bittersweet

Sic itur ad astra (лат.) — Так идут к звездам.

Он напевает, взглядом прикипев к своему отражению в зеркале. — Это верная дорога, мир иль наш или ничей… Голос возносится к потолку, невидимой шелковой лентой вьется вокруг шеи, с каждым звуком привязывая несколько крепче. Слушателей всего двое, но ему и не нужно внимание целой толпы, пока есть прочная уверенность, что тот, кто должен — вслушивается внимательно в каждое сорвавшееся с губ слово. — …Правду мы возьмем у Бога силой огненных мечей, — заканчивает он, скатившись почти до шепота, глазами исследуя человека в зазеркалье, коим является сам. Эгоистичный, тщеславный, жестокий. Самовлюбленный, мстительный, алчный. Но ни разу не лжец. И потому Чимин без тени бахвальства уверенно может заявить, что на грядущем балу его в красоте не переплюнет ни единая живая душа. Он глядит на себя со сдержанной улыбкой на губах, пока портной осторожно подкалывает булавками полу его бархатного камзола. Пышный воротник рубашки Чимина плотно охватывает горло и оттеняет персиковый румянец на округлых щеках так, что, засмотревшись, на миг можно совершенно позабыть, какими грехами полнится его душа и сколько порочных мыслей таится за подернувшимися поволокой темными глазами. Как много загубленных жизней лежит на его совести и как ничтожно мало места в палитре его чувств отводится состраданию. Чимин медленно склоняет голову к плечу, и длинная сережка, усеянная блестящими мелкими камнями, скользит по щеке и немного — по шее, а отблеск полуденного солнца прокатывается по влажной от слюны кромке зубов. Он улыбается себе, разглядывая отражение, улыбается неземной красоты созданию, что смотрит на него из зазеркалья, и легким движением пальцев поправляет платиновую прядь волос. Черта с два перед этим юношей кто устоит. Даже имея представление, насколько глубокая вязкая тьма скрывается за его светлым ликом. — Готово, Ваше Высочество, — раздается откуда-то снизу, и Чимин краем глаза улавливает сложившегося в три погибели подле его ног портного. Он делает шаг к зеркалу, поворачивается правым боком, левым, оценивающе приглядывается к тому, как подчеркивает синий бархат плавную линию талии и ладные покатые плечи. На пробу застегивает золотую пуговицу на уровне живота, и камзол обхватывает статную фигуру еще плотнее. — Хочу золотые нити — вот здесь, у кромки, — произносит он высоким звонким голосом, и портной внимательно следит, в какое место тычут маленькие ухоженные пальцы королевского чада, — Чтобы перекликалось со штанами. Повисает мгновение безропотной тишины, но сразу после доносится из дальнего угла покоев равнодушное: — Аляписто. Чимин разворачивает корпус в сторону стоящего подле стены дивана. Тэхен полулежит, закинув одну руку на резную спинку, второй придерживая книгу в ветхом потемневшем от времени переплете. И даже не отрывает от нее глаз. — Хочу много золотых нитей, — понижает голос Чимин, впиваясь в него глазами. Тот как ни в чем не бывало перелистывает страницу, заставив тень улыбки скользнуть по полным розовым губам. — Конечно, Ваше Высочество, — расторопно кивает портной, прочистив горло после короткой заминки, — Позвольте… — грубые смуглые руки осторожно стягивают камзол с его плеч, — К вечеру будет готово. — Иди, иди уже, — шикает Чимин, и тот, поклонившись, спешно скрывается за дверью. Он тут же расстегивает спрятавшиеся в ворохе ткани верхние пуговицы рубашки — и дышится сразу проще — и делает первый неторопливый шаг в сторону дивана. Тогда Тэхен наконец поднимает на него глаза. У него мертвый, леденящий душу взгляд. Когда Тэхен впервые вперился этим взглядом Чимину в лицо, тому захотелось попросить его отвернуться. Но тогда у Чимина не было и единого шанса распоряжаться не только другими, но даже самим собой. Но то было так давно — с тех пор воды утекло так много, что впору и не вспоминать их первую встречу более. Но обстоятельства этой встречи, к сожалению, именно то, что