bittersweet

//BTS — 4 o'clock

1. Однажды осенью на Чонгука нападает хандра. Со всех сторон неудержимо наваливается жизнь, кипит, призывает к действию, но из-под его карандаша не выходит ни единой линии. Который день белесые альбомные листы таращатся на него укоризненной пустотой, но Чонгук не может заставить себя произвести на свет ни единого штриха. Он угнетен. Вдохновение, обычно совсем неприхотливое, теперь капризничает и постоянно ускользает: Чонгук никак не поймает его призрачный хвост. Это омерзительно и нагоняет тоску. Что может быть хуже студента-художника, часами просиживающего перед одиноким листом в попытке вернуть растворившееся в череде рутинных дней желание творить? Он его долго, безуспешно ищет. Бродит по улицам, вглядываясь в прохожих, и на его лице буквально написан вопрос — вы тут, случайно, вдохновение не видели? Маленькое такое, капризное, оно может прятаться в рыжих кронах деревьев или в цветастом шарфе незнакомой девушки, оно меня ждет, мне смертельно важно его найти. Люди молчат и на потерянного Чонгука не смотрят: проплывают мимо, пока он бестолково топчется посреди аллеи, а у его ног ветер накручивает спирали из листьев. В свете солнца они горят воистину золотом, это завораживает, но — увы и ах, — ничегошеньки не значат. Чонгук едва ли замечает, как ноги приносят его в художественную галерею. Он беспокойно бродит от картины к картине почти до самого закрытия, потерянно сжимая в руках альбом, и почему-то внезапно тормозит перед «Дорогой с кипарисами и звездой». Чонгук мало что знает о Ван Гоге кроме того, что тот был шизофреником и однажды отрезал себе мочку уха, но он все равно поддается порыву и замирает напротив репродукции. От искореженных мазков немного рябит в глазах, но он упорно смотрит, потому что еще мгновение назад знакомое трепетное чувство сжало ему виски при взгляде на картину. Чонгук тщетно силится его словить, но чем дольше он всматривается в синеву ночного неба, тем отчаянее становится мысль: ускользнуло. Альбомные листы под его пальцами расходятся трещинами заломов, Чонгук закрывает глаза. — В ней что-то есть, — раздается откуда-то справа размеренно. Чонгук вскидывается и поворачивает голову, чтобы наткнуться на стоящего с ним плечом к плечу человека. У него волосы цветом в сталь и длинная серьга в ухе, он умиротворенно глядит на картину, приподняв уголки губ. Чонгук ничего в ответ не произносит — у него не хватает духу, а горло сдавливает ощущением, что если он издаст хоть единый звук, незнакомец растворится в воздухе, и он не успеет, совсем не успеет впитать в себя всю силу его красоты. Он засматривается на ровную линию челюсти, на острые иглы ресниц, складки распахнутого пальто и родинку на шее, не скрытую за широким воротом свитера, и настоящее, неподдельное восхищение выбивает из легких воздух. Он окидывает взглядом его всего, окутывает и не боится, что парень заметит в нем алчность. Такие люди, они должны знать, на что идут, когда покидают свои дома и показывают себя миру. Чонгук и правда обворажен, и что с того? — Конечно, любая картина, она символична, — Чонгук краем уха чутко улавливает звуки его голоса, и его хандра буквально тает снегом по весне от низких, завораживающих нот, — Но в этой я и правда вижу особый смысл. Ты тоже? Что за наваждение. Чонгук нелепо качает головой, и поднимает свою челюсть с пола, когда парень поворачивается к нему всем корпусом. Анфас оказывает на Чонгука еще более ошеломительный эффект, и красивый — это не то слово, каким можно его описать. Бесподобный, прекрасный, удивительный… Чонгук надеется, что не говорит это вслух. Он пока вообще еще ничего не сказал, хотя парень смотрит выжидающе, так, словно именно этого и ждет. — Ким Тэхен, — роняет небрежно, не добившись от него внятной реакции. И протягивает узкую ладонь. — Чон Чонгук, — касание обжигает и приводит в чувство, и Чонгук тут же убирает горящую руку в