***
Осенью 1973 года я получила от матери письмо, в котором она писала о смерти МакГрегора. Я с болью прочитала скупые разъяснения. К счастью, — или к сожалению, — для меня, сова с письмом прилетела во время завтрака в Главном Зале, где слезам, навернувшимся на мои глаза, было вовсе не место. С нетерпением я ожидала, когда директор выйдет из-за стола и будет допустимо откланяться и мне. Я не могла заставить себя проглотить ни куска пирога с почками, ни вареное яйцо. На встревоженные расспросы Помоны и Филиуса я только отрицательно покачала головой, возвращаясь к своим раздумьям. Наконец Дамблдор покинул Зал, и я тоже встала из-за стола, отговорившись от друзей головной болью, и устремилась в свои комнаты, с трудом сдерживая слёзы. Заперев дверь, я бросилась на кровать и дала наконец себе волю. Казалось, я оплакивала не только ранний уход из жизни человека, которого я знала в юности и к которому испытывала нежные чувства, но и саму себя. Весь жар своей первой любви, ростку которой я не дала развиться в нечто большее. Своих так и нерождённых детей. Свой дом в холмах родной Шотландии, который так и не был построен. Так я провела весь день — у меня не было ни малейшего желания выходить ни к обеду, ни куда-либо ещё. Благо, воскресенье позволяло не посещать уроки. В девятом часу ко мне постучались Филиус, Помона и Хагрид, пришедшие выяснить, всё ли у меня хорошо. Я сослалась всё на ту же головную боль и вежливо, но решительно, выпроводила их. Мне совсем не хотелось делиться своими чувствами с кем бы то ни было. Ещё через полчаса воспоследовал новый стук в дверь и, пока я подумывала превратить ли нового посетителя в белого кролика* или в синюю гусеницу, стучавший исчез, оставив на пороге склянку с нежно-голубым зельем Caput Equitemi**. Я подобрала зелье и задумчиво прошла в комнату.***
Всю зиму я пребывала в каком-то странном, нехарактерном для меня настроении. Где была та собранная, сдержанная и строгая профессор МакГонагалл, которой я себя знала? Я была откровенно рассеяна, избегала общения с друзьями, вечерних чаепитий с директором, который уже начал бросать на меня обеспокоенные взгляды. Даже на уроках я была погружена в свои мысли и несколько раз оставила без внимания выходки расшалившихся студентов. Не тянуло меня и летать, даже игру Гриффиндор-Равенкло я наблюдала почти безучастно, из-за чего заработала ещё больше встревоженных взглядов от Филиуса. По вечерам я запиралась у себя в кабинете и трансформировалась в кошку, так и засыпая на своей кровати, свернувшись в изголовье. Это продолжалось, пока в феврале друзья не вытащили меня, сопротивляющуюся почти всерьёз, в Хогсмид и безбожно не напоили до такого состояния, что я не помнила, как оказалась в своей комнате. Впервые в жизни проснувшись с головной болью, я чувствовала себя необычно. «Вроде бы все говорят, что похмелье — это ужасное состояние и они не могут и глаза открыть, потому что кажется, что сверкнет молния и их голову разнесет на куски. И вообще, что они лучше под Аваду добровольно встанут, чем встанут с кровати в таком состоянии,» — думала я, принимая теплый душ. — «А мне вот на удивление хорошо, как будто с моего сердца сняли многотонный камень. Что ж, кажется эта страница истории перевёрнута. Теперь будем жить дальше».***
А после задули весенние ветры и я охотно подставила им свою голову. Вечерами летала на своей старенькой метле над Запретным лесом, расставляя руки как можно шире и пытаясь обнять пылавший заревом горизонт. Играла на опушке леса с щенками тумана, а потом пила с Хагридом чай в его домике. Чай был горячий, крепкий и сладкий, хоть и без молока, а вот от дегустации его кексов, внешне похожих на камень, я решила воздержаться. Какая-то взведенная пружина внутри меня расслабилась. Я смогла-таки стать счастливой, оставаясь верной самой себе, а значит, для меня возможно было вообще всё.***
