничего, – усмехнулась Дарья , – нам всего лишь любопытно. Да и не отсохнет же у тебя язык, если ты расскажешь нам о том, каким ветром сюда занесло столь юную мордашку. – Ветром восстания, – чуть слышно отозвалась Ксюша . – Да быть не может! – полуизумлённо, полувосторженно выпалила Рита, – Подожди… – задумчиво произнесла она следом, – то самое восстание? Да оно же было с месяц назад. И мы слышали, что все его участники были пойманы, а зачинщики так и вовсе казнены. Где же ты была всё это время? – Да посмотри на неё, глупая! – вмешалась Даша, – Волосы, губки, глазки – она же куколка! – Ну и?.. – с сомнением переспросила Рита. – Что «и»? Ты вспомни, какие слухи ходят о пристрастиях Его Величества, – усмехнулась Даша . – Ой, ты всё шутишь! – отмахнулась рыжая. Но в тот же миг по выражению лица Ксении обе они вдруг поняли, что попали в самую точку. – Да ладно?! Серьёзно?! Ох, а расскажи, он правда… – захлёбывалась от дикого восторга Рита. – Оставим это, – смеясь, перебила её Даша, – хотя, конечно, что ни говори, а наш король знает толк в наказаниях… Скажи лучше, – с ухмылкой приподняв бровь, обратилась она к Ксюше, – неужто ты так плохо справлялась со своей задачей, что вынуждена теперь коротать дни в этих стенах? Ксении не верилось, что она слышит подобное. Что она могла ответить на такое этим женщинам, этим хихикающим монстрам, неспособным понять, каково это – будучи невинной девчонкой, оказаться в руках ненавистного мужчины, чувствовать его на себе, внутри себя и задыхаться от отчаянной боли, смешанной с неизвестными ранее, обжигающими изнутри ощущениями… Да, перед ней были монстры, хоть, надо заметить, далеко не самые страшные из тех, что встречались ей на пути, и для них было естественным видеть монстра в своём короле. И, казалось, это-то сквозь бездну остальных различий объединяло Ксюшу с этими двумя. Однако странное, едва уловимое ощущение вдруг дрожью пробежало по ней – смутное ощущение несоответствия Ларина тому отражению, что находил он в сознании этих людей. Вне сомнений, для неё-то он был монстром куда более страшным и ненавистным, нежели для них, вот только, и это она сумела понять о нём совершенно точно, действия его были сотканы вовсе не из банально-низменных или животно-плотских порывов. Его изощрённую в своём изяществе жестокость, его тонкий непредсказуемый ум, его пугающую точностью и глубиной проницательность такие, как Даша или Рита, попросту не в силах были оценить. В одном они оказались правы – Ксюша была для него куклой, но, играя с ней, играя ею, он ощущал трепещущую в хрупком теле способность чувствовать куда больше, чем доступно только плоти – он знал, что у куклы есть душа…***
Прошли очередные несколько минут неподвижного сидения на скамье тюремной камеры. А может, всё-таки часов? Ушакова не была уверена. Ровно, как и в том, что же оказалось для неё более тяжелым: сочувствующая симпатия добродушного стражника, порицающий тон раздатчицы пищи или жестокие в своей нелепости усмешки двух воровок… Ксюша могла сказать точно лишь одно – она медленно погибала в тисках терзающих её чувств и мыслей. Она вдруг поняла, что ей суждено стать той, кого нещадно будут подвергать разного рода пересудам. А это значит, что вновь и вновь взглядами или словами её насильственно будут возвращать к былой боли, к пережитому страху, к испытанному отчаянию… к Дмитрию. – К тебе посетитель, – послышался голос стражника, чьи шаги Ксюша не расслышала, оглушённая собственными мыслями. В словах его можно было уловить нотки той интонации, с которой сообщают радостные известия, – это особый случай, и у тебя ещё нет клейма, но имей в виду, что в дальнейшем ты не сможешь принимать тут гостей, – поспешил добавить он недовольно-насмешливым тоном, словно стремясь тем самым скрыть своё расположение к новоявленной узнице. Ксюша замерла в недоумении. Посетитель? Кто мог им быть? Король, решивший добить её своим визитом? Нет… спускаться в грязное подземелье, дабы поглумиться над обманутой жизнью девчонкой – пожалуй, это всё же слишком мелочно для Его Величества. Николай? Нет… это означало бы, что он тоже пленник… и, в отличие от неё, его ждала бы казнь, а потому эту мысль Ксюша гнала прочь сильнее первой. Отец? Нет… его едва ли пустили бы сюда, а даже если так, она слишком хорошо его знает: знает, что он предпочтёт оставаться в неведении касательно её судьбы и будет жить надеждой, что однажды она вновь переступит порог родного дома. Но… кто