заставляет Чимина дышать. Тэхен оглядывает его всего, на мгновение задержавшись глазами на изящной шее. Эгоистичный, тщеславный, жестокий. Самовлюбленный, мстительный, алчный. Тэхен тот, кто знает младшего наследника титула от и до — со всем ворохом темных, озлобленных мыслей за этим прелестным лицом. И также Тэхен — тот, кто, ужаснувшись сперва, никуда от него не бежит. Возможно оттого, что таким младший принц стал совсем не по своей вине. Возможно, оттого, что и сам Тэхен приложил к тому руку. — Тебе нравится этот костюм? — Чимин в несколько шагов оказывается подле дивана, плавным движением проведя ладонью по своей шее. Своенравный, взбалмошный, ревнивый. И если ты с ним — против окажется весь оставшийся мир. — Какая разница, ты прекрасно знаешь, что выглядишь бесподобно даже в исподнем, — Тэхен разворачивается к нему, отправив книгу покоиться на пол легким взмахом руки. Чимин взглядом прослеживает траекторию ее падения, поворачивается к Тэхену вновь, и уже у него занимает меньше пары секунд вклинить свое колено меж его ног, опершись руками о спинку дивана по обе стороны от темноволосой головы. — Скажи, что прикончишь любого, кто будет выглядеть лучше меня, — заговорщицки шепчет он. Тогда никого и приканчивать не придется, думает Тэхен отстраненно, пока его пальцы неспешно ведут кривую линию залома вверх по ткани вдоль чиминова живота. — Безусловно, Ваше Высочество, — произносит он с мягкой улыбкой. Мгновение — и рука, что доселе медленно двигалась вверх, крепко хватает слоистый воротник рубашки и тянет в сторону: Чимин с восторженным вздохом оказывается вжат в диван, совсем не беспокоясь о состоянии своих утративших всякую укладку волос, — Любой каприз — за Ваше сердце. Чимин хохочет под ним, откинув голову и выгнув спину, жмурит глаза, ощущая, как касаются трепетно теплые губы кожи на его шее, ведут к плечу. Он чувствует, как мгновенно прокатывается вниз по позвоночнику дрожь, как сами собой губы растягиваются в довольной улыбке. Как мало же тебе нужно, — проносится у него в голове. Ни единого широкого жеста мое черное сердце не стоит. То ли дело лицо: за ту красоту, коей он обладает, отважный рыцарь готов в любой момент заколоть огнедышащего дракона, а отчаянный корсар — добыть из пучины морской и бросить к его ногам самые драгоценные сокровища. Тэхен готов на все вместе взятое. Порой видится, что даже на большее — и совсем не в красоте принца дело. Проходит словно целая вечность, прежде чем он наконец добирается до чиминовых губ — и в паху уже тянет сладко от предвкушения, и на щеках лихорадочными пятнами проступает яркий румянец. Чимин послушно приоткрывает рот, ощущая напор чужого языка, и знакомым жаром опаляет в груди. Тэхен целует его горячо, и сиюминутно отходят на второй план любые посторонние мысли. Чимин выгибает спину, прижимаясь ближе, пока длинные смуглые пальцы расстегивают рубашку на его груди, улыбается в поцелуй отчаянно. «Скажи, что прикончишь любого, кто будет выглядеть лучше меня» Узкие горячие ладони проходятся по его бокам, жадно оглаживая. «Скажи, что прикончишь любого, на кого я укажу» Остается только скулить от накатывающей дрожи, когда Тэхен губами прокладывает влажную дорожку от линии его челюсти к плечу и дальше — к груди. «Скажи, что ни единая душа не доберется до меня на этом балу, будь он тысячу раз проклят» Чимин жмурится, дышит загнанно сквозь сцепленные зубы, пальцами судорожно впивается в чужие мягкие волосы, чтобы, заглянув в затуманенные желанием глаза, вновь потянуться к губам. На костях его высечено опытом: нет такой угрозы, которой стоило бы ему в своей праздной жизни бояться, пока за спиной стоит тот, кто опаснее самого свирепого чудища этой земли и самого сильного шторма на их бескрайнем море. Чимин знает: его сегодня попытаются убить. Чимин помнит: Тэхен умеет идти на опережение. Чимин гонит любые сомнения прочь и сознание топит в желании, беззастенчиво запуская ладони под чужой жилет.