— Мистер Поттер, будьте любезны попробовать ещё раз превратить вашу жабу в заварочный чайник. — Но, профессор МакГонагалл, это же совершенно несерьезное задание для меня, давайте лучше я превращу письменный стол в ворона? — взгляд искоса в сторону парты с лучшими гриффиндорскими ученицами. — Мистер Поттер, как только вы выполните задание этого урока, я пойду вам навстречу и позволю заниматься программой седьмого курса в ваше свободное время и даже предоставлю для этого классную комнату. А вы продемонстрируете нам свои успехи на следующем занятии. А сейчас, прошу… Взмах палочки в руке Поттера в сочетании с небрежно проговоренным заклинанием привел к пополнению сервиза бурым бородавчатым чайником с перепончатыми лапками. — Что ж, мистер Поттер, чайник мы безусловно получили, однако никакого желания выпить из него чаю, боюсь, никто из присутствующих не испытывает, — до меня донеслись сдавленные смешки с передней парты. — Мисс Эванс, а теперь вы, будьте любезны, продемонстрируйте классу свои навыки. Ученица откинула от лица свои золотисто-рыжие волосы и, аккуратно подвернув рукава, превратила свою жабу в уютный чайничек из сине-белого делфтского*** фарфора. Я внимательно рассмотрела чайник, взяв его в руки с позволения мисс Эванс: тонкий фарфор, изящный рисунок. — Великолепно, мисс Эванс, десять баллов Гриффиндору! Скажите, вы специально воспроизвели подобный дизайн или это вышло непроизвольно? — с интересом поинтересовалась я у ученицы, всё-таки для третьего года обучения это был ошеломительный результат, не все взрослые волшебники имеют подобные навыки. — Профессор, я просто… Я вспомнила наш домашний сервиз… — шёпотом ответила она, опустив взгляд и слегка покраснев. — То есть воспроизвели в голове? Прекрасно, ещё три балла Гриффиндору! Можете забрать чайничек в свою факультетскую гостиную или домой, если хотите, — улыбнулась я, вспоминая, как приходила летом 1970 года с письмом директора к родителям этой маглорожденной студентки. — А сейчас все беритесь за палочки и приступайте к работе над своими жабами. Я села за проверку эссе первого курса об основах трансформирующих энергий в физическом теле и отличии трансфигурации от зачарования предметов. Через полчаса прозвенел звонок и студенты потянулись к моему столу, демонстрируя свои успехи. — Мистер Петтигрю, неплохо, но в следующий раз будьте внимательнее и не делайте крышку чайника похожей на шляпу, это не способствует разумному чаепитию. Мистер Поттер, я вижу, вы поработали над недочётами, три балла Гриффиндору. Мистер Ивли, хорошая работа, очень изящно, десять баллов Равенкло! Мистер Блэк, что это? — Профессор, это чайник, как вы и просили. Со стола на меня смотрело нечто хромированное со стеклом. И с маленькими круглыми клавишами. — Мистер Блэк, где вы видели такой чайник? — со вздохом поинтересовалась я, представив это чудовище на аккуратном чайном столике рядом с чашечками из тонкого фарфора. — Я его сам придумал, мэм! Настоящий чайник для любителя рока! — Мистер Блэк, работа выполнена практически безукоризненно, так что пять баллов Гриффиндору. Только не забудьте забрать свой чайник с собой! — в тот момент я жалела, что занятия по изящному вкусу не практиковались в Хогвартсе. Но трансфигурирован этот ужас был действительно почти идеально. Собираясь на обед в Большой зал, я ещё раз вспомнила чудовищное творение Блэка и тихонько хихикнула в кулачок, пока никто не видел.***