же тогда? Следующее мгновение принесло разгадку. – Катя! – радостно воскликнула она. Девочка улыбнулась в ответ и подошла к тюремной решётке. Чувствовалось, что ей было не по себе в тоскливом полумраке подземелья, но она старалась не подавать виду. – Я пришла попрощаться, – произнесла она, и для Ксюши это прозвучало болезненным напоминанием о том, что жизнь в истинном значении этого слова для неё теперь навсегда потеряна. Но Катя говорила о себе. – Я уезжаю... насовсем… – продолжила она, – Завтра вечером за мной приедет отчим… – Это из-за… – неуверенно проговорила Ксюша, заметив в глазах девочки грустную озабоченность, – ты покидаешь дворец из-за меня? – Нет-нет! – почти испуганно отозвалась та, – Я сама виновата. Мне не следовало говорить Вам о празднике… Из-за меня Вас ранили, а теперь Вы – тут… Ушакова тяжело вздохнула, понимая, что не имеет права отравлять чистый разум искренней девочки рассказом о том, как всё обстоит на самом деле, и в то же время зная, что не может допустить, чтобы та продолжала корить себя за то, в чем не было ни капли её вины. – Спасибо за твою доброту, моя хорошая, – произнесла пленница, с печальной благодарностью посмотрев на свою неожиданную посетительницу, – но ты ни в чём не виновата. Видишь ли, я… – Ксюша с трудом подбирала слова, – совершила нечто противозаконное, и то, что я узнала о неотменённом празднике, лишь подарило мне надежду и небольшую отсрочку, но не изменило того факта, что я должна была оказаться здесь. Решившись на побег, я полагала, что рискую только своей жизнью, и, поверь, подумать не могла, что мои действия отразятся на тебе, – она сделала паузу и попыталась улыбнуться, – Знаешь, во всём ведь можно найти что-то хорошее… – продолжила Ксюша и тут же поймала себя на мысли о том, как нелепо прозвучали эти слова в этом месте и из её уст, – …теперь ты вернёшься домой, – всё же решила закончить она свою мысль, – будешь жить с семьёй, ходить в школу, общаться со сверстниками… – Не думаю, что мои… – Катя сделала паузу перед следующим словом, будто сомневаясь в его уместности, – родители захотят отправить меня в школу, ведь нужны средства, чтобы купить всё необходимое для этого. – Я понимаю, – участливо проговорила Ксюша, – должно быть, за работу во дворце ты получала неплохое жалование, но разве это могло окупить тоску от разлуки с близкими, разве ты по ним не скучала, живя здесь? – Скучала… – отозвалась девочка, – Но это другое. В том доме, куда я должна вернуться, у меня родных нет, и там мне не будут рады. Ксюша посмотрела на неё со взволнованным недоумением. – Что ты хочешь этим сказать? – спросила она. – Помните, вы огорчились, что из-за Вас я не попаду домой на День Плодового Дерева?.. – произнесла Катя, – На самом деле, я была тогда очень рада тому, что остаюсь в замке. И не только потому, что мне было интересно посмотреть на праздник изнутри. Мне просто не хотелось ехать в то место, которое считается моим домом… Меня там ждали только, чтобы я отдала часть денег, что получила во дворце… – Но почему? – произнесла Ксюша, – Ты сказала, что за тобой приедет отчим... стало быть, у тебя нет отца… а мама? – Я сирота... – отозвалась Катя и начала свой рассказ, – Моя мама умерла, когда я была совсем маленькой, я не помню её. Иногда она мне снится, но у меня никак не получается разглядеть во сне её лица… Папа говорил, что я на неё похожа… наверное, это так, потому что у папы были голубые глаза, а у меня светло-карие… – девочка на мгновение остановилась, вздохнула и продолжила, – Когда мне было семь, папа женился второй раз. Я тогда не понимала, что это значит. Я решила, что просто какая-то женщина будет теперь называться его женой, но не думала, что она будет жить с нами. За то время, пока мы жили вместе и папа был жив, я так и не привыкла ни к мачехе, ни к её детям от первого мужа. Но, на самом деле, мы не так уж плохо уживались, иногда даже было весело, и тогда я думала, что иметь большую семью – это здорово. А потом папы не стало… Где-то через год после его смерти мачеха снова вышла замуж и мы переехали в дом её нового мужа. У него тоже уже были дети, так что наша семья стала ещё больше. Хотя я-то не ощущала себя частью семьи. В лучшем случае на меня не обращали внимания, но чаще на мне просто срывали злость. Я была там лишняя, но идти мне было некуда. А потом я случайно узнала, что по деревням ездят люди от короля и подбирают девочек для работы во дворце. И меня взяли. Не