***

Тэхен увлеченно кружит его в танце, и люди вокруг смотрят. Кидают взгляды украдкой, глазеют, пялятся — Чимину все они нипочем, пока за талию его придерживают сильные руки того, кто подобно цепному псу будет драть глотку любому, способному представлять для его драгоценности хоть малейшую опасность. Его драгоценность… сокровище, которое охранять от посягательств он будет с воистину драконьим рвением. Этот бальный зал наиболее Чимином любим: просторный, сплошь отороченный золотом, мрамором, хрусталем, высоченными окнами и балконами второго этажа выходящий на кажущуюся издали бескрайней зелень королевского сада. Тот сад дорог чиминову сердцу как отдельно взятое — несчетное количество часов он успел провести под сенью его деревьев, убаюканный привычными касаниями самого опасного создания во всех ближайших окрестностях. Чимин из-под полуприкрытых век наблюдает за тем, как Джихен, старший наследник его семьи, ведет неспешную беседу в компании ближних советников их отца. Их бесконечно отважного, справедливого, сурового и — какое страшное горе! (чиминовым звонким голосом) — недавно почившего отца и короля. Младший наследник вновь взглядом оглаживает корону, угнездившуюся с недавних пор у брата на макушке, и тянет губы в холодной, безгранично бездушной улыбке. — Король умер, — тянет он певуче, — Да здравствует король. Его единственный слушатель, сверкая глянцевой теменью глаз, наклоняется ближе, заставив волну шепотков прокатиться по расположившимся невдалеке горсткам людей, и шепчет: — Всему свое время, Ваше Высочество. Чимин только посмеивается в ответ, позволяя увести себя в сторону от танцующих — к пристроившемуся подле мраморной колонны столу с закусками. Верное время нагрянет уже совсем скоро, размышляет Чимин отстраненно, пока перед ними размеренно протекают вереницы вальсирующих гостей, от которых периодически отделяются особо заинтересованные, чтобы перекинуться с принцем парой слов. Принц улыбается их комплиментам, деланно прячет глаза, заслышав в речи соболезнования, кокетливо парирует на каждое брошенное вскользь пожелание долгих лет жизни нынешнему королю. Кто им, наивным, жизни бы пожелал?.. Явно не эти двое — всем двором презираемый тайно бессердечный наследник (едва ли земного, не дьявольского) престола и его верный пес, что подсознательно скалит клыки на каждого, кто приблизится к его солнцу ближе, чем на расстояние вытянутой руки. Едва ли есть в живых те, кому доподлинно известно, какими путями свела этих двоих судьба и какими дикими методами удалось им сохранить свое единство в стенах королевского замка, где нет места ни искренним чувствам, ни неподдельной отваге, ни безродным магам с темных земель, к коим относит Тэхена полнящийся слухами двор. И ошибку этим совершает фатальную. — Шампанское, Ваше Высочество, — произносит тонкокостный затянутый в переливчатые тряпки слуга. Чимин едва бросает на него взгляд, еще совсем юного — на долю секунды становится даже жаль — и берет с серебряного подноса бокал с искрящим напитком. Подняв бокал на уровень глаз, он к плечу склоняет белокурую голову, с задумчивой улыбкой сканируя взглядом содержимое. Сквозь него даже можно увидеть, как, искаженные мельтешащими пузырьками в шампанском, кружатся в своем последнем танце разряженные в пух и прах гости и — ах, с роскошным золотом этого вечера так прекрасно гармонировали бы темные тона багрянца. Младший принц никогда не скрывал, что питает искреннюю слабость к этому сочетанию. Тэхен вторит ему и также внимательно всматривается пару мгновений бликующими красным глазами в искристое шампанское у его принца в руках. Видит несколько больше. — Отравлено, Ваше Высочество, — роняет он едва слышно, заставив Чимина обратить взгляд к нему. Тот отвечает осторожной понимающей улыбкой. Такой улыбкой… покоряют. Свергают империи и обрушают звезды, опускают на колени и беззастенчиво крушат судьбы. Такой — обманчиво искренней, бесконечно ласковой и зловеще участливой — улыбкой крадут чужие сердца. Чимин улыбается. И протягивает ему бокал. — Похоже на то, — нараспев произносит он, — Держи. Достаточно лишь этой жестокой улыбки, чтобы беспрекословно с чужих рук в свои перенять яд. Достаточно