Начало

Деревенька не то чтобы забытая Богом, но картографами точно по какой-то случайности стороной обойденная. Юкхэй и Чону так и сяк вертят карту, но найти нужную дорогу не получается. Навигатор о ней тоже ничего не слышал. - Может, у местных спросим? - спрашивает Чэнлэ, высунувшись из окна машины. Юкхэй цыкает на него раздраженно. - Сам разберусь, не лезь. Юкхэй по жизни такой: все сам да сам. А потом оп – и травматология. Или полицейский участок. Чону примирительно поглаживает его по руке. - Мы проезжали мимо магазинчика. Я сбегаю и спрошу. - Он улыбается Юкхэю. Тот смотрит на него возмущенно, морщит курносый нос, но молчит. Спорить с Чону бессмысленно. Тот уговорит кого угодно на что угодно, а уж Юкхэя - и подавно. Чэнлэ вздыхает и, пока Чону не ушел, протягивает ему бумажник: - Купи чего-нибудь попить, - просит он. Чону к бумажнику не притрагивается. - Обязательно, - говорит он и убегает. Юкхэй провожает его недовольным взглядом, обходит машину кругом и падает на водительское место. Тыкает пальцем в кнопки старой магнитолы, и салон заполняет простенькая мелодийка какой-то поп-песни девяностых. Чэнлэ тогда еще не родился, так что музыка той эпохи звучит для него, как рев доисторического чудовища. Он трет виски и уныло глядит за окно. Сельские пейзажи не прельщают. Чэнлэ не большой ценитель первозданной природы, да и вообще любой природы. Городские виды ему больше по душе. Он к ним привык, они его не пугают. Чону возвращается с двухлитровой бутылкой колы в одной руке и тетрадным листом - в другой. Лист протягивает Юкхэю, а бутылку - Чэнлэ. Юкхэй быстренько разбирается в схематично намалеванном проезде к искомой деревушке и заводит двигатель. У нужного дома они останавливаются, когда на бирюзовом небе прорисовывается бледный лик луны. Из-за разреженного горного воздуха она кажется чудовищно большой. Чэнлэ старается на нее не смотреть. Ему не по себе от ее мертвенного взгляда. Они выбираются из машины, запирают ее и гуськом крадутся к опрятной зеленой калитке. В саду у дома слышится тихий мужской голос. Он зовет кису. Чэнлэ оглядывается по сторонам. Здесь его никто не знает, но ему все равно не хочется, чтобы кто-то видел его у этого дома. - Эй, хозяин! - орет Юкхэй, когда они останавливаются у калитки. Голос смолкает, и тут же слышится протяжное кошачье мяуканье. Толстый черный кот вспрыгивает на забор и чешет прямиком к Юкхэю. - Вот это жиробасина. - Юкхэй запускает пятерню в густую шерсть, мнет ее, словно это тесто, и котяра довольно жмурит зеленые глазищи. На дорожке, ведущей от дома к саду, появляется невысокий паренек в растянутом джемпере. Завидев незваных гостей, он замирает и обнимает себя за плечи. Чэнлэ в курсе, что это значит - помешавшийся на психологии Ёнхо проел ему защитными жестами всю голову, - и чувствует себя не лучше. Хочется забиться в свою ракушку, захлопнуть наглухо створки и не отсвечивать, покуда гребаному миру не придет конец. - Добрый день. - Чону улыбается дружелюбно - как будто он умеет иначе - и выступает вперед. - Мы ищем господина Цяня. - Тогда вы его нашли. - Господин Цянь - Чэнлэ даже мысленно неловко так его называть, ибо парню на вид не больше двадцати пяти - подходит ближе и с пытливым прищуром глядит сначала на Чону, а затем - на притихшего за его спиной Чэнлэ. - Пускай мальчик зайдет. Остальные могут подождать в саду - там есть беседка. Чэнлэ невольно открывает рот. Он понятия не