Chase Holfelder - Animal
*Here we go again We're sick like animals We play pretend You're just a cannibal And I'm afraid I won't get out alive
Время идет, в Сеуле ничего почти не меняется. Кофе в пластиковом стаканчике медленно остывает и оседает горечью на языке, Чонгук одним жадным глотком приканчивает его и садится в такси. Прибыв в Корею всего два дня назад, он уже с нетерпением ждет момента, когда вновь окажется в самолете, и об этой поездке напоминать ему будет лишь очередной штамп в загранпаспорте. Как назло каждый угол дома, фонарный столб и даже брошенная на тротуар бумажка бросаются в глаза и выглядят иррационально знакомыми, словно, покидая Сеул несколько лет назад, Чонгук оставлял за спиной именно эту картинку. Он вертит в пальцах телефон и зарекается думать о прошлом. Всю дорогу хмурится, старательно отгоняет от себя любые мысли, не связанные с работой. В его руках – сумка с камерой, в мобильном – три пропущенных от Сокджина, потому что «ну я же просил не опаздывать», а Чонгук как обычно зазевался перед ноутбуком, закопавшись в фотографиях. Настроение болтается где-то на уровне пола, потому что Чонгуку заранее известно, что эта поездка не может закончиться удачно, как не может иметь хороший конец все, вообще как-либо связанное с этим городом. Сокджин встречает теплыми объятьями и сладковатым запахом одеколона, от которого слегка ведет, и тут же посылает работать. Показ уже начался, и Чонгук, выудив камеру, флегматично делает снимок за снимком и изредка отлучается, чтобы убедиться в исключительно высоком качестве своих фотографий. Вокруг крутятся другие фотографы, они шумные и позитивные, они наслаждаются происходящим и стараются наладить контакт, на который Чонгук идет с неохотой. Модели перед ним проплывают одна за другой, все они яркие, красочные, но ни одна не цепляет взгляд надолго. Чонгук снимает высокую девушку с тугим узлом волос на затылке, девушку с причудливым цветком на голове, парня с нарочито небрежно уложенными волосами, в свете софитов отливающими сталью. На парне Чонгук слегка подвисает, опустив камеру и бестолково уставившись на маячившие в вырезе кофты острые ключицы. Подвисает на рассыпавшемся по коже рисунке родинок, отмечает про себя каждую и не смеет взглядом забраться выше. Он громко сглатывает и машинально делает снимок. Чонгук не смотрит, как тот получился, он хочет отбросить камеру от себя подальше: она почти осязаемо обжигает ему пальцы. Парень с подиума картинно склоняет голову и оглаживает взглядом толпу. – Выглядишь так, словно сейчас сожрешь его живьем, – Сокджин хихикает где-то над ухом. Чонгук поворачивается к нему с легким недоумением в глазах. – Мне показалось, что я его знаю, – пожимает плечами он и сжимает камеру до побеления костяшек. *I wanna run and hide I do it every time You're killin' me now And I won't be denied by you The animal inside of you
На афтепати его притаскивает тот же Сокджин, хотя у Чонгука на языке вертятся тысяча и одна отговорка, чтобы не пойти, но они все донельзя смешные и неубедительные, так что вместо одинокого вечера в номере отеля Чонгука ждет клуб и целая толпа разношерстного народа, задействованного в модельном бизнесе. Оставив Чонгука на диване в темном углу зала в компании подозрительно пахнущего напитка, Сокджин пропадает на какое-то время, а когда возвращается, Чонгук мгновенно жалеет о том, что не может утопиться в своем граненом стакане. – Подумал, что ты захочешь поболтать с моим знакомым, – доверительно грохочет Джин, указывая на своего спутника. Спутник поблескивает в полумраке темными глазами и отлаженым движением поправляет свои стальные волосы. Смотрит в упор и совсем не так, как принято при первой встрече. – Это Тэиль. Ким Тэиль, – Сокджин улыбается, махнув рукой в сторону парня. Запястья сводит едва заметной судорогой, чтобы скрыть кривящиеся губы, Чонгук отпивает из стакана, стукнувшись зубами о стеклянный край. – Рад