лишь кроткого взгляда из-под ресниц, чтобы, не дрогнув, опрокинуть в себя его залпом. Достаточно лишь раз глазами скользнуть по затянутой в бархат фигуре, чтобы в следующий момент уже привлечь внимание толпы, рухнув на пол подобно мешку, и во всей красе ощутить на себе настоящую предсмертную агонию, что предназначалась совсем не ему. Мгновенно взлетает вверх и рассеивается под сводами каменных потолков залп испуганных вскриков, и тут же сбегаются к ним люди, в первые секунды растерянно взирая на бессознательного юношу, чье тело бьет крупная дрожь, а с губ срываются хрипы. Чимин глядит на них, столпившихся вокруг его Тэхена, с искренним любопытством в глазах, и ободряюще улыбается вмиг подоспевшему престарелому лекарю. Того передергивает слегка, кажется, отчего улыбка на губах принца тает снегом по весне, уступая место намного более искренней, намного менее человечной усмешке. — Осторожнее, это очень дорогой камзол! — с укором произносит он, когда совсем неаккуратно морщинистые руки врачевателя расправляются с пуговицами верхней одежды Тэхена, силясь дать тому возможность сделать свободно вдох. Голос Чимина разносится над людьми, такой бесхитростно звонкий и обеспокоенный, и тут же к раздававшемуся доселе изо всех углов женскому плачу примешиваются шокированные возгласы. К ним уже стремительным шагом приближается Джихен, и то ли разгневан он тем, что празднование в его честь безнадежно испорчено, то ли обеспокоен — сложно понять по перекошенному от эмоций лицу. Чимин не слушает, что он говорит, не смотрит в его сторону даже, полностью поглощенный наблюдением за отчаявшимся лекарем и суетящимися вокруг гостями. Кинув взгляд на дрогнувшего в последний раз Тэхена, чьи глаза на вдохе распахиваются широко и замирают, он, как когда-то учили, начинает обратный отсчет. Пять. Злополучный бокал с шампанским одиноко прокатывается, пустой, до стены, прежде чем его подхватывает и несет переполошившемуся лекарю бледнеющий с каждой секундой слуга. Четыре. Зал полнится шумом с такой стремительной скоростью, что, кажется, совсем скоро звуков в нем станет так непозволительно много, что помещение просто развалится от такого напора. Три. Джихен глазами практически мечет молнии и требует немедленно отыскать того, кто посмел покуситься на жизнь приближенного к королевской семье человека, а мысленно даже не может сразу решить, каких богов должен за это благодарить. Два. Чимин трижды за эту секунду ловит обращенные к нему полные презрения и злорадства взгляды. И непрестанно, расслабленно, широко — улыбается. Один. Лекарь наблюдает обескураженно за тем, как крупно вздрагивает перед ним и медленно делает глубокий вдох человек, чью смерть он констатировал всего полминуты назад. — Это верная дорога, — возносится, выделяясь среди общего гула, к потолку мелодичный напев, — Мир иль наш, или ничей, — и Чимин наблюдает внимательно за тем, как поднимается неторопливо на ноги умерщвленный не первый десяток раз человек, что опаснее самого свирепого чудища этой земли и самого сильного шторма на их бескрайнем море. У Тэхена студеный, пронзительный взгляд, тень ухмылки на губах и слегка подрагивающие от перенесенного только что пальцы. А еще — клинки. Подсвеченные бледно-голубым клинки, которые он материализует в руках, стоит Чимину послать ему кроткую поощряющую улыбку. — …Правду мы возьмем у Бога силой огненных мечей, — заканчивает он и успевает проворно смахнуть со стола несколько блюд, чтобы усесться на нем поудобнее, и вновь заводит свою песню, когда мраморный пол зала орошают первые капли багряного. В этом замке иначе и не выходило никогда: там, где взращивается и протягивает свои лапы гниль, рано или поздно обязательно прольется кровь. Там, где проливается кровь, обязательно появляется Тэхен. У Чимина за пазухой — два револьвера и нож. У Чимина перед глазами — адовый танец, в котором кружит Тэхен без устали, и темно-красного цвета становится вокруг так много, что затмевает он даже золото вечера. Этот багрянец не становится с ним в сочетание. Этот багрянец заполняет собой пространство, пока Тэхен топит в нем руки по локоть и всего себя за одно, отточенными движениями одного за другим отправляя к праотцам