***
Следующим утром Хазан заботливо расставляла турецкий завтрак для отца, который он должен был посетить. Лёгкий ветерок развевал ее волосы, с крыши многоквартирного четырёхэтажного дома разворачивался бедный населенный район Стамбула. Жара плавила крыши домов и над городом нависла рябящаяся дымка. Дом был хорош благодаря своей планировке — проезд к нему шел с нескольких сторон и она могла спокойно делать переход через крышу и выходить из неродного подъезда, оставаясь незамеченной. Она надела привычную мешковатую одежду, но не пренебрегла лёгким макияжем — впервые за долгое время, просто так, для себя. Солнце ярко било в глаза и она им искренне наслаждалась. Готовая ко встрече с отцом, она уселась на бортик крыши и принялась наблюдать за шумной улицей, разглядывая соседей. В чайной напротив протирал без дела штаны парень лет двадцати пяти, не сводя глаз с ее подъезда и Хазан подумала, что вполне возможно, что именно он — человек Эгеменов. Дверца чердака с протяжным скрипом открылась и Хазан увидела перед собой не отца. Дядю. Младший брат Текина Немрюта — Селим, поседевший, морщинистый, напоминавший старого обвисшего сиамского кота, шел к ней, деля крышу по диагонали. Он, несомненно, выглядел старше отца. Как же иначе, когда годами сидишь на игле, тут никакая дистилляция крови не поможет. — Где отец? — произнесла Хазан грубо, не желая медлить, но исправилась, пожалев о своем обращении к слабовольному и зависимому дяде. Жалость перевешивала все ее чувства к нему. Даже она позволила себе невежливое обращение по отношению к нему. Ей стало совестно. — Добро пожаловать, дядя. Присаживайся, — вышло сухо и новый укол совести стрельнул в сердце. — Не смог прийти, — Селим не умел врать и Хазан поняла — отец не посчитал нужным тратить на нее свое время и приходить. — Я тоже не буду засиживаться, дела… — Селим уже несколько месяцев ничего не принимал, в этот раз под свой контроль взял его сам Текин, намереваясь наставить брата. Селим уже несколько месяцев ничего не принимал и от того, наверное, так часто моргал его левый, вечно сощуренный дымчато-серый глаз. Хазан это ужасно отвлекало. — Не проблема, — Хазан принялась рассматривать плавящийся город на фоне голубого неба, лишь бы не видеть последствия процветающего во всем мире наркобизнеса. — Как дела с Эгеменами? Как мои люди? — Дела идут как надо. Окружение Хазыма отвернулось от него, на каждого найден свой подход. Окружение Хазыма — это большая половина ХАКа, считающие его другом. Именно это окружение обеспечивало семье Эгемен большинство голосов на Собрании и возможность проталкивать свою политику в торговле оружием. Отсутствие поддержки его друзей — большое достижение. Хазан кивнула и жестом сказала «продолжай». — Они сейчас идут по следам бухгалтера, но благодаря тебе его точно не найдут, — она поджала на это губы. Бухгалтер… это дело она не довела до конца… — Еще немного и Текин войдет в ХАК. — А что с моими людьми? Что делает Эндер? — Хазан задумчиво гладила ладошкой нагретый солнцем бортик в притворном спокойствии. — В последней операции… Гекхан их жёстко прижал, была перестрелка. Из твоих вроде четверых положили, товар перенаправили на склад в… — Что ты сказал? — Хазан вскочила и часто заморгала. — Четверых? Кого? — Она знала, что так будет. — Какая разница? — Селим налил себе апельсиновый сок и отпил немного, глядя на нее удивлённо. — Что значит какая разница? Кого? — повысила голос девушка. — Я не знаю… — встряхнул он плечами, словно на них села надоедливая мошка. — Я же каждого из них… каждый из них мне верит… Она поймала на себе внимательный, прищуренный взгляд дяди, сквозивший жалостью. К ней? Не может быть, нет. — Хазан, я тебе скажу кое-что важное, — помедлил Селим, возвращая опустошенный стакан на стол. — Твоего сердца не хватит для этих дел. Ты слишком остро реагируешь. Я бы сказал тебе бросить все эти дела, но