bittersweet

Пак Чимин 25 августа Вокруг прохладно и ярко, остро пахнет свежескошенной травой от газона и немного — мясом из стоящего неподалеку ларька с закусками. Чимин присаживается прямо напротив него на одинокую лавочку в парке, морщится, когда понимает, что та еще не высохла до конца после прошедшего накануне дождя, и закидывает голову назад. Над его головой нависает испещренное сочно-зелеными кронами деревьев чистое небо, такое синее и бескрайнее, что режет глаза — приходится щуриться. Такое же небо, с ленивой ностальгией вспоминает он, — без единого облака — раскинулось над ним в тот день, когда ему не посчастливилось стать свидетелем премерзкой попытки компании старшеклассников отжать деньги у проходившего мимо паренька в нелепо сидящем синем комбинезоне. В тот же день ему посчастливилось с «комбинезоном» завязать знакомство. Чимин никогда не считал себя особо отважным парнем, никогда не ходил домой этой дорогой, никогда тем более не имел привычки лезть в чужие разборки. Но в тот день как-то так сошлись звезды, что приспичило после школы прогуляться, что совесть не позволила просто пройти мимо, заприметив, что кому-то сейчас, похоже, достанется. Он в тот момент решил занять пост стороннего наблюдателя, готового вмешаться уже в качестве подручной силы в случае проявления агрессии со стороны старшеклассников. Из оружия имелся выуженный из пенала циркуль, и Чимин, выглядывая из-за угла, про себя молился, чтобы применять его не пришлось. (Спойлер: пришлось, конечно же) Потому что когда главарь охочих до легких денег смельчаков вальяжным тоном предъявил «комбинезону» свои требования, тот — Чимин видел лишь его встрепанный затылок — громко вздохнул и обронил негромко: — Нет. В ответ на него вылупилось пять пар глаз — Чимин даже немного больше вынырнул из-за стены, сжимая в руке свое холодное (только на ощупь, конечно же) оружие — и послышался после секундной растерянности голос: — В смысле — нет? Тот вздохнул вновь — больше устало, чем испуганно. Совсем не испуганно, Чимин может поклясться. Осторожное благоговение в ту секунду резко расползлось по его маленькому не слишком самоотверженному организму, заставив укрепиться в мысли, что этому несомненно смелому и несомненно глупому — старшеклассников было, черт возьми, четверо! — пацану помочь нужно будет обязательно. — В прямом. Нет, — донесся до него низковатый голос со стороны лохматого бедолаги в этом нелепом комбинезоне, на который Чимину, привыкшему относиться к выбору одежды с наивысшей степенью скептицизма, было почти больно смотреть. Спасти его нужно было, пожалуй, что бы как минимум был шанс научить подбирать адекватный размер одежды, — так думал Чимин. Ему пятнадцать, он подросток и максималист со старшей сестрой-модельером, он не мог позволить себе оставить это просто так. Он высунул нос из-за угла, чтобы посмотреть, как изменилась обстановка с тех пор, как он успел уплыть в глубину своего сознания, ведомый ярким пятном нелепого комбинезона, и неожиданно для самого увидел ситуацию, которая заставила его тело действовать против воли. Один из старшеклассников держал бедолагу за грудки. В момент, когда он хотел было обрушить на него свой гнев, Чимин уже успел вылететь из своего укрытия и угрожающе вскинул руку с поблескивающим в кулаке острием циркуля. Чимин тогда, кажется, даже что-то крикнул. Не слишком грозно в силу своего высокого голоса, но достаточно веско, чтобы пацан на секунду опешил. — Тебе чего надо, придурок? — двинулся тут же в его сторону другой. — Отпустите его, иначе я… — смело начал Чимин, потрясывая кулаком. — Иначе ты что? — насмешливо протянули ему в ответ. Чимин тогда растерялся. Собирался ли он действительно пустить в ход циркуль? Продырявить парочку старшеклассников? Загреметь, возможно, в полицию? Пока он думал, раздался спокойный голос со стороны молчавшего доселе главного