всех, кто смел долгие годы топить в ненависти Его драгоценное Высочество. Торжество боязливо теплится в груди, разрастаясь и поднимаясь к горлу с каждой проходящей секундой, пока Чимин не слишком активно, но с завидным упорством и ленцой пару-тройку раз всаживает в нескольких несчастных свинцовые пули. Они все и правда столько времени свято верили в его никчемность и беспомощность, в то, что он слишком слаб, чтобы противостоять остаткам их жалкой, насквозь прогнившей под своими дорогими одеждами аристократии. Верили, что едва ли может этот заносчивый и ни к чему не способный юнец за себя постоять. Но Чимин может многое. Может велеть Тэхену сделать многое, и тот послушает его безоговорочно. Так кто же теперь беспомощен в этом блистательном бальном зале, что полнится трупами со скоростью, с которой яблоневый лепесток, сорвавшись с ветви, планирует на землю? Полнится страхом, болью и кровью, и ни единая капля ему, Чимину, не принадлежит. Они все и правда думали, что обиды и мстительности в нем окажется недостаточно много, чтобы однажды решиться вершить свое правосудие. Он решается, потому что в существе своем столько лет взращивал не только ненависть, жестокость, тщеславие. Не только алчность и своенравие. Помимо них случилось в нем укорениться неистовому желанию жить и — воле. Его воля — вектор, его свобода — площадь. Площадь замка, в пределах которого он не скован в своих действиях и все мысли направляет на то, чтобы прорваться дальше. И Тэхен проложит для него дорогу за ее пределы, нужно только не потерять его по пути. Чимин в очередной раз спускает курок, и отстраненно замечает даже, как от напряжения и дикого, захлестывающего с головой восторга сжимается все внутри, когда краем глаза он прослеживает за тем, как изящно заносит Тэхен клинок над головой старшего советника короля. Ох, этот мерзкий пижон всегда был ненавистен Чимину особенно сильно. Отвлекшись на то, как растекается под ногами Тэхена темная лужа багрового, он не сразу обращает внимание на того, кто из-за колонны продвигается к нему, брезгливо огибая лежащие на полу тела. Когда Чимин неспешно оборачивается, с неохотой отрываясь от наблюдения за Тэхеном, его брат уже направляет в его сторону свой тяжелый меч. Чимину хочется смеяться от того, как жалко тот выглядит, выбравшись из своего укрытия и надеясь прикончить его исподтишка, пока Тэхен занят другими. Он салютует ему револьвером, и рука с оружием, расслабленная, пристраивается рядом с его бедром. — Празднование удалось на славу, правда? — певуче тянет он, ладонью опираясь в стол позади себя, и даже ногу на ногу закидывает, чтобы позлить того несколько больше. — Дьявольское отродье, я говорил родителям, что моего брата подменили тогда! — шипит Джихен в ответ, — Что из плена вернулся не он! Настоящий принц был ангелом во плоти, был примером для всего двора и… Чимин прерывает его, рассыпавшись в звонком смехе, от которого сотрясаются крупно его плечи и падают платиновые пряди волос на глаза. Джихен дергается, опасаясь, как бы не привлек этот громкий смех лишнего внимания до того, как он уберет наконец угрозу со своего пути. — Ты понятия не имеешь, через что пришлось пройти в плену тому ангелу, чтобы стать тем, кто он есть сейчас, — отвечает Чимин резко, и уже ни тени насмешки не искажает его прекрасное лицо — одна только концентрированная черная ярость, — И никто в этом чертовом замке не приложил ни единого усилия, чтобы своевременно меня от этого спасти. — Ты знаешь, что мы искали тебя! — Я знаю, что вы забросили поиски через месяц, тогда как выбраться сам я смог оттуда только через полгода. Джихен замолкает, не найдясь с ответом, и меч слегка дрожит во влажных ладонях под взглядом, которым Чимин одаривает его, растянув губы в жестокой, горделивой усмешке. — Ох, братец, мои похитители сейчас бы ликовали: им бы просто крышу снесло, узнай они, что я действительно, как они и желали, уничтожил всех, на ком держалась эта насквозь прогнившая страна, — тянет он, удовлетворенно наблюдая за тем, как расширяются от удивления глаза напротив, — Как жаль, что никто из них до этого дня не дожил. Чимин неспешно склоняет голову к плечу, и ни единый мускул на его лице не