Muse — Resistance
Постарайся не задавать вопросы, Нет «до» и нет «после», Просто воздух сводит с ума. Не думай. Не думай…***
Сакагучи металась по номеру в одной наспех накинутой рубашке. Наклонялась, подбирала с пола чулки, пояс или трусики, резко выпрямлялась и как бы стыдливо поглядывала через плечо. Она будто соблазняла собственную тень, порождённую мягким светом ночника. Полы рубашки оглаживали её бёдра в тщетной попытке остудить раздражённую суетливость. «Словно злой призрак из фаблио», — подумала Андреа. Спонтанный очаровательный бурлеск пришёлся ей по душе. Улыбку пришлось спрятать за краем одеяла: торопливые сборы взвинчивали госпожу до абсурдной и по-своему эротичной чувствительности. Сакагучи могла сколько угодно прикидываться невинным ягнёнком в белой комбинации, но её истинные замашки хищной кошки были далеки от кротости. Андреа не хотела отпускать разгорячённую, одурманенную коротким сном и сексом Сакагучи. Своё желание она не озвучивала — предвидела, что произойдёт. Сакагучи приостановится, строго посмотрит поверх очков и скажет «нельзя». Не прислушаешься к ней — накажет холодом, отлучит от себя на время, изгонит из Рая. Когда она говорит «нет» или «не надо» — ещё можно гнуть своё, «нельзя» — беспрекословный запрет. Андреа хватило разок обжечься об лёд, чтобы уяснить правила. Сакагучи была против откровенных рассматриваний, но этот запрет Андреа постоянно нарушала. Она по-новому взирала на тело своей госпожи, которое берегла наравне с глухим дорогим костюмом, кружевом белья и кевларовой нитью. Она смотрела с жадностью: если защитит Сакагучи — увидит и ощутит её вновь. Стройной, в чём-то неловкой, крепкой точно хлыст. Бледно-оливковой, темнеющей ближе к паху. Бархатной изнутри и снаружи. С родинками на животе, с изящной шеей и цепкими руками. Живой и желанной. Взгляд дымчато-серых глаз задержался на отражённом в зеркале сердитом лице; Сакагучи замазывала свежий засос на ключицах, опустившись за туалетный столик. В таком настроении она с возмущением воспринимала любые следы, против которых не возражала ночью. Андреа в отличие от неё беспокоило только то, что для пай-девочки Сакагучи больно кусалась. Мягко поблёскивала на свету тонкая цепочка с металлическим кулоном-каплей. Незатейливое и сдержанное украшение, вполне в духе Сакагучи. Кулон мерцал от движений, рассыпал блики по шее и груди госпожи — гипнотическая пульсация, незаметно завладевающая вниманием любого, чей взгляд её уловит. Андреа к нему будто примагничивало; она не сразу услышала голос Сакагучи. — Ты перестала спрашивать, останусь ли я. Сакагучи разговаривала по-французски. Несмотря на деловитый холодок, в панцирь коего Сакагучи заключала себя после пробуждения, её слова звучали мягко. Ласкали слух. Андреа невольно стиснула бёдра — тело не успело забыть, на что ещё способен этот язык. Она потянулась, отсрочила ход в нелюбимых ею психологических шахматах, насколько могла, прежде чем ответить с ленцой: — Нечестно, Сакагучи-сан. Я ведь знаю, что услышу. — Звучит как неуверенность в себе, — вторя оригиналу, зазеркальная Сакагучи вскинула брови в притворном удивлении и (ни разу не кокетливо) поправила бюстгальтер.— Вдруг сегодня соглашусь? — Ладно, проверим. Зачем уходить прямо сейчас? — Так будет спокойнее. Для нас обеих. Сакагучи поднялась с места, чтобы взять что-то из сумки; в нервном возбуждении любое промедление чудилось ей подобным смерти. Поймав её и дурашливо запеленав в одеяло, Андреа напоминает кое о чём: в стенах этого номера сильнее именно она. Произнесённые шёпотом слова — цивилизованное подобие предупреждающего оскала. Сакагучи напряглась то ли от неясной угрозы, то ли от горячего голого тела под собой. — А если всё-таки опоздаешь? От Сакагучи пахло мылом. Детский запах. Запах невинности. Она не успела ни толком накраситься, ни одеться, ни причесаться. Разве что взгляд, голос и манера держаться объединяли её с госпожой, что использовала Андреа ради избавления от напряжения и дарила своей властью облегчение. Андреа с трудом поборола минутный порыв позвать её по имени, разделить так же, как она сама разделяла себя на госпожу секретаря и обычную девушку. Обнимать Сакагучи Андреа поостереглась бы, чтобы не получить ощутимый тычок в бок — «нельзя». Обнимать Анго было приятно, даже если она, поправляя очки, сетовала якобы в пустоту: — Я думала, жандармов в первую очередь учат дисциплине. Однако нужно ли им это, Андреа так и не определилась. За своеволие Андреа извинилась. Сакагучи тоже забавляло, как родная речь играла новыми красками в исполнении иностранца. — Gomen-nasai. Дай