знаю, наверное, если мечтать очень сильно – мечта сбывается. В день перед моим отъездом во дворец мачеха подарила мне красивое платье и попросила не вспоминать о ней с отчимом плохо. Она боялась, что я пожалуюсь на них королю, как будто я могла так запросто к нему обратиться, – Катя грустно улыбнулась, сделала краткую паузу, словно позволив воспоминаниям на мгновение завладеть собой, и продолжила, – иногда я надевала это платье и воображала, будто я принцесса… Знаю, это было неправильно, но мне нравилось представлять, что король – это мой отец, – на этих словах её ресницы дрогнули. Катя потупила взгляд. Никогда прежде она не произносила вслух того, что было её сокровенной мечтой. А мечтала девочка вовсе не о том, чтобы быть принцессой, разодетой в шелка. Она мечтала иметь отца. Не сохранив воспоминаний о матери, Катя не тяготилась её отсутствием, и в этом они с Ксюшей были похожи, но юное, только начинающее жить создание отчаянно нуждалось в том, что жизнь успела ей показать, а теперешнюю пленницу подземелья и вовсе одарила сполна – в отеческой любви и заботе, в ощущении сильного плеча рядом. Девочке был нужен кто-то, способный защитить её, поддержать, развеять все страхи. И разве было сколько-нибудь удивительным или странным, что ищущий защиты ребёнок с благоговейным восторгом смотрел на могущественного, магически одарённого короля. Уж кому, как не ему, было под силу оградить девочку от мачехи и отчима, от сводных сестёр и братьев и всех прочих чудовищ, что осиротелыми ночами таились под её кроватью… Здесь, в маленькой, но уютной и светлой комнате в крыле для прислуги, чудовищ не водилось. Здесь для Кати всё было пропитано спасительным волшебством, а прежняя жизнь виделась только сном. Сном приятным и прекрасным, пока отец был жив, и кошмаром после его смерти. Теперь же кошмар вновь должен был стать реальностью. Ксения слушала её, едва сдерживая подступающие слёзы. Эта чудесная девочка с солнечной улыбкой не должна была так страдать. Никто не мог знать, какое будущее ждёт её во дворце, но вне его будущее у неё едва ли было вовсе. И Ксюша с ужасом понимала, что, если жизнь этой девочки будет бесповоротно искалечена, вина за это ляжет на её плечи. – Послушай, – произнесла она, – ведь до завтрашнего вечера ещё есть время. Я попытаюсь как-нибудь помочь тебе. Как-нибудь изменить ситуацию… – Разве это возможно? – без особой надежды спросила Катя, сочтя, что слова Ксюши продиктованы лишь желанием утешить её. – Я не знаю, – честно ответила Ксюша, – но я должна попробовать. Как только стражник вернулся, проводив Катю обратно к солнечному свету, Ксюша несколько раз стукнула кандалами по тюремной решётке, дабы привлечь его внимание. – Эй, тише! – раздражённо произнёс он, подойдя к пленнице, – Думаешь, тебе всё позволено? – Послушайте, – взволнованно произнесла Ксения, не обращая внимания на его слова, – в эти три дня я ведь имею право обратиться к королю через стражу, верно? – Ну, имеешь, – кивнул стражник. – В таком случае я хочу, чтобы Вы передали Его Величеству следующее…***
Стражник несмело ступал по резному паркету… Для человека, успевшего привыкнуть к угрюмой атмосфере тюремного подземелья, убранство дворцовых залов виделось чересчур изысканным и слишком уж изящно-хрупким. – Простите, что беспокою, Ваше Величество, – начал он, – я пришёл с тем, чтобы передать Вам прошение этой новоприбывшей заключённой, Ксении Ушаковой… – посланец остановился – то, что ему надлежало сказать, казалось ему совершенной глупостью, и он пытался подобрать наиболее подходящие слова, дабы не вызвать королевского гнева ни на свою, ни на голову этой вне сомнения безумной девушки. – Продолжай, – произнёс король, наконец-то удостоивший стражника взгляда. – Она… она узнала, что служанка эта, Катя, должна возвратиться домой, и просит об ужесточении своего наказания, дабы та осталась при дворе, – так и не найдя наиболее уместных слов, доложил тот. – Откуда ей стало известно о служанке? – размеренно проговорил Ларин, но взволнованному стражнику королевский тон показался крайне недовольным. – Девчонка приходила к ней попрощаться… – отозвался он, – Она так просила, и я... – с каждым словом бедный блюститель тюремного порядка всё более терял самообладание. – Довольно, – оборвал его Дмитрий, – значит, ужесточение наказания… – повторил он задумчиво, – что ж, – продолжил он с выражением, которое стражник не сумел распознать, – у меня есть для неё ответ.