имеет, откуда этот парень знает, что именно он нуждается в помощи, и если честно, иметь его не желает. По спине бегут мурашки, а в затылок дышат предвечерней прохладой горы. Чэнлэ косится на Чону; тот кивает. Чэнлэ толкает калитку и входит на двор. Кошак спрыгивает с забора и трусит по дорожке к дому. Жирной лапой толкает дверь и скрывается в сумеречной глубине прихожей. Господин Цянь жестом показывает следовать за ним. В доме прохладно, пахнет мятой и базиликом. Чэнлэ неуверенно оглядывается по сторонам, но прихожая плохо освещена, и разглядеть что-либо, кроме общих очертаний предметов, не получается. - Сюда. - Господин Цянь протискивается мимо него и открывает тонкую дверь. Та ведет в светлую гостиную. - Присаживайся. - Он указывает на плетеное кресло, а сам подходит к крохотному камину. На каменной полке расставлены плошки, коробки и свечи всех цветов и размеров. Господин Цянь снимает толстую белую свечу и плетеный коробочек, шириной чуть больше его ладони. Проходит к столу - он застлан линялой черной тканью, - и пока Чэнлэ усаживается, расставляет по нему предметы и зажигает свечу. - Дай на тебя посмотрю. - Господин Цянь поднимает глаза и сквозь неспокойное пламя смотрит на Чэнлэ. - Твое имя Чэньлэ. - Он переходит на китайский, и Чэнлэ вздрагивает от неожиданности. - Тебе семнадцать. Ты давно не был дома. Люди боятся тебя. Ты... приносишь им боль. - Он щурится; пламя свечи вытягивает, в воздух поднимается черная струйка дыма. - На тебе сильная порча. Кто-то хочет, чтобы ты жил очень-очень долго, страдая. Господин Цянь облизывает губы и пальцами гасит свечу. - Как вы все это... - Чэнлэ не находит слов. Сглатывает загустелую слюну и переводит дух. Он хочет и не может отвести от господина Цяня взгляд. - Зови меня Кунем. Чэнлэ кивает. - Дай мне руку, - просит Кунь, и Чэнлэ послушно протягивает ему ладонь. Кунь берет ее в свои теплые, мягкие ладони и внимательно рассматривает. - Это по материной линии. Кто-то из кровной родни. У матери есть тетки или бабки, с которыми она в ссоре? Чэнлэ качает головой. Он не знает. Он не так близок с матерью, чтобы говорить с ней на подобные темы. - Хорошо, я сам посмотрю. - Держа ладонь Чэнлэ в одной руке, Кунь другой берется за коробок. Открывает крышку и вынимает карты. На потертых черных рубашках изображены рунические символы. Чэнлэ видел такие в сериале, который смотрит Юкхэй. - Подуй. - Кунь подносит колоду к лицу Чэнлэ, и тот послушно на нее дует. Кунь отпускает его руку и выкладывает на стол три карты. - Уверен, что хочешь знать, кто это сделал? Я могу не говорить. Чэнлэ колеблется. Вдруг все это неправда, а он, услышав знакомое имя, возненавидит ни в чем не повинного человека? Чэнлэ - парень злопамятный и мстительный, и изменить свое отношение к человеку, которого невзлюбил, уже не сможет. - Не нужно. Кунь кивает и переворачивает карты лицевой стороной кверху. Чэнлэ в Таро не разбирается, потому арканы ему ни о чем не говорят. Он смотрит на картинки отупелым взглядом и ждет, что скажет Кунь. - Как я и думал. Хорошо, все не так страшно, как кажется. Кунь собирает карты и прячет колоду в коробок. - Идем. - Кунь движением головы указывает на дверь. Чэнлэ поднимается и на негнущихся ногах идет за Кунем. Тот проводит его в заднюю часть дома. Старенькая веранда огромными окнами глядит на темные горы. Их ощетиненные елями верхушки горят в зареве заката. Кунь жестом указывает на видавшее