знакомству, – сипит, назвавшись в ответ, и не торопится пожимать протянутую узкую ладонь. Он, еще не касаясь, знает, что она горячая, сухая и запросто может вырвать его сердце прямо из грудной клетки, не дрогнув. Ким. Тэиль. Он, в принципе, даже не удивлен. Звучание чужого имени гулко отдается в ушах, почти осязаемо оплетается удавкой вокруг шеи. – Вы подружитесь, – смеясь говорит Сокджин. Говорит искренне и без какого-либо подтекста, потому что он совсем не в курсе, почему парень все еще сжимает чонгукову руку в своей, а тот едва сдерживается, чтобы не драпануть поскорее к выходу. – Разумеется, – кивают ему в ответ, и голос, едва различимый в окружающем гуле, бьет Чонгуку прямо разрывным в голову. Сокджин, он на то и не самый близкий друг, чтобы этого не уловить. Он выцепляет взглядом кого-то из знакомых и сваливает, и его никто не останавливает, потому что сказать что-то вроде «Убери его от меня» значит сдаться, еще даже не начав первый раунд. Раунд? Да. Проще представить все это игрой. Возомнить, что можешь даже установить какие-то правила. О, Чонгук знает, какие ограничения он мог бы выжечь у себя на лбу, чтобы каждый раз, глядя в зеркало, вспоминать и в обязательном порядке держаться подальше. Не касайся. Не вступай в контакт. – Тэиль, – Чонгук кивает и делает еще один глоток зеленоватой дряни из стакана. Его стеклянное дно звонко стукается о поверхность столика, – Теперь ты называешь себя так. – В точку, – отзывается парень и закусывает губы. Глядит, рассматривает, впитывает в себя чужую растерянность и явно, даже не пытаясь это скрыть, упивается. Чонгук подскакивает и дергает его на себя прежде, чем осознает, что делает. Пальцы сжимаются на жестком воротнике чужой рубашки – так близко к тонкой шее, которую бы лучше взять и преломить единым движением, наслаждаясь хрустом позвонков. В ответ ему прилетает лукавая ухмылка ассиметричных губ. – Прячься за чужими именами сколько угодно, – ядовито бросает Чонгук, – Я тебя насквозь вижу, – и добавляет, понизив голос и точно зная, что его все равно услышат: – Тэхен. Он говорит уверенно, умело игнорируя расползающееся в груди омерзительное и полузабытое чувство, которого человек напротив совсем не заслуживает и от которого Чонгуку пора бы уже давно избавиться. Оно разгоняет по венам кровь и заставляет его почти задохнуться, когда по затылку вдруг невесомо проходятся тонкие смуглые пальцы. Чонгука выворачивает от осознания того, как просто они могут вновь его касаться. – Давно не виделись, Чонгук-и, – дыхание опаляет щеку, и Чонгук тут же отталкивает парня от себя, нелепо трясет головой и кидается к выходу. Тэхен за его спиной хохочет, его смех перекрывает даже музыку и преследует до самой улицы. Процент их встречи в Сеуле спустя столько времени был столь ничтожно мал, возвращаясь, последнее, чего Чонгук мог ожидать – это столкновение с человеком, который однажды уже перекроил все его нутро. Перекроил играючи, с оттяжкой и неизменной полуулыбкой на лице. Не то чтобы даже под себя. Но так, чтобы никогда и ни под кого другого. Тэхен играет искусно, умело и буквально впадает в экстаз, ломая свои декорации. Доставить ему такое удовольствие вновь значит обнулить все годы борьбы с самим собой, проведенные в другой стране в слепой надежде выкорчевать опостылевшие образы из памяти, стереть и жить, не опасаясь, что одна встреча способна выбить почву из-под ног. Это значит проиграть и сдаться, признать, что Да. Как ни крути, все дороги Чонгука так или иначе ведут… Раскатистый смех Тэхена все еще стоит у него в ушах. Однажды осенью он уже попался. Напоминание об этом жжет веки изнутри, и его, похоже, лучше вогнать внутривенно: на случай, если хреново усвоил. На случай, если забыл, что Тэхен – токсичный, абсолютно деструктивный, и вступать с ним в контакт смерти подобно и никогда не ведет ни к чему мало-мальски хорошему. *Oh, oh I want some more Oh, oh What are you waitin' for? What are you fightin' for?
