bittersweet

Море и мудрое, и нежное, и сильное, и непредсказуемое. Но главное — море зовёт.

Поначалу кажется, что на берегу — ни души. Вспенившиеся гребни волн, их тихие вздохи. Раз за разом набегают на берег, унося с собой следы босых ног, превращая песок в бесконечную антрацитовую гладь. Солнце неторопливо роняет вниз слабые отблески, и земля ловит их, отражает, напитанная влагой, словно зеркало. Бесконечное, блестящее, черное. Тэхен оглаживает взглядом курчавую водную зыбь, ее изумрудную темень, и, умиротворенно пропуская в легкие хрупкий ледяной воздух, поворачивает голову вправо. Чонгук перехватывает его взгляд — кроткий, взволнованный, ласковый, — и от жемчужного отблеска его улыбки тело сковывает необъяснимый трепет. Прямо так — от самой макушки до пят пробирает бархатной нежностью. Ладонь ложится в чужую знакомо и правильно, и постепенно сгущаются краски неба над их головами. Солнце, чья вечная радость — наблюдать, как бережно ловит море его лучи, остается далеким отблеском в графитовой вате набегающих туч. Краски вокруг — синева, изумруд и свинец. Сумрачно и спокойно. Дышится. Пропуская через себя потоки соленого колкого бриза, позволяя ему, раскинув руки, забраться под рубашку, раздуть ее, словно парус, Тэхен в пару рывков, едва касаясь босыми ступнями земли, оказывается у кромки воды, и улыбка расплывается на лице раньше, чем он успевает об этом подумать. Чуть меньше, чем полмгновения, и он, не видевший моря так долго, что в пору выть, уткнувшись в чужое плечо, погружает ноги в студеную морскую пену. Холодом прошибает до самого позвоночника, сознание топит восторг. Тэхен так сильно, так безнадежно влюблен: в запах соли и морских капель, чаек, водорослей, прохлады. Запах ветра, мокрой земли и свободы. Он вдыхает его полной грудью, пропускает через себя всего, позволяет окутать с ног до головы, прокрутившись на пятках вокруг своей оси, а когда замирает, остановившись спиной к беснующимся водным просторам, прикипает взглядом к его человеку, что стоит, завороженный, и тянет вперед раскрытую ладонь. Тэхен так отчаянно, так упоенно влюблен: в звонкий искрящийся смех, бликующее золото глаз и распахнутую настежь душу. В касания теплых рук — аккуратные, тонкие. Заставляющие мутиться рассудок касания души. Он засматривается — восторженно, зачарованно, так, что шаг дальше в скользкий песок, вздох перед тем, как, набравшись смелости, поманить голосом ближе, оглушительный по сравнению с тихим шуршанием волн всплеск — и в следующее мгновение плотная толща воды уже схлопывается над ним, выбивая из легких воздух. Море — не враг, море — дом, Тэхен пугается лишь в первую секунду, пока еще не успевает разглядеть последние солнечные лучи, пронизавшие изумрудные стены вокруг. Море снова — часть его самого, и ни единой мысли не закрадывается о том, чтобы, совершив рывок, вынырнуть обратно на поверхность. В родной синеве растворяются очертания лежавшего совсем близко берега, как будто и не было его вовсе, и, если расправить руки и не закрывать глаза, вмиг захлестывает знакомое ощущение, словно паришь. Невесомость и легкость, необъятная толща воды под тобой и на сотни метров вверх и звонкая, привычная пустота в голове. И в сердце. Его, правда что, колет несмело ежечасно, и, стоит только на миг пропустить через себя вспышкой возникший перед глазами образ до дрожи знакомой улыбки, сердце, оно, дьявол бы его побрал, просто костерится. Тэхен позволяет себе прикрыть глаза лишь на долю секунды, наконец полной грудью вдохнув, а когда распахивает их, за ребрами у него горит огнем, на корне языка — морская соль и горечь. А над головой — изо всех сил трясущий его за занемевшие плечи, бледный, словно утопленник, Чонгук. Охваченный страхом, растерянный, с мокрыми