виды кресло-качалку у бокового окна, открывает огромный дубовый сундук и берется изучать его содержимое. Чэнлэ садится в кресло и вытягивает шею, дабы разглядеть, что там ищет Кунь, но за его сгорбленной спиной ничего не видно. Чэнлэ лишь сейчас понимает, какой Кунь щуплый. Он и сам не образец мужественности, но Кунь кажется совсем маленьким и хрупким. У Чэнлэ все в животе переворачивается от желания прикоснуться к нему, провести ладонью по спине, заставить выпрямиться и поднять голову. Он закусывает губу и даже дышать перестает. Пальцы сжимаются на подлокотниках кресла. Рассохшиеся крепления противно скрипят. Кунь вынимает из сундука ковш, по виду серебряный, но очень старый: металл потемнел, местами его поверхность укрывают глубокие вмятины и царапины, - связку церковных свечей и затертые четки. - Подержи. - Он протягивает четки Чэнлэ, оставляет свечи на подоконнике и выбегает из дому. Возвращается с ковшом, полным воды. Дверь за собой он не запирает. - Поставь кресло у двери. Чэнлэ послушно выполняет приказ. Кунь зажигает свечу и вместе с ней и ковшом становится позади Чэнлэ. - Что бы ни происходило - не оборачивайся, пока я не позволю. Четки держи обеими руками. Чэнлэ и здесь не спорит. Кунь принимается вполголоса читать наговор. Он читает на среднекитайском, и Чэнлэ практически его не понимает. Поначалу он ничего не чувствует, но чем больше пытается понять, тем тяжелее становится голова. Мысли путаются, виски сдавливает, а по позвоночнику словно бегают юркие сороконожки. Это щекотно и мерзко, и Чэнлэ стоит огромных усилий не повести плечами, не вскочить из кресла, не броситься прочь из этого дома... Запахи жидкого воска, огня и металла смешиваются с запахами раннего вечера: луговой травы, остывающего камня и чего-то липово-сладкого, медового. Чэнлэ дышит поверхностно, отчего идет кругом голова, но сделать вдох полной грудью не получается. Четки нагреваются в его руках. Голос Куня садится, переходит на мелодичный шепот. Чэнлэ прикрывает глаза. Его раскачивает из стороны в сторону, и это успокаивает. - Все, - говорит наконец Кунь, и Чэнлэ выдыхает. Плечи его опускаются; четки выпадают из непослушных пальцев. Телом завладевает слабость. Она томная, как утренняя нега. Кунь выплескивает за порог воду, а затем прячет воск и ковш в сундук. Чэнлэ ни о чем не спрашивает. Ему лениво даже языком шевелить. Он откидывается на спинку кресла; то раскачивается, баюкая. - Тебе нужно сытно поесть и хорошенько выспаться. Завтра приедешь в то же время. Надо еще раз шесть вычитать, как минимум. - Так много? - Чэнлэ следит за Кунем краем глаза. - Мы живем далеко. Каждый день ездить не получится. - У тебя работа, учеба? Чэнлэ качает головой. - Я на каникулах. - Можешь пожить эту неделю здесь. Меня это не стеснит. - Правда? - Чэнлэ не впервой оставаться в доме малознакомого человека, но Цянь Кунь разительно отличается ото всех, кого он встречал прежде. - Я... поговорю с друзьями. Все же, они за меня отвечают. - Хочешь, я позвоню твоим родным и... - Они в Китае и не знают, что я... ну, они ничего об этом не знают. Я живу с Юкхэем. Кунь кивает. - Не думаю, что он будет против. - Чэнлэ поднимает четки и встает из кресла. - Они в саду. Чэнлэ уже ничему не удивляется. Он выходит из дому, но с дорожки, ведущей от крыльца к сливовым деревьям, Юкхэя с Чону не видать. Чэнлэ сует руки в карманы брюк и отправляется на их поиски. Четки согревают ладонь.