Их первое в жизни Чонгука столкновение происходит, когда тот совсем не готов к каким-либо потрясениям. Его школьная жизнь состоит из вечно заваленых тестов, порваных учебников и курения тайком за зданием школы, но она размеренная и ни к чему не обязывающая. Вторая осень в статусе ученика старшей школы становится для Чонгука фатальной. Все начинается с концерта на день открытых дверей, на который его заставляют пойти учителя под угрозой жалобы родителям на успеваемость. Не то чтобы нагоняй от матери был весомым аргументом, но на тот день он не успевает построить никаких планов и решает просто отоспаться на задних рядах. Как оказалось позже, ссора с родителем вышла бы для него меньшим из двух зол. Почему он просыпается в тот момент, когда на сцену забирается лохматый и хрупкий парень с гитарой, навсегда остается тайной за семью печатями. Но задремать вновь уже не удается: парень ударяет по струнам и затягивает песню, его голос взлетает к потолку и выбивает из легких Чонгука весь воздух. Песня – полное фуфло, парень на сцене – самый обычный и вообще из тех, кого он едва ли мог заметить в потоке учеников, но Чонгук сидит, окаменев, и чувствует что-то схожее с ощущением, когда тебя со всей дури бьют лопатой по затылку. Только в его случае ударяют низким грудным голосом, безжалостно и прямо в солнечное сплетение. Чонгук слушает и борется с необъяснимым желанием раскурочить себе грудь и вырвать оттуда ноющее сердце к чертям. Неясно, что делать с ним: отбросить подальше в сторону или благоговейно сложить к ногам растрепанному мальчишке на сцене, чья игра на гитаре оставляет желать лучшего, но голос пригвождает к месту. Чонгук наивно полагает, что у него есть шанс просто подняться и покинуть помещение, но он отчего-то сидит до конца выступления и пялится во все глаза. Едва ли моргает. Песня врезается в мозг и не дает покоя до конца дня. Чонгук находит ее в интернете, но прежде чем послушать долго сидит и вдупляет в экран ноутбука бессмысленным взглядом. Песня либо цепанет его также как на сегодняшнем концерте, либо придется признать самому себе: дело не совсем в ней. Совсем не в ней. Потому что в таком случае проблема ослабевших чонгуковых ног и внезапной тахикардии – нескладный парень и его смуглые пальцы на грифе гитары, прилипшая ко лбу челка и низкий голос, распространивший неясное ощущение в районе живота. Песня играет в его комнате на повторе весь вечер, пока не оседает где-то на подкорке. Голова Чонгука гудит, и он долгое время лежит в кровати без движения, уставившись в темноту за окном. Песня играет, играет И оказывается самой обычной. *Hush, hush, the world is quiet Hush, hush we both can't fight it It's us that made this mess Why can't you understand?