— Ещё чаю, директор? — в ответ на кивок я подлила заварки в бело-голубые чашечки тонкого фарфора (произведение мисс Эванс натолкнуло меня на идею пасхального подарка). В тот день я, — неожиданно для себя, — согласилась на предложение директора выпить вечером чаю. Последнее время я избегала чрезмерного общения с ним, опасаясь… Да я и сама толком не понимала, что именно пугало меня. Пригубив чашку и довольно улыбнувшись (я положила в чай лимонную дольку, как ему нравилось), Дамблдор поставил чашку на столик и сложил пальцы домиком, изучая меня взглядом поверх своих кистей. — Минерва, может быть, вы наконец расскажите мне, что вас так печалит? Или я утратил ваше доверие, и вы более не готовы делиться со мной своими переживаниями? В таком случае, я прошу простить меня за излишнюю назойливость… — Профессор Дамблдор, это не так! Я не совсем… — я сделала паузу, чтобы собраться с мыслями, и отпила чай. Наконец, когда пауза несколько затянулась, я решительно отставила чашку на стол и рассказала директору об осеннем письме матери и всех чувствах, которые оно у меня вызвало. — Профессор МакГонагалл, все ваши чувства вполне естественны и объяснимы. За мою жизнь я склонился к мнению, что жалеть нужно только тех, кто живет без любви, — голубые глаза сочувственно блеснули. — Но уж к вам, моя милая, это точно не относится. Всё, что вы делаете, — для своих родных, для своих учеников, для друзей, наконец, для меня, — всё это есть поступки чистой и безупречной любви. А теперь почему бы нам не выпить? — директор уже превесело улыбался, призывая огневиски из шкафчика Манящими чарами. Да и моё настроение к тому моменту изрядно улучшилось. Недаром, наверное, известный маггловский душевед Фройд посвятил свои блистательные сочинения работе с сознанием (и, кажется, подсознанием) посредством проговаривания наболевшего. Мне даже довелось познакомиться с некоторыми его книгами. «Надо будет приобрести их летом для личной библиотеки» — подумалось мне, пока я принимала из рук Дамблдора бокал с огневиски. Дамблдор встал у камина, оставшегося единственным источником освещения кабинета (пока мы беседовали апрельский вечер погрузился в сумрак), и жестом предложил мне присоединиться к нему. Я легко покинула кресло ради тепла и света очага. Приподнимая свой бокал в приветственном жесте, директор произнес задумчиво:«Забыть ли старую любовь И не грустить о ней? Забыть ли старую любовь И дружбу прежних дней? За дружбу старую — До дна! За счастье прежних дней! С тобой мы выпьем, старина, За счастье прежних дней****».
Я была весьма удивлена и, лишь слегка приложившись к своему бокалу, сказала профессору то, что вертелось у меня на языке: — Хм, профессор, не знала, что вы любитель господина Бёрнса! Признаться, я думала, что это прерогатива исключительно шотландцев — боготворить этого великого поэта и помнить его стихи наизусть! Дамблдор тепло усмехнулся в длинную бороду и, продолжая улыбаться, покачал головой: — Вовсе нет, моя милая! Не думаете ли вы, что я мог проигнорировать труды восхитительного поэта лишь на том основании, что он шотландец? Или что он магл? — продолжая качать головой, директор бросил на меня весьма ехидный взгляд поверх очков и продолжил. — Готов поспорить, что я помню поболее его стихов, чем вы, прекрасная шотландка! Уж если и есть на свете что-то, от чего не готовы отказаться шотландцы, так это пари! От шотландского огневиски и доброго пирога с почками, надо признать, шотландцы тоже отказываются весьма неохотно. — Ну, что ж профессор, ваш вызов принят! — я слегка поджала губы, поражаясь столь недальновидному поступку с его стороны, но губы невольно растягивались в улыбке. Я продолжила другими строками из сочинений великого поэта, как нельзя лучше подходящими к ситуации:«За тех, кто далеко, мы пьем, За тех, кого нет за столом».
Мы подняли бокалы, слегка кивнув друг другу, и отпили. Директор Дамблдор подлил нам огневиски, подбросил дров в камин и продолжил:«Беззаботны и свободны, Мы собрались у огня. Дружба полночью холодной Вас пригрела и меня».
Мы вновь приложились к бокалам, и пока директор не успел опомниться я продолжила смысловой поэтический ряд, поражая врага его же оружием:«Любовь, как роза, роза красная, Цветет в моем саду. Любовь моя — как песенка, С которой в путь иду».