брат… — Селим прицыкнул языком. — В конце концов он и тебя не пожалеет, поступай исходя из этого. Эндер и Текин похожи больше, чем ты думаешь. — Этот Эндер… — Хазан вжала руки в бортик крыши, пытаясь успокоиться. Шум города исчез, не оставляя ничего вокруг, она осталась наедине с переживаниями о своих людях, о своем плане, обо всем, во что она вложила много труда. Полная изоляция, созданная в мерах безопасности, ее убивала. Она ничего не знала. К черту все это, к черту все эти меры. Вот и сейчас не знала имена тех, кого послали на смерть. Селим покачал головой и вышел, оставляя ее одну.***
Сегодня Омрюм не в духе — поняла Хазан, когда девочка, отцепившись от ее бедра, даже не взглянув на отца, промаршировала в игровую комнату, волоча за собой медведя. — Как ваши дела, господин Гекхан? — заботливо спросила Хазан и по зеленым глазам прочла — «хуёво». Ей было не лучше, но она продолжала улыбаться. — В порядке, госпожа Хазан, вашими силами, надеюсь, будет лучше, — он смотрел на нее устало и она ободряюще улыбнулась. — Со вчерашнего дня — одни капризы, что-то случилось, но я не понял, — Гекхан покачал головой. — Заберу ее либо я, либо мой брат, Ягыз. Удачи, — мужчина зашаркал к выходу, а Хазан, попробовав улыбнуться своему отражению в зеркале холла, отправилась к Омрюм. Несмотря на предостережение Гекхана, Омрюм встретила ее в приподнятом и радостном настроении. Они поболтали, потанцевали, посмеялись. С первой встречи Хазан нашла общий язык с девочкой и была в восторге от нее и от чувств, которые испытывала при общении с ней. Они понимали друг друга с полуслова, а смешливость и хитринка в глазах девчушки подкупали, затмевая непокладистый характер. Они проигрывали игру уже по сложившемуся сценарию, когда Омрюм вскочила из «вечного сна», прерывая оплакивание Хазан, и уселась в другом углу комнату, спиной к ней. — Что не так, Омрюм? В чем дело? — заботливо, но строго произнесла Хазан, подходя к ней. — Ты грустишь о моем умирании не взаправду! — девочка развернулась к ней вся в слезах и вскинула руками, а потом, всхлипнув, потянулась к лицу, снимая слезы с щек и ресниц и показывая ей ладони в соплях и слезах. — Вот тааак! Это не понарошку! Я не хочу понарошку! — Омрюм заплакала, утираясь плюшевым медведем, а Хазан замерла в ступоре, не зная, что делать. — Омрюм, некоторые люди, когда им очень-очень плохо, плачут внутри, — она села и усадила девочку напротив себя на мягкий ковер, заглядывая в ее покрасневшие голубые глаза, — это не значит, что им не плохо. — Ты врёшь! — девочка с силой толкнула ее и пошла к двери. Хазан понимала девочку, но еще она понимала, что ей нельзя давать спуску. Избалованная огромной семьей девчонка привыкла вертеть взрослыми как ей хочется и это немало усложняло их общение. — Вернись на место, — Хазан взглянула на замершую у двери маленькую фигурку в жёлтом сарафанчике, тянущуюся ручкой к двери, — я сказала вернись на место. Если ты сейчас не вернёшься на место, ты больше сюда не придёшь, — девочка медленно обернулась. — Ты меня тоже не любишь? — нижняя губа девочки задрожала и она смотрела так потеряно, так безоружно, что Хазан захотелось броситься к ребенку и укрыть ее от всего мира. Это уже не была манипуляция. Это была мысль, которая терзала сознание маленькой девочки. — Папа не любит, не любит маму! Он сказал, что она всю жизнь ему испортила! Что… что она даже своей смертью все испортила! Как всегда! Я все слышала, он сказал Севде! Что только ее любит! И только с ней ему весело! Я тоже все порчу! Я плохая! Как моя мама… — Хазан подошла к детскому столику, где у нее лежал блокнот. Она открыла его и отметила, что ей нужно было поговорить об этом с Гекханом. Девочка, ошарашенная таким бесстыдным невниманием, подошла к ее столику. — А что ты пишешь? — заглянула Омрюм за ее пишущую руку и ее длинные локоны легли на зеленую поверхность пластикового столика. — Я