Чонгуку дана целая куча громоздких обид, одна закостенелая привязанность и почти невыполнимая задача: сдержаться и не свернуть шею постоянно маячившему поблизости Тэхену. Тэилю, если угодно. Чонгуку плевать, как он обзовет себя в этот раз, плевать, что будет делать и как себя вести, ему бы только продержаться до конца недели, сохранить дистанцию и не попасть под прицел снова. Тэхен совершенно против дистанции, против течений и принципов, Тэхен, как всегда – на поводу своих желаний, и ни при каких условиях не собирается останавливаться. Он везде: у входа в студию, в темных ее коридорах, в зале для фотосессий и в чонгуковой камере. За последнюю обидно по-особому, потому как выкинуть ее желание одолевает нестерпимое. По окончанию очередной съемки Чонгук долго плутает по зданию в поисках курилки, а потом и выхода. Ни то, ни другое быстро не находятся, зато находится Тэхен, как-то незаметно пристроившийся на хвосте и размеренно шагающий следом. – Ты намеренно меня преследуешь? – Чонгук резко тормозит и поворачивается. Тот щурится лукаво и пальцем медленно ведет по своим губам, размазывая косметику. Взгляд цепляется за это движение совершенно против воли, и к щекам приливает жар. – Слишком много о себе думаешь, –Тэхен хмыкает и кивает головой на дверь туалета. Чонгук кусает губы и страшно хочет провалиться прямо под землю, потому что, блять, он только что конкретно облажался. Тэхен, последив за нервным движением его рук по шее, вдруг широко и с легким налетом помешательства ухмыляется, – Или обо мне? Приближается медленно и тягуче. Склонив к плечу голову и шелестя одеждой. Чонгук дергается в сторону – и оказывается схвачен за плечо мягкими, но цепкими пальцами. Кожа под ними горит, хотя на нем толстый свитер, через который тепло чужой ладони совсем не должно проходить. Но у Чонгука слишком много этих «совсем не должно» в отношении Тэхена. Тэхена, что стоит сейчас вплотную и вкрадчиво шепчет куда-то в треугольник между плечом и шеей: – Ты все еще думаешь обо мне, Чонгук? – и вдруг, ни капли не колеблясь, на секунду цепляет щеку Чонгука зубами. Тот подрывается и бьет наотмашь почти безотчетно: удар прилетает в плечо, и Тэхен отступает на шаг, отпускает его, но смотрит тяжело и в упор. – Замолчи, если не хочешь, чтобы я заставил тебя это сделать, – зло бросает Чонгук, отодвигаясь еще дальше. В его ушах звенит, а щека жжется: он мажет по ней ладонью, стирая влажный след, и стискивает челюсти. – А я хочу, между прочим, – скалится Тэхен в ответ, – У меня даже есть один классный способ наготове. Показать? И медленно проводит языком по нижней губе. Твою мать, цедит про себя Чонгук. Твою мать. Отвяжись от меня. Оставь в покое. Тебе самому не так сильно нужно, чтобы меня держать. Чонгук в курсе, он сразу просек, что за прошедшие годы Тэхен никого себе так и не нашел. Никого, кто мог бы пойти для него на многое даже в ущерб себе. Чонгук так вот мог когда-то в свои глупые семнадцать, когда его нутро жадно выгрызали бабочки, а от низких ноток в тэхеновом голосе нехило потряхивало. Сейчас тоже потряхивает, но, скорее, от ненависти, чем от вожделения. Потому что Чонгук помнит, что в свои глупые семнадцать у него к Тэхену было – серьезно, а у Тэхена – багровые отметины по телу, которые Чонгук не оставлял. Чонгук с тех пор уяснил и выучил, что ты мне нужен – совсем не обязательно синоним я люблю тебя. Тэхен вообще из тех, с кем слово любовь почти не соотносится. Он из тех, от кого хочется бежать и скрываться, от чьего взгляда по ощущениям – как минимум сдирают скальп живьем, кто голыми руками способен пробить тебе солнечное сплетение, чтобы добраться до сердца и сжать его в пальцах с победным оскалом. И выбросить также легко и играючи. Когда Чонгук разворачивается и уходит, Тэхен долго глядит ему в след, но не спешит останавливать. *Say goodbye to my heart tonight