карман, и движения его резкие, они выдают с головой, но глаза напротив улыбаются — наверное, это хороший знак. — Вот и познакомились, — Тэхен скалит зубы и щурится. Чонгук, он ведь в самом деле влюблен в искусство. Тэхен с его глазами, губами и венами на руках воплощает в себе настоящую его квинтессенцию, и, видимо, поэтому Чонгук послушно идет за ним в Старбакс, повинуясь сжавшимся на краю куртки пальцам. Вечереет, и через большое окно их столик заливает закатное солнце: оно купается в золоте тэхеновых глаз, сквозит в его волосах и отражается от колец на его пальцах. Чонгук то и дело ловит себя на мысли, что суть беседы ускользает от него каждый раз, когда он думает, как мог бы губами собрать золотые блики у Тэхена с кожи, и за эти мысли ему совсем не стыдно. Восхищаться искусством — не стыдно. Тэхен — искусство, Чонгук до искусства жаден. Он слушает, как Тэхен взахлеб рассказывает о своей любви к французским художникам, о малоизвестных фактах их биографии, но его не волнует ни возраст, в котором Поль Сезанн начал писать картины, ни кем априори хотел стать Пикассо, — он впитывает в себя ровный голос Тэхена, и ему впервые за долгое время так спокойно. — Это настоящее произведение искусства! — восклицает Тэхен, неясно кого убеждая, и Чонгук кивает: да, настоящее. Сидит перед ним и делится личным. Они знакомы от силы пару часов, и Чонгука ни разу не пугает четкое осознание, что он душу продаст за лишнюю минуту их размеренной беседы. За окнами — темень и рыжий свет фонарей, и они бредут к остановке неспешным шагом, цепляясь за присутствие друг друга и едва сталкиваясь запястьями, и ощущение у Чонгука такое, словно у него ни с одной девушкой доселе не было ничего более интимного и личного. Он бы запаковал этот момент в самую красивую обертку и спрятал от чужих глаз в самое укромное место, сладко подрагивая при каждой проскочившей о нем мысли. Чонгук не способен внятно изложить, что чувствует при взгляде на Тэхена, но это явно выходит за рамки обычного «быть без души». Оно наполняет его, распирает грудную клетку и растягивает в улыбке губы, оно делает его взор ласковым и жадным до шагающего рядом Тэхена. — Твой, кажется, — флегматично замечает тот, глядя на подъехавший автобус. Чонгук не оборачивается, напоследок стремясь вобрать в себя как можно больше от его образа, пристальным взглядом обшаривая долговязую фигуру напротив. Ему требуется собрать все силы, чтобы попрощаться. — До встречи, Тэхен, — выдыхает он, казалось бы, ровно. Голос хриплый и надломившийся. — Пока, Гукки. Чонгук забегает в автобус и, упав на сиденье, ловит силуэт Тэхена взглядом. Тот неспешно удаляется, сцепив пальцы на затылке и беспечно расставив локти. Полы его кремового пальто покачиваются на ветру. — Когда мы встретимся снова? — шепчет Чонгук, прижавшись виском к стеклу, а потом вскидывается, зажав рот руками, — Никогда, — он беспомощно качает головой, — Ты не взял его номер. 2. Неделя сменяет неделю, и если раньше Чонгук загибался в поисках вдохновения, то теперь он проклинает тот день, когда оно вернулось. Сточены все карандаши, закончились альбомы, тетради, скетчбуки и поля учебников, а руки зудят каждую минуту, не оставляя ему ни единого продыха. Он тратит уйму денег на бумагу, ручки, карандаши и кисти, и все свободное время он их марает, заполняя ящики, полки и сумки рисунками. Он рисует все подряд, осточертело стирает грифели, но раз за разом, за что бы ни брался, выводит одни и те же глаза, ассиметричные грубые губы и длинную серьгу в ухе. Это похоже на помешательство, в его голове не осталось места для кого-либо другого, а пальцы не хотят изображать ничего кроме выжженого под веками образа. Наваждение с именем Ким Тэхен, как от тебя избавиться? Не выходит работать, в привычном темпе учиться, пока все мысли посвящены одной-единственной цели: рисовать столько, пока сами по себе не будут разжиматься от износа пальцы, пока