***

Юкхэй и Чону на самом деле против, но палить бензин, который не копейки стоит, им тоже не улыбается. К тому же, Цянь Кунь не выглядит маньяком, да и славы дурной за ним не водится. Если верить слухам, он - человек в своей деревне уважаемый, и многие, не колеблясь, доверили бы ему свою жизнь. Чэнлэ не уверен, что готов сделать именно это, но остается у него на неделю. Кунь большую часть времени проводит за домом: возится в огороде или в саду, раз в два дня выходит в магазин и беседует с соседями. Соседи не спрашивают его о Чэнлэ - видать, и не к такому привыкли, - и Чэнлэ за это благодарен. Он не то чтобы подслушивал, но, гуляя с котом по грядкам и с утра до вечера торча в саду под старой сливой, не может не услышать, о чем толкует Кунь с соседскими тетушками. Обряд они проводят в одно и то же время: на заходе солнца, когда над горами встает голубой туман и от высоких садовых трав веет холодом близкой ночи. Чэнлэ нравится это время суток, и потому, закончив с обрядом, он перетаскивает кресло на крыльцо, забирается в него с ногами и, укутавшись в плед, который ему выделил Кунь, смотрит, как над золочеными солнцем хребтами загораются первые звезды. Кунь тоже выходит на порог, стоит минут пять, глядя на солнце, а затем молча уходит в дом, чтобы приготовить ужин. Готовит Кунь бесподобно, и Чэнлэ уминает по две порции зараз - на радость Куню. - Не страшно тебе? - как-то после ужина спрашивает Кунь, и Чэнлэ, который помогает ему с уборкой, глядит на него удивленно. - В смысле? - Он опускает чашку на сушилку и тянется за полотенцем, чтобы протереть следующую. Кунь улыбается. - Я не самый нормальный человек, но тебе словно все равно. Чэнлэ пожимает плечами. - Мне в самом деле все равно. То есть, да, конечно, то, что ты делаешь, не может не удивлять, но пока ты не пускаешь какой-нибудь несчастной овце кишки, меня это не беспокоит. - Знаешь, есть вещи, которые пострашнее этого будут. - Кунь перестает улыбаться и смотрит на Чэнлэ прямым, серьезным взглядом. Чэнлэ облизывает губы. Ему не по себе от тона, который принял их разговор, но он старается этого не выказать. - Знаю. Хотя, мы с тобой, скорее всего, говорим о разных вещах. Войны, знаешь ли, теракты - это страшнее, чем шаман из горной деревушки, который может навести порчу. Кунь смеется. Смех у него задорный, приятный, и вроде бы нет в нем ничего угрожающего, но Чэнлэ бросает в дрожь. Он ежится и берется с удвоенным усердием вытирать чашку. Разговор на этом они заканчивают и, справившись с уборкой, расходятся каждый в свой угол. Чэнлэ спит в гостиной на диване, и в окно, на котором нет штор, светит месяц. Он уже идет на убыль, но свет его все равно затопляет комнату кипящим серебром. Чэнлэ спит плохо - сны ему не снятся, но сознание все время будто в двух мирах пребывает, и отдохнуть нормально не получается. Кунь говорит – так и должно быть, и Чэнлэ хочет ему верить, но каждая ночь превращается для него в оживший кошмар. На шестую ночь, когда небо заволакивает тяжелыми тучами и над горами вспыхивает первая зарница, Чэнлэ засыпает, и ему снится сон. Во сне к нему приходит женщина в цветастом платье. На шее у нее - медальон-камея, но изображения Чэнлэ разобрать не может. Женщина держит в руках букет полевых цветов. Со словами: "Мама скучает по тебе", - она протягивает букет Чэнлэ, но когда тот берет его в руки, васильки и маки обращаются колючками, и Чэнлэ больно ранит ладонь. Он вскрикивает, отбрасывает букет, и тот тленом рассыпается у его ног. - Уходи прочь! - слышится будто издалека, и Чэнлэ просыпается. В комнате светло от бесконечных зарниц, и Чэнлэ, открыв глаза, видит перед собой Куня. Тот прижимает ладонь к его шее и с тревогой вглядывается в лицо. Чэнлэ с трудом смаргивает остатки сна и вздрагивает, когда руку его прошивает боль. Он подносит ее к лицу; пальцы его блестят от крови. Кунь вытаскивает Чэнлэ из постели и волоком тащит в ванную. Промывает рану над умывальником и выдергивает из нее длинный, похожий на терновый шип. В этот миг Чэнлэ становится по-настоящему жутко. - Что это было? - спрашивает он севшим голосом и глаз не сводит со своей ладони. Кунь вынимает из шкафа, что под умывальником, какие-то баночки-скляночки и, усадив Чэнлэ на край деревянной ванны, берется обрабатывать рану. - Обратка, - цедит он сквозь зубы, и Чэнлэ только сейчас замечает, как сильно он дрожит. На лбу блестит пот; под бледной кожей ходят желваки. - Магичка поняла, что порчу снимают, и решила действовать. Никто не хочет, чтобы ему воздалось сторицей. Если я порчу сниму, она никуда не денется. Вернется к тому, кто наложил, да только усиленная вдесятеро. Кто же захочет всю оставшуюся жизнь провести в мучениях, да еще и таких страшных? - Но как она... - Я ведь уже говорил: есть вещи, которые страшнее жертвенного убийства будут. - Кунь поднимает на Чэнлэ глаза, тянет к нему руку, по щеке гладит. Пальцы у него ледяные, и от его прикосновения Чэнлэ покрывается мурашками. - И что делать? - Закончить начатое. Только защиту поставить придется. Но то уже утром. Сегодня спать со мной будешь. Ко мне не сунется - кишка тонка. - Кунь накладывает на руку повязку и убирает свои скляночки обратно в шкаф. Гроза не утихает. Гремит раскатисто над крышей дома, хлещет дождевыми струями по окнам и стенам, грохочет и воет в дымоходе, и Чэнлэ даже рад, что этой ночью ему спать не одному. Кровать у Куня на двоих не рассчитана, так что Чэнлэ жмется к стене, завешанной лоскутным покрывалом, но нет-нет - и прикасается то к плечу, то к бедру Куня. Чэнлэ это не смущает, но он боится, что это смутит Куня. - Страшно? - шепчет Кунь из темноты, и Чэнлэ вздрагивает от неожиданности. - Нет. - Чэнлэ не врет. Сейчас ему уже не страшно. Рядом с Кунем он чувствует себя в безопасности. - Рука болит. - Ложись удобней. - Кунь перекладывается на бок, лицом к Чэнлэ, и это совсем не то, чего Чэнлэ добивался. Он боится на Куня смотреть. В нем есть нечто безумно притягательное, нечто, что сводит Чэнлэ с ума больше, чем происходящая в его жизни мистическая неразбериха. - Ты меня боишься? - по-своему понимает происходящее Кунь. Его взгляд блуждает по лицу Чэнлэ, и Чэнлэ плотнее укутывается в одеяло. Внутри него словно ледяной коркой все поросло, и сердце, обрываясь, раз за разом падает в пятки. - Не боюсь. - Чэнлэ находит в себе смелость заглянуть Куню в глаза. Порывом ветра открывает форточку; занавески хлещут на ветру. В свете зарницы глаза Куня кажутся стеклянными; в расширенных зрачках клубится тьма. Чэнлэ облизывает пересохшие губы. Сердце подпрыгивает и принимается с удвоенной прытью колотить под ключицами. Кунь придвигается ближе и губами трется о губы Чэнлэ. Чэнлэ выдыхает судорожно и, прикрыв глаза, языком проводит по губам Куня. Выжидает секунду и проталкивает его в приоткрытый рот. Кунь - не первый парень, которого Чэнлэ целует, но первый, от кого так быстро бьется сердце. Они целуются медленно и глубоко, и от каждого движения Кунева языка у Чэнлэ сводит живот. В паху тянет и пульсирует, и он крепче зажимает между ног одеяло, но это не помогает. Чэнлэ с пятнадцати не