Равенство и спокойствие во всех девяти мирах наступило удивительно рано. Раньше, чем мы все привыкли знать. Оно наступил вскоре после рождения Локи Лафейсона и Тора Одинсона, и точно задолго до рождения близнецов Максимофф, живших в мире, не знавшем войн и столкновений уже много лет.
Ванда отодвинула карандаши в сторону, предварительно разложив их по цвету, как они лежали еще в момент покупки, и выглянула за окно. Уже стемнело, раньше обычного летом, а значит начинались ее любимые августовские ночи со звездопадами и долгими посиделками с братом на крыше. Она не могла представить себе какой-то другой жизни — без любимых родителей, без папиной сестры Анки, молодой и беззаботной, которая каждый август брала племянников и уезжала подальше от города, чтобы дети отвыкли от городской пыли и суеты, отдохнули перед началом учебного года и набрались сил под солнцем. Заварив в термос горячий шоколад и стащив с их с братом кроватей покрывала, в которые всегда было удобно кутаться, Ванда поднялась на крышу к брату, куда он уже притащил подушки и найденный на чердаке дедушкин телескоп. Это было их маленькой традицией — проводить так каждую ночь, на которую в газете обещали красивый звездопад. Пьетро просто любил не спать ночью, а Ванду звезды необъяснимо тянули. С самого детства тянули, словно ей суждено было стать покорительницей космоса. Да даже ее первое воспоминание связано было со звездочками, которые крутились над ее кроваткой под усыпляющую мелодию. — Миледи, ваш наблюдательный пункт готов, — Пьетро взял сестру за руку, чтобы она не упала, передвигаясь по крыше к свитому гнезду из подушек и пледов, и доведя ее, присел рядом — вместе им всегда было теплее. Отдав Пьетро термос, Ванда устроилась на слегка покатой крыше, закинув голову и укрывшись покрывалом с постели, приготовившись наблюдать. Вскоре рядом устроился и брат, который показывал пальцем то в одно, то в другое созвездие, называя первое попавшееся название, а Ванда смеялась и говорила, что он опять все перепутал. Отгадать ему удалось только Кассиопею и Большую медведицу, но отец показывал им эти созвездия с самого детства, так что Ванда сразу сказала брату, что это никакое не достижение. — Как думаешь, там кто-нибудь есть? — Там — это на звездах? Нет, наверное, — пожал плечами Пьетро. — Иначе они дали бы нам знать о своем существовании. — Зачем мы им? — шепнула Ванда, думая поспорить с аргументом Пьетро. — Ну мама же говорила, что любое общение — ключ динамики. Позитивной или негативной, это, конечно, другой вопрос. — А я думаю, что мы просто не можем быть одни. Вселенная такая огромная. и мы — единственные, кто в этой вселенной существует? Я не могу в это поверить, — тихо произнесла Ванда, вглядываясь в бесконечное сияние звезд. — Ты просто любишь все усложнять, — усмехнулся Пьетро, наблюдая за тем, как Ванда села, дотянулась до ручки телескопа и немного подвинулась, чтобы удобнее было смотреть в окуляр. — Может и так, — пожала плечами Ванда. Но именно в такие моменты, когда они смотрели с братом на звезды, и особенно сейчас, когда она смотрела в телескоп на сияние звезд, пытаясь хоть немного приблизиться к ним, она еще сильнее чувствовала ту тягу, что была у нее к космосу с самого рождения.***
Локи, едва ли не застонав, сел на постели. Последняя шумная вечеринка брата, посвященная… Посвященная… А, впрочем, не так важно, чему было посвящено это гуляние, если оно органично вписывается в ряд подобных. Разве что в этот раз они оба, а Локи надеялся, что они оба, чувствуют себя так паршиво, словно в этот раз они подорвали свое здоровье в несколько раз сильнее обычного, снизив количество оставшихся лет примерно до мидгардцев. — Ничего не говори, — прошептал Тор, вставая с пола, на котором он, видимо и проспал в отключке всю ночь. — Я и не говорю, — пожал плечами Локи. — Я бы еще пару