каждый образ, возникший в голове, не обретет плоть, пока не отпустит чертово наваждение. Чонгука ломает на мыслях о Тэхене, корежит и выворачивает от желания увидеть, коснуться, забрать себе безраздельно. Тэхен везде: в рисунках, перед глазами, во снах, но в жизни Чонгука его нет совсем, как если бы поход в галерею привиделся ему в пьяном бреду на одной из студенческих вечеринок. Чонгук не видит покоя, он день за днем возвращается в тот район в надежде столкнуться со своим наваждением вновь, ведь это судьба, не иначе, он знает. Она подкинула Тэхена Чонгуку как раз тогда, когда он отчаянно в нем нуждался, и теперь смеется ему в лицо, потому что цена вдохновения оказалась непомерно большой, такую плату Чонгук отдать не способен, он жаждет Тэхена увидеть так сильно, словно с каждым днем в отдалении из него по капле вытекает жизнь. Уходит в рисунки, оседает в бумаге и лишает его сил. Сумасшествие, точно, у Чонгука взгляд бессмысленный в последние дни, такой, что Чимин пугается и тащит друга от общаги подальше, отобрав карандаши и альбомы, смыв подтеки краски с ладоней и щек. Чимин отличный друг, всем бы таких, Чонгук его любит всем сердцем и поэтому позволяет вести себя по центральной улице в сторону кинотеатра, а потом кафе, хотя он даже название фильма не помнит, а голод не чувствует уже пару дней. В пальцах — фантомная боль по карандашу, он ждет возвращения в общежитие, чтобы броситься к бумаге вновь, но Чимин заставляет гулять по улицам, заставляет наслаждаться погодой, хотя он уже точно в курсе, что напрасно. Они идут неторопливо по площади, и, проходя фонтан, останавливаются послушать уличного музыканта. Чонгуку всегда был по душе саксофон, и он счастлив, когда чувствует, что его ненадолго отпускает, пока он со смеженными веками вникает в мелодию. Впервые за долгое время ему вновь спокойно, и уходить совсем не хочется, потому что там — за пределами музыки — его ждут только бессонные ночи и бумага, и совсем не ждет Тэхен. — Слушай, этот саксофонист на тебя пялится, — хихикает Чимин, — Кажется, ты ему понравился. Чонгук шутливо бьет его в плечо, хотя сам думает, что пялиться на него бесполезно: он уже поражен в самое сердце и в ближайщее время собирается задохнуться под тонной изображений своей несостоявшейся любви. Он почти произносит это в ответ, но из горла только вырывается хрип, когда он распахивает глаза. Если и есть в мире для Чонгука что-то более прекрасное, чем Ким Тэхен, то это Ким Тэхен с саксофоном в руках и лукавый взгляд его кофейных глаз, к которым прикипает Чонгук, забывая дышать. Его рука все еще на плече Чимина, и тот морщится и шипит, потому что Чонгук сжимает пальцы слишком сильно. Сердце бьется в его груди так часто и сильно, что Чонгук опасается за целостность своих ребер, и весь его мир сужается до одного человека, опустившего саксофон и встречающего его взгляд открытым своим. Чонгук не опасается того, что выглядит странно, застыв посреди площади с открытым ртом: облегчение, которое на него сваливается, заставляет колени ослабеть, и Чонгук почти видит тот тяжкий груз вдохновения, свалившийся с плеч. Нашелся. Чонгук отцепляется от непонимающего ни черта Чимина и делает шаг навстречу своему наваждению. Он нашел и больше не упустит. Тэхен улыбается своей ассиметричной улыбкой, и взгляд у него приглашающий. 3. Рассветное солнце лениво ползет по стенам, заливая комнату приятным оранжевым светом, и мягко ложится на предметы. Чонгук подставляет ему лицо и жмурится. Новый день, новые впечатления — Чонгук наслаждается. Он ощущает тяжесть привалившегося к его груди тела, и его подбородок идеально ложится в изгиб чужого плеча, а руки, сцепленные в замок, покоятся под футболкой на чужом животе. В коконе из хрустящих одеял жарко и беззаботно, и Тэхен в его руках осоловело моргает спросонья и жмется ближе. Чонгук счастливо щурится и ловит-ловит-ловит губами солнечные блики с его кожи.