пострадавшего: — Иначе мне надоест играть с вами в эти игры, и случится вот что, — «комбинезон», произнеся эти слова, ловким движением перехватил удерживающие его руки, и в следующий момент после серии смазанных телодвижений Чимин мог наблюдать обидчика, валяющегося у него в ногах и жалобно простонавшего от удара спиной об асфальт. Все произошло быстро. Чимин, казалось, потерялся от неожиданности, но тело опять среагировало само. — Вот именно, придурок, — выплюнул он, — Прочь отсюда, а то всажу острие в глаз, — он вновь взмахнул кулаком и двинулся на ближайшего пацана. Тот попятился, — Видишь, прямо по эту рукоятку всажу! — кричал Чимин скорее от страха, нежели неожиданно нахлынувшей уверенности. Вышло пискляво, но яростно: эффект возымело. Через минуту он и повернувшийся лицом пострадавший остались в проулке одни. Чимина в тот момент, возможно, немного потряхивало от пережитого испуга. Едва ли он часто поднимал на кого-то голос. — Здорово ты его, — несмело обронил он, шумно сопя от напряжения, лишь бы не стоять в этой неловкой тишине. И не слушать его шумное дыхание. Тоже очень неловкое. Очень. — Спасибо за помощь, — отозвался тот. Позже Чимин узнает, что помощь его, в принципе, не была существенной, ведь уложить на лопатки незнакомец мог их всех в два счета. Позже Чимин узнает, что тот мог еще и быть благодарным за его маленькое человеческое геройство, и даже получает презент в виде подтаявшего мороженого из ларька за углом. Позже Чимин узнает, что растрепанного несуразного парня с навыками вольной борьбы зовут Ким Тэхен, и он умеет располагать к себе так, как никто другой. Это случается совершенно естественно: поначалу все строится на коротких диалогах в коридорах школы, которую они, оказывается, делят, после — на походах в кино на боевики — потому что Чимин фанат — и на джазовые концерты — потому что фанат Тэхен. Через месяц собака Чимина знакомится с Тэхеном у него дома, через месяц и четыре дня Чимин узнает, что дома у Тэхена — четыре игуаны и морская свинка по имени Пивасик. На этом, конечно, ничего не стопорится. Дружба с Тэхеном затягивает его в себя, словно маленький вихрь из отрывков несуразных, но несомненно чертовски увлекательных эпизодов их приключений, и Чимин резво оказывается готов вертеться в этом хаосе сколько угодно дольше. Ради таких, например, моментов, когда он обнаруживает себя посреди коридора школы с огромным плоским чехлом в руках, а Ким Тэхена –вечно взбудораженного, шебушного и мечтательного Ким Тэхена — помогающим ему этот чехол тащить. Вахтер на выходе вежливо интересуется, чего такого мальчики тащат из школы, и, слава всем существующим и не очень богам, Тэхен может сказать, что это картины на выставку, и ему поверят, ведь, ну — это Тэхен. Его рисунки и стихи до сих пор висят в одной из школьных рекреаций на свежеокрашенной стене. А с момента их написания прошло уже черт его знает, сколько лет. В чехле, конечно, не совсем картины. Совсем не картины, если уж быть до конца откровенным. «В кабинете истории списали телек» — доверяет накануне вечером Тэхен Чимину заговорщицким шепотом. «И что с того?» — не понимает поначалу тот. «У этой модели можно диски прямо в телек вставлять и смотреть фильмы. Хочу его себе.» — «Ты в своем уме? Кто в наше время что-то смотрит на дисках?» — «Я смотрю. И ты будешь со мной, когда мы его заберем». «Нет» — ответил тогда Чимин. А на следующий вечер уже упорно тащил чехол на выход, кивая на оброненное вахтером «Какие, вы, мальчики, молодцы». Еще полгода, пока не надоест, они и правда пересматривают по кругу всю коллекцию фильмов Тэхена, запечатленную на дисках. И это, пожалуй, начало самой захватывающей дружбы в жизни Пак Чимина. Эта дружба оказывается захватывающей, потому что захватывающий — сам Тэхен. Еще — яркий, все также безгранично нескладный и амбициозный: его рассказами Чимин заслушивается до