Me and the Devil

Deine Lakaien — The Walk to the Moon

      Воздух, нагретый за день до осязаемой густоты, с наступлением ночи пришёл в движение. Береговой ветер принёс слабое утешение после остывавшей духоты, ничуть не облегчённой близостью воды. Анго вышел из заброшенной лодочной станции и замер на полуразобранных старых мостках.       В этой части реки постоянно ходили прогулочные пароходы. Анго следил взглядом за разноцветной россыпью отражённых огней; поддавшись ритму волн, они плясали в маслянистой темноте под обрывки заезженной танцевальной мелодии. Если Анго не ошибался, живой оркестр играл «На прекрасном голубом Дунае» Штрауса.       Слабый укол тоски по цивилизации заставил Анго поморщиться. Ожидание пришло к витку, доставлявшему самые навязчивые проблемы. Несомненно, работа «в поле» была захватывающей, и Анго вынес из неё немало важного опыта, но… Чего душой кривить: он подустал от бродяжничества. Хотелось осесть в хорошей гостинице, с обслуживанием и кондиционером, без спешки выпить кофе после ужина, отправиться на речную прогулку и посмотреть вблизи на танцующие пары, а то и самому закружиться с новой знакомой в вольном подобии фокстрота.       Скорее бы. Скорее бы в привычный мир.       Остановившись за спиной Анго, Андре смотрел на его тёмный силуэт среди золотистого сияния: склонённая голова, опущенные плечи. В ореоле встревоженной пароходом водной глади Анго будто бы сам дрожал, ещё немного — и под гнетом невидимого груза опустится на колени. В его усталом смирении Андре заметил сходство со свечой, медленно затухавшей под стеклянным колпаком.       Ни разу Анго не просил о поддержке открыто — но принимал её с утомлённой признательностью, когда Андре, учуяв начинавшую сквозить в жестах и позах потребность, приходил ему на выручку. Так случилось и сегодня.       Маленькое шустрое судно, проплывшее недалеко от бакена, обдало берег зачастившим прибоем и эхом праздника мирной жизни.       Его жизни.       — Анго, — позвал Андре и приблизился к нему.       Незаметно увлёкшийся гипнотической болтанкой бликов, Анго развернулся с кратким промедлением. Увиденное побудило его растерянно поправить очки. Понятное без слов предложение Андре выразил в поклоне и по-джентльменски поданной руке: «потанцуешь со мной?» В прозрачном сознании Анго завихрился круговорот вопросов. Зачем? Почему? Как отреагировать? Впрочем, отвлечься ему и впрямь не помешало бы. Остановить бы движение неприятной спирали переживаний. Не думать бы. Он так устал думать…       Ладонь Анго, вложенная в ладонь Андре, была ответом, так же не нуждавшимся в озвучивании: «да».       Под осторожным тёплым давлением на вздрогнувшие лопатки Анго, должно быть, отклонился в идеальную стойку. Недаром Андре похвалил его ободряющей улыбкой.       «Не бойся. Я не причиню вреда, только помогу».       «Хорошо».       Из страха некстати потонуть в мыслях Анго решил сосредоточиться на своих ощущениях. Нетерпение чувствовалось слабыми, но пронизывавшими насквозь потоками электрических искр; они расходились от позвоночника концентрическими кругами. Анго не был мастером драк, однако сейчас дерзко предположил, будто ему по силам отразить несколько ударов со спины. Или хотя бы предсказать, доверяясь по-особому настроенным нервам, когда именно Андре придёт в движение.       Танец ещё не начался, а кожа в месте плотного соприкосновения тел — контакт от живота до колена, как учили когда-то давно — уже дразняще зудела. Андре видел в этом природное предвидение, доступное каждому. Его также называли «предвкушением». Анго тоже это испытывал, что читалось в его выжидательной неподвижности и готовности в любой момент эту неподвижность прервать. Одно предчувствие на двоих взбудораживало.       На счёт «три» пара сдвинулась с места. Приятно удивлённый синхронностью, Анго поймал себя на улыбке и, вопреки обыкновению, не подавил её. Андре стал напевать — нет, мурлыкать — мотив без слов, в котором угадывалась детская песенка про старого кота Дьютерономи. Как она преобразилась! В исполнении Андре в ней звучали неторопливая развязность, свойственная чему-то джазовому, и разбавленное присутствие строгого вальса.       