выписываю себе слезки у волшебной феи, ведь мои закончились, — ласково объяснила Хазан, — вот мои закончились и ты расстраиваешься, а я этого очень не хочу. — А почему закончились твои слезки? — осторожно поинтересовалась Омрюм, раскачиваясь на носочках. — Я очень много плакала, — ее рука замерла над блокнотом и она закрыла его. — У моей бабушки тоже закончились слезки, она совсем не плачет, — заметила Омрюм, забыв о своей обиде. — Вот и все. Записала. Сыграем ещё раз? — Да! — обрадовалась Омрюм, подпрыгивая на месте. Ягыз пришел именно в тот момент, когда Хазан что-то старательно выводила в блокноте, пока Омрюм бегала вокруг нее егозой. Он сбросил черный пиджак, так несоответствующий летней жаре, и принялся наблюдать за действием, включив микрофон и подойдя поближе к стеклу. Хазан копалась в какой-то коробке, а потом развернулась со страшной маской на лице и начала подкрадываться к Омрюм, которая изображала, будто красит ногти за столиком. — Раз, два, три, четыре, пять… — подкрадывалась Хазан шаг за шагом. — Вышел зайчик погулять, — произнесла Омрюм и встрепенулась, срываясь с места и наигранно спокойно прогуливаясь по комнате, волоча за собой вечного спутника — медведя. Омрюм остановилась прямо перед Хазан и радостно продолжила: — Вдруг охотник выбегает! —девочка сорвалась с места в бег, таща за собой игрушку. Хазан побежала за ней и они принялись играть в догонялки, хохоча и дразня друг друга. Хазан в безобразной маске чудища почти догнала ее и Омрюм отбежала в сторону, проскальзывая мимо ее рук. — Я в домике! Я в домике! — радостно закричала Омрюм, забираясь в белую высокую юрту. — Домик вовсе не помеха, я убью тебя без спеха, — Хазан выдернула девочку за руку из дома и та поползла от нее по ковру, отбиваясь. В голосе Хазан не осталось и тени шутки. Ягыз, опешивший от грубого отношения к племяннице, еле сдерживал себя. Он знал, что это часть терапии и что Гекхан одобрил методы, предложенные психологом. К тому же он не мог отрицать, что сеансы с госпожой Хазан действительно оказались эффективными. В это время Хазан навела на Омрюм воображаемый пистолет и выстрелила, произнося: — Пиф-паф! — Прямо в зайчика стреляет, — жалобно выдохнула Омрюм, хватаясь за «раны» на груди и легла на ковер, закрывая глаза. Хазан сорвала маску и бросилась к девочке, садясь на колени у ее неподвижного тела: — Ой-ой-ой! Умирает зайчик мой! — Хазан гладила девочку по голове. Она знает, чего ждет Омрюм. Хотя это была всего лишь игра, у Хазан каждый раз к горлу подступали настоящие слезы, но она сдерживала их. Сейчас она знала, что ее слезы нужны этой девочке, чтобы знать — она значима, людям не все равно на нее и если вдруг она умрет, есть те, кто будет оплакивать ее. Руки Хазан коснулись переливчатых волос. Она обняла ее хрупкое тельце, перетягивая его себе на колени. «Омрюм» — прошептала она, задыхаясь. Слезы не идут и Хазан ругает себя. Она перебрала все тяжелые моменты своей жизни, гладя ее по волосам. Хазан вспомнила себя на улицах, точнее попыталась вспомнить себя шестилетнюю на улицах, протягивающую прохожим салфетки, заглядывающуюся на других, счастливых, детей, терпящую побои. Нет, у нее нет сил плакать за себя. Хазан вглядывается в молочно-белое лицо, в пушистый ряд русых подрагивающих ресничек, в розовые сомкнутые губы и сопящий, вздернутый носик. «Ее маму убили, когда ей было три, возможно, на ее глазах», «Мы тогда были на грани развода», «Ясемин… была самовлюбленной женщиной», «Я тоже все порчу! Я плохая! Как моя мама…», «Ты меня тоже не любишь?». Горячая капля опускается на детское лицо и Хазан понимает, что это плачет она. Что-то на нее находит. Хазан глубоко всхлипывает, чувствуя, как ее душат слезы за этого ребенка. Девушка начинает тихо плакать, потом громче, еще громче, и наконец, все преграды стираются и она начинает рыдать. Хазан зарывается лицом в колени, пытаясь спрятать свою