бесконечности, его идеи он встречает с восторгом, его начинания он хочет поддерживать всегда и везде. Проходит не год и не два и не три — а они все вертятся друг вокруг друга, не особо размениваясь на других — Сокджин и появившийся в какой-то момент Юнги в счет не идут — и планы Тэхена разгораются ярче пламени костра, в который ливанули бензин. Щедро. Великодушно. Когда Тэхену уже восемнадцать, когда он, забросив борьбу, занимается вокалом и танцами уже без малого год, Чимин может наблюдать занимательную картину: тот стоит у зеркала, задрав свою несуразную безразмерную кофту, и крутится из стороны в сторону. Чимину приходится кинуть в него попкорном, чтобы тот вынырнул из своих мыслей. Тэхен оборачивается к нему: — У меня не фигура айдола, да? Тогда Чимин, впервые заслышавший в голосе друга шаткую неуверенность, уже открывает было рот, чтобы возразить, но — Это совсем не помешает мне им стать, — продолжает Тэхен как ни в чем не бывало — и улыбается. Чимин на долгое время вперёд откладывает в памяти этот момент, чтобы вспоминать сейчас, в заросшем сочной зеленью городском парке, влажном после прошедшего дождя спустя уже несколько лет. Он знает и помнит Тэхена именно таким — со своей непоколебимо твердой уверенностью в выборе цели, к которой тот всегда был готов переть с упорством локомотива и постоять за свои амбиции. Чимин позволяет себе приподнять уголки губ и вглядывается, прищурившись, в бескрайнее синее небо. Он представляет Тэхена. Тэхена, который произносит: — Это мой друг. Пак Чимин. И улыбается своей дурацкой квадратной улыбкой. Яркой, широкой, понимающей. Ким Сокджин 25 августа Сокджин обнаруживает себя в их загородном доме совершенно неожиданно для себя самого и на минуту стопорится у входа, бросив к ногам свой рюкзак. Некоторое время уходит на то, чтобы вспомнить, что его задача всего лишь забрать отсюда зарядку от тэхенова ноутбука, за которой он пытался съездить три дня назад. Разувшись, Сокджин идет по направлению лестницы на второй этаж, и ноги привычно утопают в мягком ворсе ковра, а рука уже ложится на перила по левую сторону, когда он замирает, уставившись на них в легком недоумении. В уме всплывает мгновенно воспоминание, как они всей семьей около пяти лет назад приезжали в дом после только-только завершившегося ремонта — оценивать, так сказать, работу. В то время в отношении Тэхена у Сокджина имелась лишь одна характеристика — балбес. Она осталась, конечно, и по сей день, но теперь в мыслях проносится без какого-либо оттенка раздражения, а лишь с бесконечной нежностью. Ведь это, ну — Тэхен. Тэхен, который в тот раз, вцепившись в свежеокрашенные перила, заголосил: — Смотри, хён, эта штука больше не шатается! — и показательно дернул руками. Конструкция не сдвинулась, но, право слово, Сокджин услышал тонкий предсмертный скрип. — Как видишь, — скептически выгнул он бровь, минуя брата и взбираясь на второй этаж по лестнице. Уже в спину ему раздалось тогда веселое «Сейчас исправим». Резко обернувшись, Сокджин наблюдал несколько секунд, как, высунув от усердия кончик языка, неугомонный Тэхен принялся неистово расшатывать конструкцию. Тогда, застав этот момент, Сокджин думал только что-то вроде «Когда мама увидит это, он лишится доступа к своей коллекции дисков минимум на полмесяца». У мыслей оттенок был злорадный и досадливый, но тогда все они, касавшиеся младшего брата, такими были. Надоедливый младший, шебушной чудила, к которому опасно было приближаться больше, чем на два метра, ведь в подростке сочетались сразу и навыки вольной борьбы, и шило в заднице, и длинные ноги, махать которыми тому было одно удовольствие. Неуправляемый и неугомонный, Тэхен никогда не казался примерным братом, хотя — Сокджин намеренно старался не замечать — искренне пытался таковым хотя бы казаться. Тогда его проделки раздражали. Сейчас вызывают лишь с толикой приятной