***
— Я знаю, что ты был против, но я не мог поступить иначе. Ты бы не пришёл. Чимин заводит Тэхёна на кухню и забирает у того пакеты. Они тяжёлые, каждый по пять кило, не меньше. Сколько раз ему было сказано не поднимать тяжести? Не сосчитать уже. — О чём ты? — Тэхён искренне не понимает, к чему ведёт Чимин. Всё, что можно было, они обсудили по телефону сегодня утром. Он раскладывает на столе упакованные в пластиковые контейнеры фрукты, проверяет по списку, мог ли что-нибудь забыть, а Чимин от него взгляда не отводит, ждёт, когда друг сам догадается. — О том самом, — он стоит, замерев на месте, боится даже пошевелиться, когда голова Тэхёна медленно поднимается, а в глазах читается понимание – догадался. — Куда? — вскрикивает Чимин и хватает его за руку. — Не отпущу! А Тэхён пытается вырваться, кричит, что здесь не останется, потому что как можно? Они с Хосоком не виделись больше четырёх месяцев, у него разбитое сердце и ребёнок под ним, а у альфы новая жизнь – без беременного Тэхёна, у которого внутри всё переворачивается лишь от одного упоминания о том самом, который ни видеть, ни знать его не желает. — У Чонгука день рождения, — хнычет Чимин, а в глазах у него столько мольбы, как он умеет – никто безразличным не останется. Не остаётся и беременный омега, к подобным трюкам относящийся крайне негативно. Ему по здоровью нельзя переживать и тревожиться за кого-то, кроме себя и ребёнка, а Чимин его разнеженным омежьим состоянием пользуется и даже не стесняется. — Ты не можешь уйти, ты обещал. — Ты обещал, что здесь не будет Хосока, — шипит Тэхён, отворачиваясь. — Я не мог его не пригласить, он друг Чонгука, ты же знаешь. Тэхён знает, поэтому не злится, он просто не может найти себе места, пытаясь избавиться от постоянного ощущения, что должен быть где-то в другом месте: не в пустой квартире, там всегда холодно и одиноко, не в кабинете, слишком огромном для него одного, и даже не в гостях у лучшего друга, потому что личная жизнь на то она и личная, чтобы никого в неё не впускать. — Дай мне договорить, — просит Чимин и, получив разрешение, продолжает: — мы просто поужинаем вместе, тебе необязательно разговаривать с Хосоком, да? Он просто будет в одной с тобой комнате, в этом нет ничего страшного. Тэхён только усмехается. Как же, ничего страшного. А как объяснить ходящую ходуном грудь? Кажется, стоит альфу воочию увидеть – от Тэхёна ничего не останется. Он даже за пакеты ухватиться не может, потому что руки дрожат, потеют, ими только слёзы вытирать, которые вот-вот польются из глаз. — Я тебя не заставляю, — Чимин замечает его состояние, и ему от самого себя тошно. Разве можно так над близким человеком издеваться? Он ведь знает, как Тэхёну без Хосока плохо, ему даже с ребёнком в животе не живётся спокойно, не хватает того, кто всегда рядом, чтобы обнять, согреть, слёзы те самые вытереть, в конце концов. Каждый нуждается в своём человеке, и Тэхён не исключение. — Я попрошу Чонгука, он отвезёт тебя домой. Тэхён замечает, как меняется у Чимина настроение, какими грустными становятся его глаза, и не может просто взять и уйти. Чимин не виноват, что у его друга всё по жизни так – нескладно, неудачно, глупо. Тэхён глупый, потому наивно полагал, что сможет от Хосока сбежать. Они ведь живут в одном городе, у них есть общие друзья и общее, хоть и несчастное, прошлое. А ещё у Тэхёна есть чувства. И скопилось их в нём столько, что страшно представить, что может произойти, если дать им выбраться. Чимин его прекрасно понимает, потому взаимная любовь с Чонгуком не свалилась ему с неба, она стоила океана слёз, многих лет боли и страданий, но в конечном итоге обрела тех, кому действительно была нужна. Их прошлое – пчелиный улей. Потревожишь, разбудишь уснувших обитателей – проблем не оберёшься. Они жалятся, кусаются больно, и Чимин надеется, что Тэхёну не будет сегодня так же больно. Звенит таймер, свет в духовой печи выключается, предупреждая о том, что курица готова. Чимин, придерживая противень полотенцем, перекладывает горячий пакет на тарелку и прокалывает его вилкой. — Я останусь, — считает обязанным предупредить Тэхён, не замечая