боль, но быстро исправляется, замечая, что Омрюм с интересом следит за ней. Хазан плачет десять минут, доводя себя до судорог и дрожи в руках. Она сама не понимает, о чем плачет. Что вызывает ее слезы. А какого ребенку, который видел смерть своей матери? Хазан иногда кажется, что она помнит свою маму, точнее ее руки, прикосновение, но никогда ничего конкретного. Хазан плачет так долго, что забывает кто она и где, погружаясь в свои мысли, когда замечает какое-то шевеление впереди. Омрюм тянется к мишке, лежащем рядом с ней и делает вид, что он лапой касается ее лица. — Потрясли его лапой, оказался он живой! — нескладно произносит Омрюм и вскакивает, улыбаясь. Хазан поднимает голову и рыдания смешиваются со смехом. — Ты же рада, что я жива? — Омрюм бежит к Хазан, врезаясь в нее и поваливает на пол, цепляясь за нее словно обезьянка. Ягыз по ту сторону стекла стер накатившие слезы рукой. Хазан плакала так, что он почувствовал, как ему сдавливает глотку. Он так же плакал после смерти Эдже. К собственному удивлению он обнаружил, что разделяет слезы Хазан, даже не зная, почему она плакала. Просто она плакала по-настоящему. Чего у них в семье тоже нельзя было делать. Неудивительно, что Омрюм было тяжело, если смерть Ясемин не было разрешено даже оплакивать. Она словно бесследно исчезла из их жизни, как будто ее никогда не было. — Я очень рада, — ворошит ее волосы Хазан и целует. — На сегодня достаточно, — Хазан смотрит на часы — прошел ровно час и она была готова к тому, что Омрюм сейчас начнет канючить, что не хочет уходить, но этого не произошло. Хазан отвела ее к выходу и они вышли в коридор. В коридоре они увидели Гекхана и Омрюм бросилась к нему с криком «папочка». — Как она себя вела? — спросил Гекхан, обнимая дочь и поднимая ее на руки. Он заметил бледное лицо, принадлежащее улыбчивому и обходительному психологу, и нахмурился. — Все в порядке? — Да, это… Часть терапии. Жду вас на следующем сеансе, — постаралась улыбнуться Хазан. — Пошли, папочка, пошли! — направила отца Омрюм. — Ты обещал сводить меня с Лапой в зоопарк, — девочка затрясла тяжелым мишкой перед его лицом. — Хорошего дня, — кивнул ей Гекхан и Хазан, налив себе воды, зашла в свой кабинет. Она судорожно опустошила стакан, стоя посередине комнаты и вздохнула. Боже, как же это тяжело. Раздался трехкратный стук в дверь и Хазан захотелось крикнуть «не входите», но вместо этого она промолчала. Из-за двери показался мистер Загадка. Как же он не вовремя. — Вы разминулись с господином Гекханом, — прошептала она, приглаживая волосы. Хазан заметила, что вид у Ягыза был какой-то… странный. — Я пришел посмотреть на терапию, — выдохнул Ягыз и закрыл за собой дверь, проходя внутрь. Хазан вжалась спиной в стол. Ягыз медленно подошел к ней, вставая напротив.— Я видел, как вы швырнули шестилетнего ребенка на пол, — он прожег ее взглядом и резко вжал руки в дерево по бокам от нее, заключая ее в ловушку. Хазан сморгнула его тяжелый взгляд и вздохнула, готовясь к новой схватке с прущим на нее вовсю айсбергом.— Вы знаете, что с вами бы сделали, узнай это кто из моей семьи? — прочеканил Ягыз, вставая на дыбы: — Ваши методы ненормальны. — Любой из членов вашей семьи может приходить и наблюдать за каждым сеансом. Мне нечего скрывать. Это было необходимо для терапии. Омрюм очень умная девочка и требует абсолютной правдоподобности, меньшее — она не примет. Я вам скажу только одно. Ненормальные методы нормальны в ненормальных ситуациях. Ягыз взглянул на нее, на ее уверенный вид, на ее горящие верой в свои методы заплаканные глаза и трепещущие ресницы, на ее лицо, покрытое красными пятнами и его синий взгляд смягчился. — Омрюм же звала вас на день рождение? — спросил Ягыз, отходя от нее. — Да и весьма настойчиво, — чуть улыбаясь, произнесла Хазан. — Моя семья ждет знакомства с вами, госпожа Психолог. В субботу в девять утра за вами заедут.