Ветер в голове

      Они заваливаются в их квартиру уже далеко за полночь, уставшие, все в крови — в основном в чужой — и жутко хотящие спать. Голова одного трещит по швам, а второй уж больно часто начал тяжело дышать под конец их пути, так что первый, скинув с себя неудобную обувь, сажает второго на пуф близ входной двери и нащупывает рукой выключатель.       — Блять, что с тобой?.. — усталость испаряется в миг, стоит Чуе разглядеть Осаму получше — тот весь в крови, нет, такое бывало и раньше, но в прошлые разы он не кряхтел так, будто бы сам истекает кровью.       У них была сложная зачистка сегодня. Огнестрел, много рукопашного боя, они еще и разделились (все из-за Дазая) в середине, и рыжий активировал порчу лишь под конец, когда завидел напарника вновь поблизости. Его самого умудрялись задевать пулями и кулаками, а как пришлось самому Осаму не хочется и думать — у того только голова да какая-то хиленькая физическая подготовка, как он сам себя защитит, если в него будут стрелять? Ну вот то-то и оно, что никак. Видимо, не защитил.       — Все в норме, я просто устал, — они начали работать совсем недавно, ну, может, месяца два назад вместе, поэтому и все еще грызлись, не притерлись друг к дружке. Правда, Чуя, привыкший жить с кем-то благодаря овцам, более быстро свыкся с тем, что его личное пространство будет значительно меньше, а то и часто будет нарушаться.       А Осаму еще только-только привыкал к тому, что он, вообще-то, не один живет, и что теперь перевязку где попало не сделать — приходится запираться в ванной. Он и сам не знает, ну, ладно, просто не копался еще на этот счет в своей голове, почему не может перебинтовать себя там, где его может увидеть Чуя, но думать о том, что будет, если такое все же случится, не думает, а потому сейчас отталкивает чуть волнующегося напарника.       — Да в какой норме? Для того, кто сейчас подохнет — да, может, это и правда норма, — Чуя ворчит, но к вставшему и идущему, чуть держась за стенку, в ванную Дазаю не лезет, не хочет помощи — не надо. Накахара в матери Терезы не нанимался, дважды с одним и тем же лезть не будет, пока не попросят, однако на кровавые следы на стенке и полу внимание все равно обращает. — Я принесу бинты, повешу на ручку двери, потом заберешь и перебинтуешься.       Осаму лишь угукает, скрываясь за дверью в ванной. В ванной же, закрывшись на замок, сползает по стенке на пол, смотря в потолок. Ему нужна помощь, это неоспоримый факт. Пуля прошла насквозь, поэтому кровь течет с обеих сторон — и спереди, и сзади. Сам он это никогда в жизни не залатает, но и звать Чую не хочет.       Кряхтит, начиная дрожащими слабыми пальцами расстегивать пиджак, пуговицу за пуговицей, и сжимает зубы, только теперь ощущая боль и неимоверную слабость. Кровью пропитана вся одежда, наверняка еще и уже на пол накапала. Ну пиздец.       В дверь трижды стучат. Это Чуя сообщает, что повесил свежие бинты на ручку двери. Но Осаму чувствует, что тот еще не ушел — стоит подле двери, мнется, но не спрашивает, помочь ли, все ли хорошо. Знает, что если спросит, то его точно отправят к себе.       — Чуя, — Осаму прилагает много усилий, чтобы сделать голос более игривым и непринужденным, а сам морщится от боли, когда стягивает с себя пиджак. Но впереди вещь посложнее — рубашка. Рубашка, которая прилипла к бинтам. И бинты, которые прилипли к телу и ранам. — Будь послушным песиком, иди спать.       — Да пошел ты!.. — рычит мафиози за дверью и чуть ее пинает. Слышатся шаги — Чуя уходит в комнату. И в этот момент в его мозгу щелкает — если сейчас не позвать, то он и правда истечет тут кровью к чертовой матери. Ладно, хер с ним, с этим Чуей, хочет помочь — пускай помогает, раз так неймется.       — Чуя! Стой, — пальцы расстегивают рубашку, начиная снимать ее. — Помоги, — он отползает от двери в сторону, к раковине, чтобы его не ударило, потому что знает, что Чуя…       …Чуя, используя способность, ломает замок к чертовой матери, и дверь, чуть дернувшись, открывается. Глаза его напарника размером с двадцать пять центов, когда он видит, в каком виде пред ним Осаму расположился.       — Ублюдок, — ругается он, подхватывая того под плечами на руки, но тут же отпуская — Дазай болезненно, мученически стонет от боли, чуть цепляясь испачканными в крови пальцами за рукава его рубашки. — Я сам, я в норме. Не надо мне помогать.       Накахара передразнивает его писклявым, полным недовольства голосом, и аккуратно расстегивает рубашку. Достает нож и без лишних вопросов начинает резать бинты на дазаевской груди.       — Блять… Сиди так. И не смей закрывать глаза, ублюдок, — тихо бормочет он, вставая и включая воду. Бинты у раны прилипли к телу, к краям образовавшейся дырки в боку, просто так не отодрать. — Будет больно, на, можешь сжать ее.       Чуя протягивает ему свою левую руку, правой держа намоченное горячей водой полотенце. Осаму вцепляется в его руку и молчит, готовый к боли. У него нет сил бормотать что-то, кажется, ему следовало сказать обо всем сразу. Стоит мокрой материи коснуться бинтов у раны, как Дазай сжимает руку Чуи своей нечеловеческой хваткой, кусает собственное запястье. Ему больно, щиплет и очень сильно.       — Потерпи, надо это отодрать и перевязать, потом вызовем Мори-Сана, — шепчет рыжий, аккуратно подцепляя краями ногтей бинты у кожи, так же аккуратно оттягивая материю от тела. Ему самому невольно становится больно от того, что он видит делает, но дрогнуть себе не позволяет, как и дать слабину. — Если не попытаться это остановить, то он приедет на похороны.       Бинты отдираются относительно быстро. Весь процесс занимает минуты две, три, сопровождается дазаевским шипением, втягиванием воздуха со свистом и тихих стонов. Чуя нежен и осторожен, лишь бросается тихими «блять», «придурок» и «потерпи». Он ругается не со зла, просто по-другому не может.       — Дазай, посмотри на меня, — требовательно зовет он, обращая мутный взгляд на себя. Вся ванна испачкана кровью, сам Чуя весь в крови. — Положи мне руки на шею и повиси так, мне нужно снять бинты со спины и перебинтовать тебя заново.       Дазаевские культяпки обвиваются вокруг его шеи послушно, но вяло. Сейчас Осаму не похож на страшного манипулятора и искусного дознавателя, чьи пытки наводят страх лишь простым упоминанием. Осаму сейчас, как ребенок, слабый и маленький, которого надо защитить и никому не дать в обиду.       — Скажи что-нибудь, — Чуя боится, что тот потеряет сознание и не придет в себя. Он привык к нему, как каждый человек привыкает к другому человеку. Без него уже тяжело представить будни: без смешков, без комментариев и шуток, за которые хочется оторвать голову, без подстраховки на миссиях и шуточных драк. Чуя боится, что лишится этого подобия друга снова, а терять людей он устал.       — Не бойся, — шепчет Дазай тому на ухо, уже закрыв глаза. Он доверяет ему. Страх перед тем, что кто-то узрит его настолько незащищенным, без слоя бинтов, без щита безразличия и словесной желчи, отступил. Чуя видит его таким, каким видел его разве что Мори-Сан.       — Пока ты говоришь, не боюсь. Еще немного, я завяжу бантик и отнесу тебя в комнату, — Чуя говорит все, что он делает, лишь бы не ощущать давящую на уши тишину. Лишь бы занимать Осаму разговором.       Они уже в комнате, Осаму лежит головой на его коленках, рукой сжимая накахарскую штанину. Чуя гладит его по волосам и судорожно набирает номер Огая. Тот не отвечает сразу, это бесит, нервирует, заставляет паниковать. Накахара бы позвонил в скорую, но не хочет, чтобы кто-то еще видел его напарника таким уязвимым.       — Мори-Сан! Осаму, его подстрелили, вы очень нужны, мы дома, — Чуя говорит в трубку быстро, не давая боссу и пары слов вставить, но тот уже обещает скоро приехать. Пока его нет, минуты тянутся бесконечно долго.       — Чуя, — Осаму ощущает, что больше не может. Не может находится в сознании, веки свинцовые, голова тяжелая, боль все не утихает, провалиться в сон кажется такой соблазнительной идеей, что он сдается. — Спасибо.

***

      Он разлепляет тяжелые веки уже в медицинской палате. Свет за дверью слишком яркий, но в самой комнате темно — за окном ночь, горят лишь огни фонарей и вывески далеких от больницы магазинов. Аппарат рядом пищит, информируя о том, что его пульс и сердцебиение в норме.       Чуть поднимает голову. Первое, что видит, — рука со вставленной иглой в вену и идущей от нее трубочкой с какой-то жидкостью. Капельница. Хочет высвободить вторую руку, чтобы выдернуть иголку, и только сейчас замечает, что она занята.       На его ногах, накрытых одеялом, лежит голова спящего Чуи, который сжимает его свободную руку в своей. Чуя весь перепачкан кровью, лохматый, как черт, но рядом. Сопит, сжимая его ладошку своей.       На устах Осаму проявляется улыбка. Глупая такая, слабая. Он аккуратно выдергивает свою руку из руки Накахары и опускает ее на его голову. Лохматит спутанные волосы, растягивая губы шире. Рыжий, чувствуя, что его тормошат, поднимает свою головешку с чужих ног и по-глупому хлопает голубыми, но, видно то было сразу, счастливыми глазами.       — Кто хороший мальчик? — Осаму не может не сказать это. Напарник чуть тушуется, резко садится прямо, фыркает и трет глаза. — Кто хороший мальчик, Чуя?       — Ты придурок, Дазай. Я позову Мори-Сана, — след его простыл в считанные секунды. Он выходит из палаты смущенный, радостный и раздраженный. Почему Осаму такой. Такой конченный идиот!       Огай заходит в палату спустя пять минут. Легко отсоединяет все приборы, спрашивает про самочувствие. Зовет медсестру и просит принести что-то поесть.       — Почему вы не погнали его в душ, не переодели? — в конце всех расспросов спрашивает Осаму, потягиваясь и еще раз осматривая палату. Она была ему уже знакома, именно в ней он лежал всякий раз, когда совершал попытки убить себя.       — А ты будто бы сам не знаешь, почему он ночевал у тебя в палате и даже в душ не отошел, — фыркает Мори, что-то помечая в блокноте и после смотря чрез тонкие очки на воспитанника. — Ты и сам знаешь все ответы, Дазай-Кун.