дрогает, когда Джихен вскрикивает не своим голосом: — Ты чудовище! — ревет он, делая шаг вперед и взмахивая мечом, — Ты и твой пес, чью шею я хотел свернуть с самого первого дня, как он объявился здесь, волочась за тобой! — Я обязательно передам ему твой комплимент, — Чимин скалит зубы в обескураживающе светлой, невинной улыбке, глядя на которую можно даже позабыть, что в пальцах он все еще крепко сжимает револьвер, — Так что можешь покоиться с миром, мой король, — скатывается он до шепота. И вскидывает руку с оружием. А в следующее мгновение позади не успевшего даже дернуться короля мелькает тень — и вот уже может Чимин наблюдать за тем, как грузным мешком валится на пол его брат с перерезанным горлом. Тэхен позади дышит тяжело и загнанно, но даже не дрожат клинки в его крепко сжатых пальцах. Он выжидает пару мгновений, внимая накрывшей их мгновенно тишине, и опускает руки. Клинки, повинуясь безмолвному приказу хозяина, растворяются в воздухе, опасно блеснув напоследок светло-голубым всполохом. Тэхен ждет покорно, глядит исподлобья, и вокруг них — ни единой души. И они, с душами, выжженными дотла годами ожесточенной борьбы с самими собой и окружением, едва ли могут считаться живыми. — Ты хорошо постарался, — мягко и певуче произносит Чимин, глядит ласково и поощрительно, глядит довольно и гордо. И не опускает револьвер. Тэхен прикипает глазами к нему, будучи не в силах совершенно отвести взгляда. Лицо его принца, если приглядеться на солнце, усеяно мелкой крошкой веснушек. В противовес ему, в соответствие, лицо Тэхена усеяно разводами чужой подсыхающей крови. Перепачканный с ног до головы багровым, грехом, благоговением — он делает шаг. И еще один, и еще — пошатываясь, рваным подолом плаща проезжаясь по пестреющему разводами полу, продвигается медленно вперед, пока холодное дуло не утыкается ему прямо в грудь. Чимин следит за ним с интересом, каждое движение про себя отмечает и тормозит на расстоянии вытянутой руки. Дальше дула Тэхен не идет. Пока ему не позволят. Но Чимин позволяет, выждав достаточно времени, чтобы удовлетворить гадостное желание лишний раз носом ткнуть в то, что он именует «их положением». Положением, при котором обессиленно сжать его в объятиях Тэхен может, только получив короткий едва заметный кивок. Только в этот момент, руками сжимая своего принца отчаянно и бешено, он начинает дрожать. Прячет лицо, зарывшись Чимину в треугольник между плечом и шеей, стискивает так яростно, что приходится, чтобы опомнился, отодрать от себя и перепачканное алым лицо взять в ладони. Чтобы глядел в глаза, чтобы не прятал слезы, причину которых едва ли может объяснить, чтобы, наткнувшись на ласковый, успокаивающий взгляд, смягчился и сам. Убивать никогда не просто. Даже если за плечами не один десяток умерщвленных людей, даже если ни единого раза не возникает сомнения в правильности действий, даже если всегда неустанно в голове проносится мысль о том, кто отдает ему свое сердце в обмен на повиновение. Тэхен вздыхает надрывно, когда, смежив слипшиеся от слез ресницы, чувствует, как касаются его лба горячие мягкие губы. Как проносится дрожь по позвоночнику, стоит этим губам медленно проехаться вниз, скатившись по спинке носа, и накрыть его собственные. Наугад подаваясь вперед, Тэхен всем телом ощущает движение теплых чиминовых пальцев по щекам, что ласкают их осторожно и размазывают, пачкаясь, кровь на его лице. И едва ли существует в тэхеновой жизни что-то ценнее этого мгновения. Чимин целует его, ни единой толики своего внимания не уделяя тому хаосу, что окружает их теперь (и окружал всегда). Хаосу, завидев который, обычный человек пришел бы в ужас и бросился прочь, и при виде которого им самим бежать нет никакого смысла, потому как знают прекрасно оба: хаос следует за ними, унося с собой жизни десятков и сотен, оставляя после глухую, страшную пустоту. Пустоту, от которой спастись можно только в руках друг друга. Тэхен спасается, вновь и вновь раскрывая объятия так, чтоб удобнее было распять, ведь на сердце у него обещание высечено содеянным в прошлом — и таким обещанием не поступишься. Тэхен каждый новый день добровольно шагает на плаху. У его палача знакомое лицо.