дней предпочел ничего не говорить. Тор выразил свое согласие кивком, потому что любой звук, даже банальный шепот, отзывались в голове сотней перезвонов и крошечных ударов молоточками по его мозгу. И все было бы даже замечательно, если бы не обязанность обедать сегодня вместе с родителями — чтобы ни происходило, особенно сейчас, в спокойно существующем мире, вся семья обязана собираться на почетных обедах королевской семьи. Встав первым, Локи дошел до брата и протянул ему руку. И он не представлял себе ситуации, когда он не мог бы быть рядом с братом, когда не пришел бы ему на помощь — отец с ранних лет уверял их, что они главная ценность друг для друга. Локи, к слову, уже давно перестал оглядываться на то, что называет Одина отцом — он действительно его таковым считал. Пусть он и рожден от Лафея, погибшего на войне Асгардцев с великанами, Один проявил небывалую благосклонность к Локи, когда тот был еще младенцем, и принял в свою семью как полноправного наследника асгардского трона. С того момента, как войска вернулись из Йотунхейма домой, а Один внес во дворец закутанного в звериную шкуру младенца, Локи во всем стал равным Тору — своему брату. Их всегда воспитывали одинаково и вместе, и пусть они оба знали, что могут занять престол, они помнили главный завет отца — нет ничего, дороже семьи, который он и сейчас, спустя тысячу лет жизни братьев, продолжал повторять на каждом семейном празднике вместе с Фриггой. — Я вижу, что тебя что-то беспокоит, сын мой, — мелодичными голосом произнесла Фригга, входя в цветущую и благоухающую оранжерею. — Женщина, — признался Локи, срывая бутон с вьющейся лианы. — Что за женщина? — уточнила Фригга, присаживаясь к сыну и с материнской любовью разглядывая его — она успела соскучиться. За то время, что Локи с Тором путешествовали по мирам, он, конечно, едва заметно изменился, на то они и жили по несколько тысяч лет, что три-четыре года в разлуке не бросались в глаза. И все равно, пусть Фригга не видела новых крохотных морщинок на лице сына, а любые ссадины на нем легко затягивались, она все-таки чувствовала: что-то неуловимо изменилось. И печаль, одолевшая ее мальчика, только все подтверждала. — Если бы я знал, — пожал плечами Локи, вздыхая. Травы оранжереи касались его босых ног, а ветер развевал длинные волосы, давая какое-то ощущение свежести и спокойствие, которое ему так давно было необходимо. — Она уже несколько лет является ко мне во снах, в каком бы из миров мы с братом ни были. Я словно и не сплю, потому что каждый сон подобно яви. Я пытаюсь спросить ее, кто она и откуда, но она только смеется и убегает от меня по цветущим лабиринтам, и как только я приближаюсь достаточно, чтобы коснуться, она ускользает. — Попробуй приманить ее, — с улыбкой предложила мать, положив руку на плечо сына и прижавшись к нему. Локи тут же приобнял мать — он тоже скучал, и отчаянно нуждался в ком-то, кому он сможет рассказать о являющейся к нему женщине. — Не думаю, что она похожа на зверя, — усмехнулся молодой человек и дотянулся до книги рядом с ним, вытянув листок, зажатый между страницами книги, он протянул его матери. Женщина взглянула на портрет углем, изображающий молодую девушку с легкой, едва уловимой улыбкой, влюбленным блеском в глазах и слегка вьющимися, словно она только что попала под дождь, волосами. — Очень красивая, — ответила через какое-то время Фригга, проведя большим пальцем рядом с росчерком, обозначающим нежную шею и плавное движение плеч. — Ты сам рисовал? — Только закончил, — кивнул Локи, вновь отряхивая пальцы от угольной пыли. — Я даже не знаю, существует ли она, встречу ли я ее хоть когда-нибудь, как она будет выглядеть тогда, когда я ее найду. Я ничего о ней не знаю, мама, а она уже так меня мучает.***