ностальгии улыбку на губах, что расползается сама по себе. Сокджин довольно отчетливо помнит момент, в который его отношение к младшему преломилось и задало себе новый курс, от негатива — прямо по восходящей. Куда-то в сторону несмелой братской заботы и желания уберечь от любой несправедливости жизни, которые, казалось, к Тэхену словно примагничивались. Тэхен — раб идеи и чуть реже — амбиций. Он стихийно начинает заниматься борьбой, когда смотрит слишком много фильмов с Джеки Чаном за один раз, бросает в одночасье, когда обнаруживает тягу к прекрасному после посещения выставки современного искусства. Пробует себя в лепке, создании инсталляций, абстрактных картин и форм, ищет свою отраду где-то в области классической хореографии и джазовой музыки, пробует все, что попадет под руки и перманентно раздражает степенного и давно определившегося с будущей профессией старшего брата. Раздражает, когда шутит свои плоские шутки про патологоанатомов, раздражает, когда пытается заставить Сокджина разгрести завал учебников и пойти проветрить мозги перед экзаменами, раздражает — конечно — когда из светлых побуждений, желая привести халат брата в порядок, прожигает его утюгом. Но зато неизменно веселит, когда — Это мы, — веско обронил он, указывая рукой на инсталляцию на одной из выставок, куда все же смог Сокджина вытащить. Вокруг белые стены, белые пол и потолок, дресс-код — тоже, естественно, белый, так что люди, если и не сливались со стенами, слонялись по залу, словно неприкаянные души. Сокджин в каком-то роде даже ощутил с ними родство, когда понял, что самый неприкаянный здесь — он сам. — Серьезно? Два связанных веревкой бревна? — уточнил он, старательно избегая поиска в этом какого-либо смысла. — Люблю современное искусство, — донеслось со стороны странно присмиревшего в стенах галереи Тэхена, и Сокджину осталось только закатить глаза, незаметно для остальных фыркнув от смеха. Тогда Тэхен все еще раздражает. Но еще — замышляет впервые попробовать принять участие в прослушивании для желающих стать трейни в агенстве. И вот тогда момент, когда что-то в их отношениях коротит и переворачивается, случается в жизни Сокджина. И момент, когда впервые серьезной пробоиной в восприятии реальности оборачивается очередное — возможно, самое искреннее — начинание его младшего брата. У Тэхена в тот вечер — мокрые от слез щеки и распухший красный нос. В придачу — потекший макияж и, конечно, впервые в жизни пошатнувшиеся устои. И Сокджин в силу, наверное, родства и отдаленной, но все же присущей им схожести характера как никто другой понимает, насколько тяжело воспринимать неудачи тем, кто привык получать желаемое если не по щелчку пальца, то хотя бы с первой серьезной попытки. О том, что Тэхен провалил прослушивание, Сокджин узнает, только когда ему удается найти окольными путями твиттер брата, в который ему никогда не было веских причин соваться, но провалившийся в отчужденное молчание и не выходящий весь вечер из своей комнаты младший невольно заставляет его насторожиться. Мама всегда твердила ему, что, какие бы не были у него отношения с братом, если не защищать повсеместно, то как минимум присматривать за ним было необходимо. Не в силу того, что Тэхен все еще оставался балбесом. Всего лишь потому, что Сокджин по факту — единственный, кто действительно имеет повод вторгнуться в тэхеново личное пространство, если начинают маячить на горизонте серьезные беспокойства. И в тот вечер, ограничившись одним прочитанным твитом брата, Сокджин врывается. Потому что существуют в этом мире те, кто считает, что у людей нет особых причин заботиться о чувствах других, озвучивая то, что сидит у них в мыслях. Потому что впервые в своей недолгой, но насыщенной жизни Тэхен сталкивается с выражением открытого пренебрежения собой из-за собственной фигуры, что может не соответствовать чужим стандартам. Когда