твоя боль по всем моим венам

      Кажется, что это собрание затянулось, но Тони впервые не хочет вмешиваться, не хочет вообще что-либо делать. В его голове безудержная каша из горечи и сожалений, из чувства вины и потерь, которую разгребать он не спешит. Он думает о Чарли Спенсере, который погиб в Заковии. Он думает о Пеппер, которая ограничила своё с ним общение до непривычного уже минимума. Он думает о своём соулмейте, чья боль все ещё терзает, но уже не так остро, уже более терпимо. Он ничего не может сделать, чтобы как-то облегчить все, как-то улучшить, чтобы как-то помочь и упростить. Ничего, кроме этого чертового договора, который в какой-то мере сможет затянуть раны. Возможно, Пеппер воспримет его хорошо и вернётся. Возможно, не будет больше столь непредвиденных сражений, где будут погибать чьи-то дети, а его родственная душа не будет мучиться от сжигающей его, Старка, болезненной агонии во время ранений. Может быть, это решение сможет помочь хоть как-нибудь удержать их рассыпающуюся организацию на плаву. Произошедшее в Заковии все ещё призраком преследует каждого из Мстителей, но случившееся в Лагосе на прошлой неделе, будто последняя капля, которая топит их.       Тони поднимает взгляд и со своего отдаленного места смотрит на Ванду; та выглядит словно рассыпавшейся, но за возведенными ею алыми стенами это разглядеть получается не сразу. Просто Тони узнает этот ее взгляд – видит его в зеркале почти каждый день – и ему жаль девушку. Он, как никто другой, знает, каково это – нести бремя вины на своих плечах. Ей возможно сложнее, чем любому из них; она в чужой стране, совсем одна, с силой таких размеров, которые пугают даже ее саму, и Тони знает, что если Инициативу Мстители решат закрыть, судьба Ванды будет не особо приятной.       Сам он не винит Максимофф в произошедшем, понимает, что та никогда бы специально ничего подобного не сделала, но все равно не может сказать, что считает, что той стоит принимать участие в подобных миссиях.       В момент, когда их госсекретарь покидает штаб Мстителей, Старк уже знает чего ожидать; начинается поток словесных возмущений и негодования. Тони доступно объясняет, почему подобная перспектива подписания договора будет удобна для них, рассказывает о Чарли Спенсере, мальчишке, погибшем в Заковии, и рукой проводит по лбу, ощущая лёгкую мигрень. Он хочет думать, что она от соулмейта, но знает, что это не так, знает, что она – его собственная. И только, когда Стив спешно покидает здание, спеша скрыть всю бурю эмоций от известия о кончине своей знакомой, Старк, наконец, чувствует что-то новое. Его будто в грудь толкают, выбивают весь дух из тела, но без боли, совсем по-новому. Это походит на что-то невообразимое, что-то за пределами понимания, и Тони надеется, что это не очередная неприятность, которую переживает его соулмейт. Он надеется, что это что-то безобидное, потому что в последнее время для них обоих этого безобидного почти не существует.       Тони не чувствует больше ничего, да и это ощущение пропадает быстро, но на мгновение он все же задумывается, все ли нормально с его родственной душой. Он думает о том, чтобы попросить Пятницу выяснить все, но даже слова сказать не успевает – его тормозит в дверях Роуди, касаясь рукой плеча и справляясь о самочувствии. Тони и впрямь выглядит неважно, как, впрочем, и чувствует себя, но другу говорит, что все нормально, что соулмейт идёт на поправку, что его даже выписали из больницы давно.       – Тони, я, конечно, все понимаю, – начинает со вздохом Роудс, – этот договор, Пеппер, да и ещё твой соулмейт в аварию попал… Может быть, ты возьмешь себе выходной?       – Как только подпишем договор, обязательно это сделаю, – он кивает, похлопывает друга по плечу в ответ и уходит быстро, чтобы Роудс не остановил.       – Надеюсь, что хоть у тебя сейчас получше, чем здесь, – пальцами касаясь фигурных СС, вздыхает Старк.       Тони понимает. Он чертовски хорошо понимает Роджерса, но с трудом может принять его действия, его решения. Да, тот защищает своё самое дорогое – человека, чьё имя выгравировано на его запястье, – но сейчас он явно перегибает палку. Барнс все ещё международный преступник, самый опасный из всех, по словам Наташи, и Стив должен думать не только о себе, но ещё и о том, что его решения сделают с ними, с Мстителями. Тони пытается донести это до него, пытается подступить к нему аккуратно, лишь бы убедить.       Они в Берлине, в одном из штабов ЦРУ, сидят в стеклянной коробке, где с каждых углов на них смотрят вооружённые люди, и Тони чувствует, как начинают сдавать нервы. Что, черт возьми, Стив теперь будет делать, если исход и так ясен. Но Роджерс молчит, игнорирует Тони и бросает взгляды быстрые на экран, да куда угодно, лишь бы не на Старка. Диалог у них не получается; он балансирует на грани, и сколько бы Стив не пытался скинуть его в пропасть, Старк лаконично поправляет, возвращает на эту грань. Старается изо всех сил.       Они смотрят на камеру, в которой держат Зимнего Солдата, Джеймса Барнса, и Тони понимает, что это последний шанс, потому что у него почти не осталось карт, которыми может крыть. Он приседает напротив Стива и пытается убедить, уговорить его действовать разумно, но знает, что напрасно. У Стива Роджерса на запястье инициалы своего лучшего друга, Баки, и Тони знает, что это значит. Он смотрит на них, на эти аккуратные ДБ, и понимает, что, не имеет значения, что он скажет Стиву, тот услышит, но не прислушается. И Тони его не винит: где-то глубоко внутри он понимает, что иначе быть и не может. Что это соулмейт, что это нечто родное, что, возможно, знай он свою родственную душу так же, как Стив знает своего, он сам бы бросался в омут за ним. Возможно, не так, как это делает Стив, но иначе, не топя всех вокруг.       Вот только у Роджерса иначе не получается, и с этой упрямой позиции Стива, Тони видит, как все рушится.