Осушая свой бокал после этих строк я заметила, что взгляд Дамблдора стал немного иным. Обычная для него защита из юмора и благодушия, похоже, дала небольшую трещину, и проступило что-то более глубинное и личное. Не размыкая губ он создал алую розу в стиле Ланкастеров***** и протянул её мне со своей неизменной по отношению ко мне доброй улыбкой. Я растерянно приняла цветок и положила его на каминную полку, собралась задать вопрос, но директор опередил меня, вновь поднимая свой бокал:«Прощай, красавица моя. Я пью твое здоровье. Надоедать не стану я Тебе своей любовью. Прощай, прости! Перенести Сумею я разлуку. А ты смекни да разочти, Кому отдашь ты руку.»
На этот раз огневиски показался не только обжигающим, но и горьким, как хина. Я осушила свой бокал, пытаясь скрыть навернувшиеся на глаза слёзы: уж эти-то строки вовсе не хотела я слышать. Я, уже не молодая девочка к тому моменту, и так слишком долго думала «кому отдам я руку». Отказалась от первой — взаимной, надо заметить, и потенциально счастливой, — любви ради возможности оставаться собой и призрачного будущего счастья, неоднократно отвергала искания достойных людей, чувства к которым не могла разделить или считала слишком дружескими для заключения брачного союза. И единственный человек, чувства к которому, как мне казалось, были чем-то большим, за истекшие годы показывал безукоризненно дружеское расположение, и на каждый свой же, надо заметить, шаг к сближению, делал два шага назад. — Уже сдаётесь, Минерва? Мне мучительно захотелось стереть эту улыбку с его лица: — Отнюдь, Альбус. Я с радостью продолжу:«Влажная печать признаний, Обещанье тайных нег — Поцелуй, подснежник ранний, Свежий, чистый, точно снег».
На последних строках я приподнялась на цыпочки и приложила свои губы к уголку губ директора. Вернувшись к прежнему своему месту у камина я ощущала, что щеки мои пылали уже не только от выпитого. — Ну что ж, Альбус, — допивая свой бокал (какой он по счёту?), улыбнулась я, — вы признаете своё поражение? Я наконец осмелилась поднять глаза на директора Школы чародейства и волшебства. Альбус Персиваль Вульфрик Брайан Дамблдор, Великий Волшебник, стоял как всегда невозмутимый, его каштановые с седыми прядями волосы отливали серебром в отблесках догорающих поленьев. И лишь небольшая дрожь в руках с бокалом показывала, что что-то произошло. — Признаться, не ожидал от вас столь коварного хода, профессор! Мне казалось, что вы приверженица феминизма и не пользуетесь своей принадлежностью к прекрасному полу для того, чтобы одерживать победы над ослепленными вашей красотой и чувствами к вам несчастными мужчинами, — обычная улыбка директора смягчила его слова, обращая их в шутку, — Предупреждая ваши возражения: я не серьёзен. Но всё же я расположен думать, что победа будет за мной:«Поцелуй — и до могилы Мы простимся, милый друг Ропот сердца отовсюду Посылать к тебе я буду».
***
Укладываясь в свою прохладную постель далеко за полночь, я прокручивала в своей голове одну мысль: «Кажется, сегодня тебя переиграли, милая моя». *Белого кролика. Без сомнения, Минерва намекает на значение имени Альбус. Альбус — (от лат.) белый. **Зелье Caput Equitemi (от лат. Голова Всадника) используется магами для лечения головной боли, а также различных ран с локализацией на голове вплоть до декапитации, с которой прошло не более трех секунд (в последнем случае — наружное). ***Делфтский фарфор — фарфор в сине-белых цветах, производится в городе Делфт (Нидерланды) с XVII века. ****Здесь и далее стихи Роберта Бёрнса в переводе С.Я.Маршака. *****Геральдический символ королевского дома Ланкастеров и Ланкашира, участвовавших в Войне Алой и Белой Розы.