Андре вёл более бойко, чем требовала классика. Более свободно. Более… интимно, почти как в танго. Анго прижимался и притирался. Он молчал, но его тело говорило: «я тоже соскучился». По вине грядущей операции в последнее время Анго и Андре редко встречались наедине.       После одной-двух неловких попыток, привыкнув к обострённой чуткости, Анго сумел подстроиться под скользящий шаг Андре. Создавалось впечатление, будто под ногами у них — не рассохшиеся и посеревшие от времени мостки, а натёртая до блеска палубная доска, странствующий брат-близнец паркета гостиных знатных домов. Новенький лак придавал полу сходство с зеркальной гладью воды; покачиваясь, Анго плыл сквозь безмятежный штиль и предштормовую зыбь.       «Необычно…»       «Тебе нравится?»       «Да».       Рассчитывать дыхание было не очень сложной задачей для Андре. Он без зазрения совести пускал в дело свой хвалёный контроль, справедливо рассудив, что имеет право применять его не только в военном деле. Вообще, Андре поставил бы танцы наравне со снайперской стрельбой. Попробуй-ка не потерять бдительность в круговерти свинга, от которой дух захватывает, словно от крепкого ветра в лицо! Тем более что от внимательности зависел не только Андре, но и Анго, его партнёр — тот, кто доверил вести себя. Раз уж скрытный сын бледной хризантемы решил на него положиться, Андре не должен подвести его к краю и вынужденно охладить в прибрежных водах. Направлять его равновесие, подобно своему собственному — вот в чём заключалась ещё одна сложность танцев.       Полустёртый из памяти летящий порыв движения и приливавшее волнами удовольствие оформились в наивное сравнение: «как на качелях». Андре улыбнулся ему — и Анго, отразившему чужую улыбку на своих губах.       От изящной стремительности поворотов кружило голову. «Не думай, не думай», — сквозило у уха низкими напевами воздуха, точно некто исполинский взмахивал крыльями. Анго машинально расправил плечи. Отзываясь на ощущение полёта, от загривка вниз по спине стекали мурашки. Анго будто бы падал, падал, падал без конца куда-то вбок с жутковатым восторгом и трепетом сердца, подходящими скорее для аттракциона.       Вместе погружаться в состояние, близкое к полусну, превращалось в их личную традицию. Умиротворение, светлое волнение и кисло-сладкое послевкусие близости сплетались с дремотой. Нечто лёгкое, эфирное, порождённое чувственной химией, приводило в восхищение, щемившее грудь своей необъятностью. Мысли огибали плещущую в такт мелодии долгожданную пустоту рассудка, мелькали на грани восприятия, как ночные бабочки в свете фонарика. Мир вокруг смазывался до акварельной мечтательной нечёткости, до опаловых переливов тихих морей на романтических картинах; легко затеряться, если не посчастливится остаться без опоры.       В тёмных глазах напротив Андре увидел мягкий стеклянный блеск: Анго вверил своё тело ведущему и душою устранился туда, где мог отдохнуть. Что ж, пусть блаженствует, не догадываясь, что Андре постигает самую чистую и самую глубокую разновидность обладания им. Пусть уходит в себя без страха — дорогу обратно ему покажут. Уверенность Андре держала на плаву обоих, связывала их с реальностью, перетекала внутрь Анго через точки соприкосновения: рука, спина, торс.       «Не беспокойся, Анго, я тебя не брошу».       «Верю».       Можно ли провалить миссию сейчас? Нет, это невозможно. Стоит ли переживать? Конечно, не стоит. Убедить себя получилось так просто! Анго перестал думать, наконец-то забылся. Многоликая гидра напоминаний «держи себя в руках» отступила за границы фигуры, выписанной шагами вальса. Потом, потом, а пока пусть в руках его держит кто-то другой. Анго смаковал подчинение, не требовавшее от него жертв; подчинение, от которого он пьянел; подчинение, которое ему нравилось.       «Кажется, этого мне не хватало…»       «Рад, что тебе лучше».       Сингулярность — вот что пришло в голову Анго, когда на следующее утро он воскресил в памяти ночной танец. Он ни разу не испытывал сингулярность на себе, но был уверен: именно с ней были связаны пугающее ощущение безмолвной беседы, разделение на два тела единого порыва и причудливые искривления времени, по вине коих вечность сжималась в минуты.       Чувствовать это в компании Жида было смущающе.