сквозь высвободившийся горячий воздух чужую улыбку. Курица пахнет очень аппетитно, но Тэхён о ней совсем не думает, когда возвращается в гостиную, где за столом, помимо Чонгука, сидят ещё два человека. Не один. — Вы готовы? — Чонгук оборачивается, обращаясь к Тэхёну, но, когда тот не отвечает, поднимается из-за стола, чтобы пойти самому и проверить. — Почти, — останавливает его Тэхён и переводит взгляд с Хосока, который тоже смотрит на него, на омегу рядом с ним. — Чихён, — вспоминает то самое злополучное имя молодого ординатора из кардиологии, которого встретил однажды в кабинете своего уже бывшего почти что мужа. — Добрый вечер, — парень аж подскакивает, кланяется и протягивает Тэхёну руку, который тот, скрипя зубами, сжимает в ответ. — Рад встретиться с тобой, — и улыбка у него такая заразительная, такая прилипчивая, что Тэхёна начинает тошнить, глаза мальчишки быстро соскальзывают на его живот, который омега, не подумав, подчеркнул обтягивающей водолазкой, — и с ним тоже рад встретиться. Мальчик? — Девочка, — выпаливает, не подумав, Тэхён и переводит взгляд на Хосока. Альфа, кажется, не дышит даже, смотрит на его живот, будто впервые узнаёт о беременности. — Я думал, ты сделал аборт. Сонха сказала… — Не сделал, — перебивает неугомонного омегу Тэхён и садится за стол, радуясь тому, что за ним не видно его живота. Чихён тоже успокаивается, садится рядом с Хосоком, разглядывая просторную гостиную, и замечает на столе стопку книг. Любопытством его природа сполна наградила, потому что вопросы не заканчиваются ни через пять минут, ни через десять, когда с тарелкой вкуснейшей курицы к ним присоединяется Чимин. А Тэхён так глаз от скатерти и не отрывает, потому что знает – Хосок до сих пор смотрит на него.***
— Вспышка, сенсор, синхронизатор, панель управления. Я три года потратил на то, чтобы уметь работать с человеком, который фотографирует людей, — Чихён поддевает вилкой оливку и отправляет ту в рот, быстро пережёвывая, — на день рождения он подарил мне футболку. — С фотоаппаратом? — смеётся Чимин, но Чихён его останавливает, поднимая ладонь. — Нет, — качает он головой и морщится из-за кислоты съеденной ягоды, — на ней были напечатаны часы. Так я думал, потому что ну а что ещё можно подумать о круге с раскиданными по дуге цифрами? — И это были не часы? — Это был простой калькулятор подсчёта экспозиции для вспышки, основанный на умножении расстояния на f-число. — Ничего не понимаю. Чимин хохочет, запивая пищу соком, поглядывает на улыбающегося Чонгука и совсем не думает о том, почему смешно только ему. Чихён интересный, они даже могли бы стать друзьями, если бы Чимину не было достаточно Тэхёна. Он не нуждается в новых друзьях и дополнительной порции общения, у него много обязанностей и работы, ему некогда гулять и разговаривать, налаживать контакт, но в данный момент, зацепившись за весьма познавательную черту омеги – общительность – Чимин узнаёт много нового и интересного. — И что это значит? — Понятия не имею, я выбросил футболку сразу же, как мы расстались. А после моего увольнения мы даже ни разу не встретились, несмотря на то, что работаем в соседних зданиях и обедаем в одном кафе, — Чихён не выглядит расстроенным, наоборот – он очень рад и счастлив, что подобное недоразумение с ним произошло и ни к чему не привело с нудным альфой-фотографом, с которым он сам же и порвал. — Не вижу кольца на твоём пальце, — он кивает на ладонь Чимина, — я думал, вы давно вместе. — Мы давно знакомы, — исправляет его Чимин и, взглянув на Чонгука, улыбается, — и никуда не торопимся. — Будет, — улыбается ему в ответ альфа и кладёт ладонь на его пальцы, мягко сжимая, — и кольцо, и свадьба, и дети. — Чуть позже, — добавляет Чимин весь из себя такой счастливый, довольный, потому что Чонгук впервые при всех заговорил об их совместном будущем. И не то чтобы он не думал об этом, как раз таки наоборот – очень даже часто представляет, каково это – быть замужним омегой, носить кольцо на пальце, называть любимого альфу мужем. Каждый омега мечтает о подобном. — Почему ты не сделал аборт? Чимин давится первой съеденной за сегодня ложкой