девственник, но по сей день партнерами его были одногодки, и ни одного из них он не хотел так сильно и больно, как Цянь Куня. Кунь знает это или догадывается, потому разрывает поцелуй, проводит пальцами по шее Чэнлэ и шепчет: - Нельзя, Чэньлэ. - Мне семнадцать, мне давно можно. - Чэнлэ опускается ниже, прижимается к шее Куня открытым ртом. - И я уже это делал. Никого ты не совратишь и не испортишь. Кунь вздыхает у него над головой. Чэнлэ поцелуями прокладывает путь к его груди; под губами быстро бьется чужое сердце. Он впервые в жизни хочет забраться не просто кому-то под одежду, а заползти под кожу, чтобы чувствовать все, что чувствует другой человек. Чэнлэ осторожно приподнимает футболку Куня и ведет губами по гладкому животу, целует крепко под солнышком и вскидывает голову, чтобы поймать взгляд Куня. Кунь роняет ладони ему на затылок, оглаживает его, путаясь пальцами в волосах, и явно не может решить, позволить Чэнлэ или нет его любить. Чэнлэ не торопит. В комнату задувает ветер, рассеивает дождь по подоконнику и полу. Брызги его долетают и до кровати. Чэнлэ ежится и коротко выдыхает, когда Кунь, облизнув губы, наконец-то кивает утвердительно. Чэнлэ тут же выпрямляется, садится на пятки и стаскивает рубашку через голову. Швыряет ее в угол кровати и туда же через полминуты отправляет и штаны. Кунь разводит колени шире и позволяет Чэнлэ устроиться между ними.

***

Чэнлэ просыпается на рассвете. Умытое дождем небо розовеет на востоке, и комнату заливает призрачный лиловый свет. Чэнлэ ежится от холода и крепче прижимается к Куню. Кунь спит крепко, но Чэнлэ все равно боится потревожить его сон, потому лежит, не шевелясь, и смотрит в окно. Перебинтованную руку он устроил у Куня на животе; она больше не болит. Чэнлэ прогоняет в памяти сон, но никак не может вспомнить лица женщины с букетом. Он помнит ее голос, но ни с кем, ему знакомым, он не ассоциируется. В то же время он уверен, что знает эту женщину. Более того, он испытывает к ней непреодолимую привязанность. Потому, стоит Куню заворочаться и открыть на миг глаза, как Чэнлэ мигом льнет к нему и будит губами и жаром своего тела. - Кто эта женщина? - спрашивает Чэнлэ, когда исцелованный и обласканный Кунь просыпается окончательно. - Ты говорил, что так и думал. О ком ты думал? - О твоей тетке. - У матери нет сестры. - Двоюродная. Твой прадед был женат дважды. Твой дед - его сын от второго брака. От первого брака у него осталась дочь. Ее растили дед с бабкой, и с твоим дедом они практически не общались. У двоюродной твоей бабки есть дочь, чуть старше твоей матери. Она училась с твоим отцом и была в него влюблена, но после школы их дорожки разбежались. В университете твой отец познакомился с твоей матерью. Они решили пожениться. Твой дед устроил пышную свадьбу, позвал всю родню. Старшую сестру тоже пригласил. Та приехала с дочерью. Дальше, думаю, объяснять не нужно. Тетка твоя затаила обиду на твою мать. Мол, родная кровь, счастье ее разрушила. Вот она и решила отомстить. - Кунь говорит и гладит Чэнлэ по волосам. Руки у него теплые и нежные, и прикосновения их убаюкивают. - Но я ей не позволю. Сегодня мы поставим защиту, и больше она тебя не тронет. Чэнлэ кивает, обнимает Куня за пояс и притягивает к себе ближе. - Не хочу уезжать, - шепчет он. - Можно останусь здесь до конца каникул? - Если хочешь. Я буду рад. Над верхушками гор показывается розовощекое солнце. В ветвях сливы поет скворец, и где-то по соседству кричат петухи. Чэнлэ обнимает Куня сильнее. Его б воля, он не расставался с ним никогда.