Me and the Devil

Friendly Fires — Strangelove

      Осознание холодной змеёй скользило по позвоночнику Анго. Оно замораживало ужасом и пронзало опасной отметкой тревоги, названной «вот теперь пора сматываться». Анго боялся обернуться: за его спиной — чужое тепло, и кожа почти соприкасалась с кожей. Там был Андре.       Провалился. Не удержал дистанцию. И, что самое худшее, произошедшее не ощущалось неудачей — ему ведь отвечали взаимностью.       Это чувство изначально не было всецело подконтрольно Анго. Как же наивен он был, решив, что сможет унять свой пыл! Чтобы держать симпатии в узде, нужно всегда быть начеку и ни на что не отвлекаться. Анго недооценил ситуацию. Одно дело — холодно наблюдать со стороны, и совсем другое — оказаться в противоречивой сумятице без возможности вдумчивого анализа. Каждая потерянная деталь могла обернуться эффектом бабочки, чьи крылья разожгли пожар. Сколько же таких кусков мозаики пропало, пока Анго потакал любопытству?       Хотелось бы убежать, бросив всё как есть — пусть само расплетается. Хотелось бы, но нельзя. Работа сама себя не сделает.       В погоне за достойной смертью Андре стал закоренелым эгоистом. Даже на любовь, прекраснейший из даров Господа, он взирал с эгоистичной точки зрения: мне нечего терять, отчего же не попробовать. Он пробовал и исчезал; дальше — не его забота. Андре считал себя достаточно сильным, усталым и ледяным для поверхностной заинтересованности.       Всего лишь повод для телесной близости. Всего лишь приправа к опресневшему существованию.       Он не мог смириться с просчётом после череды успехов. Подумать только: восстав против себя же, Андре бесславно проиграл! Его лёд пошёл трещинами.       «Нужно что-то менять», вспыхивало и гасло под наплывом более важных решений. И ничего не менялось.       Едва страх и разочарование перегорели, Анго начал искать в пепле ответы. Почему его привлёк Андре Жид? Крупными ли проблемами обернётся эта слабость?       Ночами, что казались бесконечными, Андре мог позволить себе поразмышлять. Не много ли чести праздному интересу, подкреплённому скукой? Что спровоцировало это чувство?       Рассуждения не приносили нужных Анго ответов, путали его и накручивали. Что если всё не так, как ему видится? Что если желаемое выдавалось за действительное? Анго был заинтересован, вот и вообразил, что им заинтересовались в ответ. Он злился: так надеялся обойтись без лишних хлопот и сам же их создал!       И всё же в притворстве, покрывшем его пребывание с Имитаторами слоем похожего на грязь грима, впервые проклюнулось что-то подлинное, живое, человеческое. Анго опасался и испытывал робкую радость: хоть что-то, помимо предательского любопытства, подсластит его тоскливо-болезненное заключение в рамках прикрытия.       Симпатии — удел живых. Зачем они Андре, искавшему смерти? Его удел — память и очищение. Впервые его «хочу» настолько сильно не сочеталось с «надо». Впервые не тянуло от этого избавиться. Впервые что-то из эмоций было ему помехой и в то же время помехой не являлось.       Анго невзрачен. Сними с него очки и взлохмать волосы — в толпе спутаешь с кем-нибудь другим. Анго — обычное дитя мира после войны; именно поэтому для Жида он необычен. Неприметный, изворотливый в беседах и неловкий на поле боя, вежливо-бесстрастный и с искажённым от брезгливости лицом, Анго — иностранная диковинка.       Неудивительно, что Андре увлёкся. Каким ярким выглядел для него огонь одержимости новизной! Пусть обманный, болотный, но какое тепло и свет дарил! Он был утешением после долгой тьмы.       Анго пробовал заглушить бесконечный поток раздумий, с головой уходя в работу, и только его усилил. Сосредотачиваясь на деле, он в случайный момент ловил себя на воспоминаниях о разговорах с Андре, о его голосе, о сценах с его участием, выхваченных из боевой неразберихи.       Первое время подозрительная зацикленность не доставляла Андре неудобств, проявляясь только на грани бодрствования и сна. Она ослабляла бдительность, но лишь наполовину: свои границы дозволенного Жид оберегал ревностно, особенно от самого себя.       Андре носил войну в своём разуме, безнадёжную и не сулившую триумфа войну. Живые чувства медленно и неумолимо становились настойчивее, подтачивали его водой, как камень.       От первого импульса осознания до его принятия прошло несколько месяцев. Тьма времени — утомительного, напряжённого, полного сомнений. Тактическое выжидание вылилось в крепко оформившееся знание, разделённое на двоих: «он знает». Не было нужды в объяснениях и признаниях, не было нужды даже в упоминаниях вскользь. Они оба были достаточно проницательны, чтобы понимать: лучше этому остаться невысказанным, потом будет не так больно.       В потеплевшем спокойствии серых глаз угадываются новые волнующие оттенки. Андре убеждает себя, что это всего лишь людус.       Анго улыбается не так напряжённо. В будущем будут шансы всё забыть — так он себя утешает.