уже Сокджину удается проникнуть в комнату брата, когда тот уже не решается бросаться в него подушками и дрожащим голосом приказывать выйти вон, Сокджин держит в руках шестьдесят три с половиной кило чистой истерики, но вес ощущает только бесконечной злости на тех, кто хладнокровно позволял себе разбрасываться фразами наподобие «килограмм пять бы тебе сбросить, тогда и разговор можно заводить» в лицо его бесконечно амбициозного и смелого, но совершенно точно склонного к самобичеванию брата. В тот вечер Сокджин разумно остается у него на всю ночь и даже мысли не имеет позвонить ни заботливому Чимину, ни беспокойному Юнги. Становится совестно хоть с кем-то делиться произошедшим, потому что этот удар — не его, и выдержать его должен тоже не он. Но, по крайней мере, с его посильной помощью. В последний раз они спали с Тэхеном в одной постели едва ли не декаду назад, но соседство за всю ночь ни разу не доставляет неудобства. Засыпает Сокджин, сжимая в руках шмыгающего носом брата со всеми его беспокойствами в придачу, просыпается же один — когда понимает, что одна из игуан Тэхена пытается сожрать его лицо. В обычный день до он бы с садистским удовольствием уже поднял на уши весь дом, ведь чертовы игуаны всегда были одной из наиболее раздражающих вещей, имевших отношение к его взбалмошному младшему. В то утро раздражающими они не казались. Сокджин, скорее, ощутил прилив легкой безысходности и немного позже — запоздалого беспокойства: Тэхена в комнате и правда не было. Был он теперь, правда, где-то у Сокджина за диафрагмой — все еще неугомонный и шумный, но теперь потесненный иррациональным желанием не дать в обиду ни единому мудаку. Еще Тэхен, несколько более материальный, был на кухне в компании кофеварки и распространяющих изумительный запах панкейков. Неторопливо серпал свой кофе, жевал завтрак и больше ни разу на своем веку не выказывал желания разобрать всю свою комнату по камешкам от сжимающей горло обиды. С твердым желанием стать тем, кем, как ему доверительно сообщили на прослушивании, ему становиться противопоказано. Сокджин устало вздыхает и отпускает слабый смешок в тишину дома. Это все ему напомнили простые расшатанные перила. Он представляет Тэхена. Тэхена, который произносит: — Это мой старший брат. Ким Сокджин. И улыбается своей дурацкой квадратной улыбкой. Яркой, широкой, понимающей. Мин Юнги 25 августа В большинстве случаев Юнги по утрам просыпается от череды настойчивых звонков на свой мобильный от одного особо настойчивого представителя хаоса в его размеренной жизни. И ведь череда звонков — это не два и не три, потому что спит Юнги крепко. И телефонами бросаться научился довольно метко по траектории постель-стена. Специально для подобных бунтов в его комнате существует стационарный телефон, чтобы отрубить который нужно сначала до него дойти. А Юнги не тот человек, который способен уснуть, если уже пришлось оторвать задницу от кровати — на что и расчет. Он упорно на протяжении пятнадцати минут после пробуждения гипнотизирует прищуренными глазами бликующий в свете солнца аппарат в полной тишине августовского знойного утра, отвлекаясь только на то, чтобы лениво отмахнуться от назойливо лезущего в лицо комара. Не стоило оставлять на ночь открытым настежь окно. Не стоило с семнадцати лет оставлять открытой настежь душу, добавляет он мысленно. Не залетел бы никто. Забавный факт: и комар, и Тэхен успевают прилично испить его крови — кто фигурально, кто не совсем — но довольство Юнги ощущает только от осознания, что сокджинов брат в этой галиматье тоже участие принимает. Телефон молчит, Юнги тоже, звуки решается издать только комар. Пищит над ухом настойчиво, так что приходится волей-неволей сбежать от него в ванную, где из зеркала на Юнги глядит заспанное лохматое чудовище, которому очень в последние три дня не хватает того, кто упорно на протяжении