Сокджин вновь заикается об афтепати, и Чонгук сначала только недоверчиво морщится. Последняя обернулась для него максимально неприятной встречей, и с одной стороны, мало ли что может случиться в этот раз, но с другой… он все-таки не трус, чтобы забиться в номер отеля, обернувшись тремя слоями одеял в надежде, что они защитят от призраков прошлого, настойчиво скребущихся в дверь. Он соглашается пойти и быстро об этом жалеет, потому что клубы все же не его стезя, да и в Сеуле он знает не так много людей, чтобы ему скоро не наскучило. Промаявшись с час с почти нетронутым коктейлем в руке и окончательно потеряв в толпе Сокджина, Чонгук думает, что, пожалуй, свой долг перед ним выполнил и может наконец убираться восвояси. На выходе из клуба он лениво выцепляет из пачки сигарету и пару минут стоит, выпуская дым в воздух, затем неспешно шагает вдоль домов. Парня, спиной подпирающего стену и морозящего задницу на холодной земле он бы даже и не приметил. Если бы не растрепанные пряди стального цвета и хрупкие запястья в рукавах рубашки. Чонгук скашивает глаза и торопится пройти мимо, хотя Тэхен сидит, уставившись в землю, и ни на что не реагирует. Пьяный, под кайфом или просто очередные закидоны – Чонгуку до лампочки, он размеренно вышагивает вдоль по улице и цедит дым. Кончики пальцев покалывает от холода, он продрог даже в своей теплой куртке. Мысль о рубашке Тэхена, поверх которой ничего не было накинуто – пронзительная и бьющая точно в виски, Чонгук отмахивается от нее и сворачивает на другую улицу. А потом вдруг находит себя сидящим перед Тэхеном на корточках и треплющим его за плечо. Чонгук не хочет искать себе оправданий, потому что знает: он может дать слабину разок, если хуже от этого будет только ему одному. Хуже становится почти сразу же – Тэхен медленно поднимает голову и таращится на него темными, блестящими глазами. Щурится и кусает губы. – Привет, – выдыхает как ни в чем не бывало. Он под чем-то, думает Чонгук. Вряд ли дойдет сам до дома. Какая мне разница. Он тянет Тэхена на себя, и тот неуклюже заваливается вперед, больно стукнувшись подбородком о чонгукову ключицу. Он близко, загнанно дышит в шею и скалится, и у Чонгука в животе помимо воли скручивается тугой узел, а сердце ускоряет темп. Так не должно быть, он все это оставил давно позади, и практически уверен, что может в любой момент сбросить чужие руки с плеч и уйти, оставить Тэхена одного, далеко за пределами собственной жизни, как несколько лет назад. Но он упорно тащит его на себе к такси, выбив полубессознательное бормотание об адресе. Квартира Тэхена маленькая и благо что находится на втором этаже. Добравшись до нее, Чонгук надолго залипает в коридоре, решая, бросить ли свою ношу прямо здесь или донести-таки до спальни. Ноша доносится до спальни спокойно, но не желает отлипать, когда ее пытаются скинуть на постель. Вцепляется мертвой хваткой в рукава куртки, вжимается судорожно всем телом и в глаза заглядывает почти осмысленно. От прикосновений передергивает и ощущение такое, словно ногтями по гипсокартону – с нажимом и челюсть сводит. Тэхен в полумраке поблескивает глазами, и в его взгляде – ни грамма искренности, только туман и что-то далекое, заставляющее сноп мурашек, собравшись в кучу, скатиться вниз по позвоночнику. В свете уличных фонарей лицо напротив точеное и словно слепленное из теней, Чонгук на мгновение прикипает взглядом к пронзительно знакомому шраму на щеке, и прогорклое, тяжелое чувство подкатывает к горлу. Он стоит, смотрит, и из глотки почти вырывается жалостливое Дай Мне Уйти. Руки против воли сжимаются крепче, но самого Чонгука никто не держит. Тэхен жмется ближе, поднимает лицо и прошибает взглядом. Ему бы лучше молчать, заткнуться насовсем, не давать своему голосу коснуться ушей Чонгука никогда больше, но Тэхен хрипит: – Холодно, Чонгук-и, – и тянется вперед, а в глазах – ни единого проблеска сознания. Только темень и отражение всех чонгуковых обид. Голос прорезается откуда-то издалека и по ощущениям сравним