Ванда приняла от подруги серию только что распечатанных, еще горячих листков бумаги и положила их перед собой, думая, сможет ли осилить еще десять-пятнадцать скандинавских мифов и легенд. И хорошо, что в этот раз они начали готовить полугодовой проект заранее — все в последнюю неделю они точно не успели бы сделать. — Я уже запуталась, если честно, — простонала Тея, взглянув на подругу. — Как ты это все еще читаешь? — Напоминаю себе, что у нас хотя бы не греческие мифы, — отозвалась Ванда. — И тут есть интересные вещи, хотя да, даже я уже устала. — Что это ты называешь интересными вещами? — прищурившись, спросила Тея. — Вернее сказать “Кого”, и я сейчас о Локи, интересный персонаж. Хотя и весь Асгард место, стоит признать, уникальное. Я, наверное, готова бы продать душу, только бы попасть туда, — пожала плечиками Ванда. — Если бы он, конечно, существовал. — Попасть и захомутать Локи, — Тея игриво толкнула ее плечом, прекрасно зная, что подруга не увидит в этом ничего больше, чем просто шутку. — Ну да, конечно, мне четырнадцать, а ему тысяча сто четырнадцать, идеальная пара, — с сарказмом отозвалась Ванда. — Когда я умру от старости он будет выглядеть так же, как в день нашей асгардской свадьбы. По-моему, очень романтично. Ее подруга захохотала, а Ванда говорить больше ничего не стала. Глаза и правда болели, но желание читать мифы дальше никуда не пропадало — было что-то увлекательное и манящее в Локи. И пусть мифы были странноватыми, Ванда день за днем, по крупицам собирала образ того, как по-настоящему мог бы выглядеть бог хитрости и озорства, или Тор, или Один, или первая красавица Асгарда Фригга. Если отбросить все эти ухищрения и традиции Скандинавов, то Асгард выглядел вполне привлекательным местом. Наверное, что-то пошло не так, когда Асгард, каким она его себе представляла, начал ей сниться. И чем дольше этот удивительный мир ей снился, тем больше Ванда очаровывалась и тем больше начинала верить в этот мир. Они уже сдали проект, причем на отлично с плюсами, которые они заработали благодаря Ванде и ее безупречному знанию мифов и безукоризненные ответы на вопросы.***
— Можешь рассказать мне что-нибудь о ней? Пожалуйста, — произнес Локи, протягивая Хеймдаллю портрет девушки, который он нарисовал несколько месяцев назад и все не решался показать хоть кому-то, кроме матери. — Она скрыта от меня, к превеликому сожалению. Локи взглянул куда-то в бесконечное пространство космоса, куда смотрел вечный Страж Асгарда. Ничего не увидев и не поняв, почему он не может получить ответа на такой простой вопрос, молодой принц нахмурился и поднял глаза на Хеймдалля. — Почему? Разве ты не видишь все, что творится в девяти мирах? — Ее отец пожелал скрыть ее через несколько дней после рождения, так что сейчас мне о ней ничего неизвестно, — покачал головой мужчина. — Она может быть в любом из девяти миров, учитывая, кто именно ее отец. — И кто же он? — напрягшись, уточнил Локи, чувствуя, как напрягается каждая мышца в его теле. Несмотря на то, что они с братом лишь поддерживали мир, разрешая местечковые войны, он все время опасался, что однажды равновесие мироздания нарушится, и весь мир обратится в такой Хаос, какого сам Один не мог себе представить. Локи понятия не имел, почему такой страх вообще существует в его душе, ведь для этого причин не было. — Этого я не могу сказать. — Смогу ли я найти ее? Хоть когда-нибудь в своей жизни? — Локи, я не вижу ни ее, ни кого-либо кто хоть немного с ней связан. И я не смогу увидеть, сможешь ли ты однажды ее настигнуть, — тихо произнес Хеймдалль. — Но твое будущее слишком туманно, Локи. — Это значит “да”? — тихо спросил Локи, стиснув пальцы — даже не от злости, а от осознания безысходности с очень слабым голоском надежды. — Скорее, это не значит “нет”, — качнул головой Страж, молчаливо проводив Локи, удаляющегося в сторону дворца с каким-то то ли растерянным, то ли переполненным решимости шагом.