последних лет убеждал его в весомости имевшегося в чудовище чуда. В этом Тэхен и правда мастер — убеждать. Себя — в том, что нет на свете вершины, которую не покорить, других — в том, что покорять вершины вместе с ним — наиболее выгодное предложение из всех поступавших в их мироздание. С Тэхеном их когда-то свел случай, как любит утверждать тот. Юнги склоняется к варианту, что свел их, в принципе, Сокджин, который в свои двадцать три чуть не сбил на машине зазевавшегося Юнги. Но случай тоже имел место быть: с Тэхеном они бы пересеклись вряд ли, не проспи он в то утро будильник и не вынуди брата подвезти до школы. Тэхену семнадцать, он не ищет легких путей в достижениях своих целей, но все они оказываются легкими, стоит их найти; он носит разноцветные береты и оттенки на волосах, с совершенно искренним любопытством выпрашивает у Юнги, есть ли у того ощущение, что его запястье только что было сломано в силу почти-не-случившейся-аварии, хотя ударился Юнги о дверцу машины бедром. Не то чтобы в этом всем когда-то был смысл. То есть, не то чтобы он когда-то был у Юнги. Вплоть до семнадцати лет, после которых у него уже есть Тэхен. Все случается прозаично: Тэхен, падкий на людей и металлические побрякушки, которых у Юнги навалом, как-то особенно рьяно стремится начать дружить, Юнги же, не особо брыкаясь, не слишком хорошо понимает, зачем Тэхену кто-то, если дружить можно с Чимином. Потому что с самой первой встречи дружить дружбой Юнги не очень-то хочется. И он, привыкший быть честным с собой, понимает, что влюбляется где-то в перерыве между «хё-он, дай потаскать браслеты» и — У тебя перед носом висят ножницы, — когда Тэхен с огромным усердием пытается мокрыми пальцами разорвать упаковку замороженных овощей у Юнги на кухне. Каким образом он получил к ней доступ, остается неизведанной тайной человечества, потому что самого Юнги явно никто не спрашивал. — Поразительная наблюдательность, — отзывается тогда его незваный — но, признаем, к тому времени уже желанный — гость, и уверенная улыбка трогает его губы, — Как раз искал веский повод их не использовать. Юнги, решительно сонный и заторможенный, в тот момент неожиданно резко подбирается к Тэхену и хватается за упаковку. Дернув рукой, правда, он совсем не ожидает стать свидетелем того, как та разрывается, и склеившиеся в большой разноцветный ком овощи встречаются с полом. — Ты думаешь вообще, чего делаешь? — вскрикивает Тэхен возмущенно, и смотрит на него очень выразительно. Так, что Юнги даже удивляется, насколько ярко порой в глазах человека могут отражаться его эмоции. В глазах Тэхена читалось: ты самый дурацкий дурак на свете, но я все еще хотел бы готовить тебе еду до скончания веков. И кто Юнги такой, чтобы хотя бы в мыслях отказываться от подобных перспектив. Поэтому он, конечно, не думает, что делает. Он хочет усадить его, Тэхена, в карман и утащить в свое логово, подобно дракону. Существовали ли на тот момент сказки, в которых дракон ловил краш на промоутера хаоса во вселенной? Если нет, эта должна была стать первой. С того дня Юнги многое успевает узнать, без чего в жизни, возможно бы, обошелся, но явно был бы процентов на миллион менее счастлив. Например, он узнает, что их сказка не могла иметь ни единого соотношения со сказкой Авроры, потому как по утрам Тэхен, конечно, спящая, но не всегда красавица. Узнает, что с тех пор, как Тэхена ему официально можно целовать сколько душе угодно, стоит ему в ответ на какую-либо реплику приоткрыть в удивлении рот, мозгом Юнги это воспринимается как открытый призыв к действию. Узнает (чисто технически), что красавица Тэхен — все остальное время, кроме сна, а потому может смело именовать себя его верным чудовищем, в котором умещаются и замашки принца, и бешеное желание поддерживать и оберегать столько, на сколько вообще рассчитано его бытие. И так уж оно складывается, что