с ушатом ледяной воды: он обрушивается на Чонгука резко и отрезвляюще, тот одним рывком валит Тэхена на кровать и отшатывается, едва ли не падая. Тэхен мешком падает на одеяло и замирает. Только глаза следят неотрывно за Чонгуком, который торопливо тянется к ручке двери. Ему нужно уйти – сбежать прямо сейчас, скрыться и никогда больше не попадаться Тэхену на глаза. Чонгук знает – один прокол, и Тэхен вновь втянет его в свои игры, выкорчует все его нутро и отправит пылиться куда-то на свой личный склад ненужных, но преданных ему и им самим игрушек, к прочим декорациям, что сплошь в трещинах и сколах. Он так устроен, Тэхен. Он умеет привязываться – крепко, почти намертво, он может впаять Чонгука в себя вновь так, что отрывать – только с мясом, а после себя оставлять лишь густую черноту. Даже если Чонгук не просил ни о чем подобном. Тэхену незачем беречь и ценить свои игрушки, пусть он и не сможет никогда набрать новые. Потому что так он устроен. Потому что привязанность не значит любовь, потому что Чонгук с Тэхеном не справляется, как и с самим собой. – Холодно, Чонгук-и, – тонкая, сотканная из ночных полутонов рука тянется навстречу, и Чонгук кривится. Что-то хрупкое, до сих пор уцелевшее в нем теперь надламывается окончательно. У Тэхена пугающе осмысленный взгляд, горячие ладони и тонкие запястья. А еще обветренные, знакомые губы. Чонгук вжимается в них грубо и отчаянно, пальцы вплетаются в волосы и тянут – так, чтобы больно, так, чтобы Тэхен жмурился и чувствовал себя виноватым хоть самую малую толику. «Я тебя насквозь вижу» – а толку-то, если Чонгук все равно тянется к Тэхену безотчетно и позволяет себя перекраивать безоговорочно. Он может позволить себе это сегодня, назовет это как угодно – помешательством, призраком прошлого, но не назовет слабостью, потому что слабости можно побороть, а вот вытеснить из него Тэхена – уже никак. Ненавижуненавижуненавижу, шепчет он, и слова оседают на коже Тэхена поцелуями и укусами, и Чонгук прикроется ими, сошьет себе оправдание и будет себя жалеть. Но это позже – утром, тогда, когда в голове прояснится, а в глазах перестанет рябить, а сейчас он целует Тэхена глубоко и мокро, и удовольствие жгучее, жадное накрывает, волнами накатывает и сшибает последние пределы. Оно приходит из самых глубин памяти, отзывается в пальцах знакомо. Чонгук накрывает Тэхена собой, и с каждым неосторожным прикосновением оголенной кожи к коже у всех его ненавижу всплывает обратная сторона. *Here we go again I kinda wanna be more than friends So take it easy on me I'm afraid you're never satisfied
Рассвет едва теплится за верхушками домов, когда Чонгук вываливается на улицу. Потрепанный, не спавший ни единой минуты и отчего-то самую малость довольный. Пусть он и загнал себя в капкан собственноручно несколько часов назад. За его спиной в темной глубине маленькой квартиры беззаботно видит сны Тэхен. Горячий, жадный до прикосновений даже в полусонном состоянии и абсолютно изнуренный Тэхен. На улице прохладно, и Чонгук ежится от порывов ветра, поглубже зарываясь в воротник куртки. Он шагает стремительно, почти бежит. Так, как ему следовало бы еще вчера. Его самолет в Японию отбывает через четыре часа, и за это время нужно успеть собраться и хотя бы принять душ. Все тело ноет от усталости, а глаза слипаются, и Чонгук не в силах даже уделить минуту тому, чтобы начать оправдывать самого себя и собственную слабость. Он может заняться этим позже. В самолете. В Японии. В следующий раз, когда Тэхен его найдет. Тэхен догонит. Всегда догоняет, ведь из всех пылящихся на складе его декораций Чонгук пока единственный, кто упорно продолжает трепыхаться. Их закостенелая привязанность целиком алой нитью прошита, и эта нить растянется, запутается, но вряд ли когда-нибудь порвется. Ни один из них сам ее тем более не оборвет. Как ни крути, все дороги Чонгука так или иначе ведут… Тэхен ворочается в постели и просыпается от холода.