волосами, налипшими на щеки и потяжелевшей от влаги одеждой — он держит его крепко, как самое — самое хрупкое, драгоценное. — Не надо было нам приезжать, — с досадой в голосе роняет он, и страх в нем клубится и рвется наружу с рваным вздохом облегчения. — Надо, — хрипит Тэхен, и его горло дерет от кашля, а в груди печет так сильно и, кажется, совсем не от морской воды, — Прости. Он заставляет себя сесть, одеревеневшими руками тянет к себе, вжимается животом в живот, холодной щекой впечатавшись в щеку, и прощения просит не словами, а осторожно огладившими напряженную спину пальцами, мертвой хваткой на теле, от которой кости почти что трещат, но это ничего, не больно, пока это его человек. Он стерпит все, что угодно, если это Чонгук. Тот бормочет что-то беспорядочно ему во влажные волосы, прижимает к себе так, будто цель его — прикипеть, впаять в себя, став одним целым, чтобы больше ни мысли не было о том, чтобы отдать на милость морской пучины. Даже если пучина — дом, даже если душа никогда не закрепится на суше, как бы не оказался тяжел якорь, чья цепь крепится за сердце. С сердцем все еще сложно: сердце там, где дом, но свое собственное Тэхен давным-давно, еще с незапамятных времен, вложил в заботливые человеческие руки. Он знает, люди редко позволяют тому, что им дорого, от них ускользнуть, и надеется, что Чонгук алчен достаточно, чтобы никогда и никому его, Тэхена, сердце не отдать. Не отнимай от меня руки, держи, пожалуйста, только меня держи. Море разразится штормом, море потопит корабли величиной больше, чем можно себе представить, разломает их на щепки, чтобы оставить себе, упрятать в пучине на самую глубину. Море любит, лелеет своих детей, зовет их, когда те пытаются познать сушу, когда становятся перебежчиками в чужой, надводный мир. Море всегда возвращает свое. Тэхен покрепче хватается за ледяную ткань рубашки у Чонгука на спине — как если бы это могло удержать — и, щекой съехав в треугольник между плечом и шеей, кусает губы, будучи не в силах уже отвести взор от набирающих высоту гребней волн. Чем сильнее вглядывается, тем большей синевой наливается радужка его глаз, и волны бушуют, отражаются в них подобно солнцу, что бликовало совсем недавно на бескрайней чернильной глади песка. Море волнуется, приковывает взгляд, море завораживает, не дает покоя, море губит, пугает, страшит, море штормит, разражается бурей, забирает себе корабли, забирает себе людей. Море сливается с небом, море бушует, вскипев. Море зовет. Тэхен оставался вдали от него так долго, и море гневалось на него за то, как просто он променял его бескрайний подводный простор на растерянную улыбку человека, в уголках которой таится солнце. Его человек прекрасный, смешливый, чуткий. У его человека самые ласковые руки и голос — золотой. Его человек не из тех, кто может отречься из-за такого пустяка как бездушное, жестокое море. Его человек замечательный. И Тэхен — сплошь хищник, сплошь эгоист — не готов от своего человека отказываться. Волны перед ним вскипают, набирают высоту и разбиваются мириадами капель, опадая на песок, скатываясь обратно по берегу. Волны понемногу забирают все больше суши, надвигаются и растут, чернеют, пенятся, нагоняют благоговение и ветер. Тэхен говорит ровно, и в глазах его разливается глубокая, бархатная синева, и окончательно тонет последний проблеск света. — Чонгук? — Да? — Ты только... не задерживай дыхание. Вспенившиеся гребни волн, их тихие вздохи. Раз за разом набегают на берег, унося с собой следы босых ног, превращая песок в бесконечную антрацитовую гладь. Солнце неторопливо роняет вниз слабые отблески, и земля ловит их, отражает, напитанная влагой, словно зеркало. Бесконечное, блестящее, черное. Как ни приглядывайся, на берегу — ни единой души.