Юнги с Тэхеном с семнадцати лет неустанно носится, как с писанной торбой. Ну, а как иначе, думает отстраненно Юнги, когда возвращается в свою спальню к притихшему комару. Куда Тэхен без Юнги? Присмиревшее насекомое, так и не догадавшись, что распахнутое настежь окно — это приглашение, верно ждет его возвращения, примостившись на молчащем стационарном телефоне. Ну, а как иначе. Куда Тэхен без Юнги. А куда Юнги без Тэхена? Он представляет его. Тэхена, который произносит: — Это мой прехорошенький бойфренд. Мин Юнги. И улыбается своей дурацкой квадратной улыбкой. Яркой, широкой, понимающей. Ким Тэхен 24 августа Чимин нервно кусает ногти, за что ему перманентно хочется дать по губам, Юнги сидит на своем месте с поразительно прямой спиной и едва ли реагирует на окружающую обстановку, Сокджин не может удержаться и принимается нервно мерять шагами коридор, когда время их ожидания переваливает за сорок минут. Последние два дня выдались сущей пыткой буквально для каждого из них, но именно сейчас, когда в голове с паникой и отчаянием соседствует теперь и громоздкое, долгожданное облегчение, есть возможность хотя бы продохнуть. Сокджин вызванивает их сразу же, как только сбрасывает звонок от медсестры, которая участливым голосом сообщает ему, что Тэхен, наконец, пришел в сознание. И, как только его осмотрят и покормят, доктор возможно даже разрешит ненадолго к нему зайти. И вряд ли хоть кто-то из них слышал в последние годы более радостные новости. Доктор Ли объявляется еще через двадцать минут, когда Сокджин все-таки одергивает бледного Чимина и приносит сладкий-сладкий кофе слабо отозвавшемуся благодарностью Юнги. Окинув их беглым взглядом, врач понимающе качает головой и, оказавшись под прицелом трех напряженных взглядов, произносит: — Ваш друг успешно пережил критическую стадию. В этот момент на секунду позволяют себе расслабиться все трое. — Если будете вести себя спокойно, то можете проведать его сейчас, — продолжает Доктор Ли, — Но есть кое-что, что я должен вам сообщить, прежде, чем вы его увидите. Кто родственник? Сокджин мгновенно оказывается рядом, готовый выполнять любые указания за возможность лично убедиться, что с братом все в порядке. Насколько вообще может быть в порядке человек, выпавший из кабинки колеса обозрения. Не с самой, к счастью, высокой точки, но зато головой вниз. Юнги с Чимином напряженно провожают взглядами отошедшего в сторону Сокджина и переглядываются. Диалог с врачом оказывается коротким, но, судя по всему, нехило успевает выбить у того почву из-под ног. Сокджин возвращается к ним резко побледневшим. — Что такое? — подскакивает Чимин первым, неловко хватаясь за рукав толстовки старшего. Тот тяжело сглатывает и улыбается краем губ. — Лучше присядь, — произносит он, с силой надавливая тому на плечи.

***

В палате Тэхена светло и тихо, тот смирно лежит, не выказывая никакой неприязни ни к окружающим проводам, ни к бинтам на теле, ни даже к ненавистной им капельнице. Один его вид заставляет впечатлительного Чимина затормозить в проходе и пошатнуться. Юнги мягко придерживает его под руки и помогает пройти к больничной койке. Видимое спокойствие сохраняет только Сокджин. Возможно, в силу профессии, возможно, нервов, которые не дают ни единой эмоции отразиться на осунувшемся лице. Доктор Ли стоит от с любопытством рассматривающего их Тэхена по правую руку, и тот легко произносит: — Привет. Звук его ослабшего, но знакомого голоса отпечатывается в сознании и гремит в тишине палаты подобно раскату грома. Молния, правда, разит уже после. Как раз когда врач, приподняв уголки губ, спрашивает: — Тэхен, скажи, тебе знаком кто-нибудь из этих молодых людей? — и указывает на них рукой. Тэхен осматривает их вдвое внимательней и качает головой: — Простите. Думаю, что нет. И улыбается своей дурацкой квадратной улыбкой. Виноватой, слабой и растерянной.