твоя боль по всем моим венам

      Семь чертовых операций и ничего. Да, тремор в руках стал чуть меньше, но Стивен все равно едва ли может ручку в руке удержать, едва поесть способен нормально, не растягивая трапезу на целый час. Стивен Стрэндж в полной мере понимает, насколько плохи его дела, но верить в это не хочет.       Он тратит последние деньги, залезает в кредиты и все равно будто на месте стоит – пальцы дрожат, как и прежде, только шрамов становится больше. И чувство отчаянья, такого чистого, такого концентрированного будто ломает его последнее самообладание. Он хамит и грубит не завуалировано, почти плюётся ядом в тех, кто оказывается рядом, будь это просто рядовой врач, парень из реабилитационного центра или даже Кристина. Он будто тонет и не чувствует ничего кроме боли и горечи.       Ощущения, будто переломанный изнутри, будто исковерканный, и Стивен словно тонет, захлёбывается безысходностью, где понятия не имеет, что делать теперь, лишившись рук, лишившись почти всего.       И за этой волной чувств, за этим месяцем мешанины в голове после аварии, Стрэндж почти забывает, что связан с кем-то. Он не чувствует боли Тони Старка, не вспоминает о нем, пока краем глаза не видит заметку в новостной ленте о том, что Старк профинансировал все проекты своих студентов. Стивен ничего не думает по этому поводу, но, глядя на свою дрожащую руку, которая даже его чертово имя вывести на листе бумаги может с трудом, задается вопросом, чувствует ли Старк эту его боль. Боль, что тянется по его венам подобно яду, медленно отравляя, превращая жизнь в ад. Чувствует ли он, что его соулмейт неспешно догорает в отчаянье. Стивен надеется, что да, но и не хочет этого тоже. Старк перенёс достаточно собственной боли, чтобы желать ему прочувствовать чужую, но Стивен над этим не властен – судьба решила за него.       На статье Стрэндж не задерживается долго, даже не читает ее, но глядит на фото Тони, стоящего на сцене в чёрном дорогом костюме и улыбающегося довольной, но фальшивой улыбкой. На фотографии это не видно, но Стивену и не надо видеть, чтобы узнать об этой фальши – так часто чувствовал ее отголосок вместе с болью Старка.       Пролистывая новости о новых методиках лечения, он ещё какое-то время думает о своём соулмейте, об их связи, прежде чем склонить голову и опустить ее на изгиб локтя. Устал искать, устал думать, устал болеть всем телом.       Проходит чуть больше месяца с момента аварии, а Стивен с трудом может уснуть и сейчас. Ему трудно найти удобное положение, повернуться так, чтобы руки не болели, чтобы сломанные рёбра не ныли, чтобы появилась возможность заснуть. Зачастую Стивен и не спит толком; разрабатывает кисть на тренажере, пока все кости не начинают пылать огнём, пока усталость не валит с ног на постель, но и тогда он просто лежит на спине, глядя в потолок. Уснуть никогда не получается должным образом, потому что, стоит расслабиться, и боль даёт о себе знать, ловит в свой капкан и сдавливает до белых пятен перед глазами.       Вот и сейчас он лежит, смотрит на теневые узоры на потолке и стенах и боится случайно двинуть хотя бы одним пальцем, потому что тут же будто раскаленным прутом бьет по открытой ране. Едва ли не до слез. И уснуть не получается, лишь глаза плотно прикрыть и балансировать на этой тонкой линии между сном и реальностью, страшась ощутить боль, но ощущая ее все равно.       Вздыхая тяжело, Стрэндж сжимает зубы и терпит, терпит, пока не чувствует, как к тыльной стороне его ладоней будто прикасаются мягко. Легко, едва ощутимо и так, что дыхание застревает в горле, потому что дрожь в пальцах почти унимается, а к ноющим костям словно что-то тёплое прижимают.       Стивен давится воздухом, но глаза открыть не решается, боясь, что это чувство облегчения уйдёт, испарится, а потому он концентрируется на нем, цепляется за него и знает, понимает, что по ту сторону связи Тони просто устал от чужой боли и пытается сделать хоть что-то, коснуться их связи хоть как-то. И эти ощущения едва ли сравнимы с чем-то – Стивен словно чувствует ладони Старка на своих, но как-то отдаленно, лёгкой воздушной пеной. И эти касания боль будто заглушают, унимают дрожь, заставляют думать только о соулмейте, который ментально касается.       – Старк, – шёпот едва слышный, срывающийся с губ словно мольбой, чтобы подержал так ещё, чтобы не отпускал слишком быстро. И словно в ответ слышит усталое, с наигранной раздраженностью: “Может, ты бросишь эти чертовы тренажеры хотя бы на пару дней? Болит адски.”       Хочется ответить с ухмылкой, хочется так же бросить эти упражнения, но Стивен вовремя напоминает себе, что диалога у них со Старком никакого быть не может. Ведь связь не работает так, она не чертов телефон. Он не уверен, что и эту фразу не вообразил.       Но все же двинуться и стряхнуть это наваждение, эту тёплую пелену и безопасность, накинутую родственной душой, он не может, не желая возвращаться к боли, к тремору, что сотрясает кисти рук. Стивен засыпает быстро, уставший за день, не спавший до этого почти сутки, и на следующее утро к собственному удивлению чувствует себя лучше. По крайней мере, мигрень от недосыпа его больше не тревожит. Но тревожит другое – пациент с параличом ног, что смог вновь ходить. Сказанное его куратором не выходит из головы, не укладывается в понимание. И желание найти и узнать внезапно такое острое, такое непреодолимое, что именно это и делает.       Катманду красочный и тёплый, хотя первое впечатление у Стивена было двояким – город казался пыльным и грязным. Сейчас же, по прошествии часа, пропитанный ароматами песка и специй, запахами выжженных на солнце тканей и чего-то необычайно нового и древнего, он казался будто закопанным в истории.       Город кипит жизнью, но такой отличимой от Нью-Йорка, такой другой. Стивен и раньше путешествовал, но никогда в подобного рода места, где люди стелют покрывала на дороге и на нем выставляют на продажу рис или амулеты ручной работы.       Проходя по главной улице, куда его из аэропорта привозит жаркий и душный автобус, Стрэндж оглядывается, выискивает взглядом название среди вывесок, Камар-Тадж, но так и не видит ничего похожего. Он порядка получаса бродит по главной улице, ведущей из Тамеля к площади Дурбар, что изобилует храмами, ступами и маленькими статуями, спрашивает прохожих и не получает ответа, пока на мосту не останавливает мужчину, внешним видом похожего на монаха. Тот рукой указывает идти дальше и добавляет что-то на незнакомом чужом Стивену языке.       Столько времени бродя по городу, минуя яркие с необычным орнаментом храмы, Стрэндж так и не находит то, что ищет. Он делает кору вокруг главной ступы площади, – обходит стену с молитвенными барабанами по часовой стрелке, – и дрожащими, изуродованными шрамами руками касается выгравированных на них молитв. Ступа окружена десятками храмов и монастырей, где Стрэндж уже напрасно задаёт вопросы, на которые никто ему не отвечает. И сейчас, один в толпе в самом сердце чужого города, чужой страны, Стивен ощущает себя таким потерянным и уставшим, но все ещё не утратившим надежду.