салата и тянется за салфеткой, любезно протянутой Тэхёном. Этот вопрос должен был задать Чихён, потому что это он слишком любопытный, он любит задавать кучу неуместных вопросов, и его было бы легко приструнить, но не Хосока, который смотрит на Тэхёна так, будто тот совершил что-то непростительно страшное. — Я смотрел твои результаты, доктор Мо много советовался с нами, но ты решил всё сам. — Я задал вопрос. Тэхён долго не отвечает, старается не показывать, как больно ему становится из-за грубого тона альфы, который вдруг посчитал нужным спрашивать о том, что его не касается. Он ведь столько месяцев старался не попадаться ему на глаза, не искал встреч, отказывался от общих вечеров и даже номер удалил, чтобы ненароком, когда истерики накатывали страшными волнами, не позвонить и позорно не разреветься, потому что альфа ни в чём не виноват, потому что он его слёзы и крики выслушивать не обязан. И даже страшно становится, когда Хосок сильнее сжимает вилку, будто не она в его руках, а тонкая, хрупкая шея Тэхёна, у которого под рёбрами болезненно ноет. Не твой ребёнок, ненавидишь ты его, но зачем напоминать об этом снова, при всех, давить так умело, заставлять чувствовать себя виноватым, когда это чувство никогда не исчезало. Чонгук предлагает Хосоку выйти, поговорить о чём-то наедине, но тот отказывается, откровенно игнорирует попытки друга сгладить углы. Тэхён под пристальным взглядом альфы рассыпается, пальцы сжимают колени, да так, что перед глазами всё плывёт, или это от слёз – он не знает и рот открывает, чтобы произнести: — Не захотел, — шепчет, будто последние в своей жизни слова произносит, — не захотел делать аборт. А глаза у Хосока такие страшные, в них будто раскалённая лава людские тела разъедает, и Тэхён чувствует себя тем самым человеком, потому что очень больно – его не жалеют. Никто даже не пытается вмешаться, остановить прежде, чем уже будет бессмысленно пытаться что-то исправить. Но у Тэхёна давно никакого смысла нет, с тех пор, как он остался один, и только мысли о ребёнке спасают, потому что малыш в его животе уже давно перестал быть безжизненным скоплением клеток. И Тэхёну за свои слова стыдно, он ещё много раз будет просить за них прощение, только вот сейчас как быть, когда Хосок становится совсем безжалостным. Четыре месяца. Четыре долгих месяца, которые альфа посвятил себе и своей новой жизни. Жизни без Тэхёна, который омегу, сидящего перед ним, почему-то ненавидит, он ведь ни в чём не виноват, забрал свободного, готового к новым отношениям мужчину себе, поставил предателя-Тэхёна на место, забрал последнюю надежду на прощение. — Идиот. Такие правильные слова, так точно его описывающие. Тэхён не обижается. Тэхёну совсем не обидно, но когда по его щекам скатываются первые слёзы, когда из груди вырывается задушенный всхлип, когда глаза Чимина становятся слишком большими и испуганными, он понимает, что не справится. Не может больше терпеть и об этом вслух заявляет, ни на кого не глядя, поднимается из-за стола. Ему нужно домой, нужно забыть, стереть из памяти, успокоить себя и своё глупое сердце, которому нельзя волноваться. И Хосок об этом знает, знает, поэтому догоняет, когда на омеге уже надета шапка. — Зачем ты… — тяжёлый полувздох обрывает с трудом придуманные слова на середине, — зачем ты… — Тэхён уже не знает, что хочет сказать, в глазах всё плывёт из-за слёз, а в груди так невыносимо больно, что кричать хочется, но только шёпотом он просит, умоляет: — делай со мной всё, что хочешь,— подходит близко-близко, вздёргивает подбородок, преодолевая разницу в росте, — кричи, бей, обзывай, но не смотри… — тянет ладони к щекам альфы, но не касается, только лишь чувствует тепло, которого становится обжигающе много, — но не смотри на меня своими красивыми глазами так, будто ненавидишь. Кусает дрожащие губы и отворачивается. А Хосок даже сказать ничего не успевает, потому что Тэхён исчезает так быстро, будто его и не было здесь никогда. Он возвращается в гостиную, падает на стул, подпирая голову ладонью, и долго смотрит перед собой, пока его плеча не касается ладонь Чонгука. — Выйдем? Нам нужно поговорить.