***

Когда Тэхену сообщают, что главе удалось выкрасть самого настоящего принца, он сам вызывается за ним присматривать. Когда Тэхен впервые видит испуганно дрожащего мальчишку, что на вид едва ли младше его самого, впервые в жизни у него проносится в мыслях тень сомнения. Насколько это все правильно? Когда Тэхену ясно дают понять, что мальчишку нужно сделать своим, он неожиданно осознает, что для него «сделать своим» не значит то же, что и «заставить подчиняться лиге». Но необходимость выполнить задание он не признать не может никак — с погрешностью на собственное восприятие. Его задача — мальчишку прогнуть и, может, сломать, если так не получится: в методах не ограничен, а вот во времени — вполне себе. Мальчишку зовут Чимин, и он едва ли за свои неполные тринадцать хоть раз покидал пределы замка. На Тэхена глядит волком, а выглядит — как лишившийся крыльев в первой же земной потасовке херувим. Первое, что он Тэхену говорит — «меня уже ищут». Тэхен целую ночь потом размышляет, стоит ли говорить, что вся его семья думает, что он мертв. Но перед этим, перед той бессонной ночью, после которой, оказывается, уже не выходит воспринимать привычную реальность привычной и — правильной, он, человек, что в своем юном возрасте голыми руками способен выкосить целую армию, самому себе удивляясь, сидит в темном бараке от Чимина в противоположном углу и даже представить не может, как к этому существу подобраться. Он несколько раз порывается начать разговор, как приказано, чтобы донести до мальчишки, что бежать, кричать, надеяться — бессмысленно, пока Тэхен от него в шаговой доступности, но не имеет привычки лгать. Зато имеет привычку взглядом буравить тяжело, не имея понятия, как поступить. Особенно тогда, когда Чимин обхватывает себя руками, подтянув к груди колени, и вздрагивает крупно, давя подкатившую к горлу истерику, и вновь все в мыслях перекручивается — правильным назвать ничего происходящего не выходит уже сейчас. Пытаясь себя самого успокоить, он привычно заводит старую как весь этот мир, горячо любимую их главой песню:

…Это верная дорога, Мир иль наш, или ничей, Правду мы возьмем у Бога Силой огненных мечей…

И, как только заканчивается припев, начинает снова, и снова, и снова. До тех, пор, пока Чимин не поднимает на него глаза. — Мне страшно, — произносит он вдруг едва слышно, и Тэхен не смеет его прерывать, — Они убьют меня? Тэхен сперва только и может, что смотреть на него молча, поражаясь лишь тому, как запросто этим «они» Чимин только что его, Тэхена, от лиги отделил. Стоит только этой мысли в его голове оформиться, ответ срывается с губ сам собой: — Нет, — произносит он ровно, — Теперь — точно нет. А ночью, без сна вымеряя шагами комнату, он уже понимает: «точно» — потому что, даже если они и хотят, Тэхен им уже не позволит.