мне пару минут. Я тебя провожу. Они рисковали. Дипломат и жандарм, да к тому же женщины — вместе… Какой скандал! Рисковали по её вине — так думалось Андреа, когда она ловила на себе косые взгляды телохранителей Сакагучи. По её вине начались встречи. По её вине госпожа была вынуждена просыпаться рано утром, чтобы вернуться в свой отель. Личная стража — мужчина и женщина — встречала хозяйку через пару кварталов от гостиницы и увозила на арендованном автомобиле. Андреа не говорила с ними, не смотрела им в глаза. Достаточно было их молчаливого неодобрения, неизбывно отравлявшего послевкусие ночи. Недолгое пребывание на прохладном утреннем воздухе не отрезвляло, но и не позволяло легко заснуть. Прямо в одежде Андреа легла в остывшую постель. Ощущение присутствия Сакагучи выветривалось до обидного быстро: словно её и не существовало вовсе, словно она — плод сновидения. Живое непостоянство. Безбожно завалив проверку на гетеросексуальность, Андреа ни капли об этом не жалела, пока между отъездами Сакагучи и дремотой перед новой сменой не стало появляться это. От досады и чувства пустоты перехватывало горло, на грудь давило тяжёлым грузом. Некому и нечем было остановить ненавистный Андреа маятник рефлексии. Их сближение началось как по дурацкому сценарию комедии для подростков. Возвращаясь к автомобилю после собрания, Сакагучи столкнулась со словоохотливым спикером. По ожесточившимся чертам её лица Андреа поняла: госпожа недовольна. Губы стиснуты в азиатской вежливой улыбке. Чуть нахмурены брови. Напряжены скулы. Взгляд прозрачный, холодный, дарит лишь видимость внимания. Пальцы излишне крепко сжимают папку с бумагами, отчего приобретают сходство с птичьими когтями. Почему-то никто, кроме Андреа, не замечал очевидного. Либо же очевидное игнорировали: Сакагучи — из учтивости, её собеседник — из шовинизма. В Андреа не к месту проснулись женская солидарность и то, что в академии расплывчато именовали «умением нестандартно мыслить в критических ситуациях». На счастье, заскучавшие сопровождающие — двое телохранителей и трое коллег Андреа — глазели по сторонам, имитируя деятельность. Быстро, вслепую Андреа нащупала сквозь ткань пиджака Сакагучи застёжку бюстгальтера. С вежливой твёрдостью Сакагучи распрощалась со спикером, отрывисто сказала что-то телохранителям и вернулась в здание, уводя Андреа под руку. Ей только и оставалось удивляться силе, скрытой в невысокой, сухощавой девушке. В памяти всплыла сцена из кинофильма: оскорблённая героиня даёт пощёчину развязному мужчине. Ждала ли её пощёчина или благодарность? Тяжёлая дверь уборной отрезала их от шума оживлённого холла. Андреа охватило запоздалое волнение: сама того не желая, теперь она зависела от Сакагучи, неосторожно вверила в её нервные руки свою участь и свою карьеру. Сама защёлкнула на шее метафорический ошейник. — Смелый подход. Сакагучи говорила спокойно, но прищур её глаз… Презрительный? Лукавый? Андреа решила, что видит злое веселье. — Моя задача — защищать вас от неприятностей, мадемуазель, — осторожно произнесла Андреа, — любой ценой. — Даже ценой домогательства? Усилием воли Андреа не позволила своему голосу потерять непоколебимость. Её просто дразнили в отместку за проступок… Так ведь? — Вы ждали повода прервать нежелательный разговор. Я решила обеспечить вам этот повод. Прошу прощения за неудобства, Сакагучи-сан. Извинения вызвали у Сакагучи непредсказуемую реакцию. Хмыкнув и поправив краем папки очки (саму папку Сакагучи крепко прижимала к груди), она прошла в кабинку. Теперь Андреа отчётливо слышала в её словах нотки ожидания: — Снова нуждаюсь в вашей помощи, офицер. Мне некуда положить эти важные документы. Не могли бы вы застегнуть лифчик? Андреа была сбита с толку. Такое возможно? Это происходит на самом деле? Её пожурили, однако по-настоящему не наказали. Более того, ей завуалированно велели продолжать. Заворожённая Андреа подчинилась, хотя не совсем понимала, что именно произойдёт дальше. Казалось, тот день от начала до конца протекал по чужому плану — плану госпожи Сакагучи. С неё сталось бы: как потом узнала Андреа, она была хорошим манипулятором и стратегом. Правда, уверенности в своих силах ей не всегда доставало. Внешне она хранила надменный покой, однако тело выдавало переживания; Андреа заметила лёгкую дрожь, прикасаясь к её оголённой спине. А дальше… Дальше случилось вот что. Сакагучи взяла номер телефона Андреа. У первых вечерних звонков было стойкое сходство с собеседованием: Сакагучи прощупывала чужие пределы, уточняла что-то, дозволяла немного узнать себя. Разговоры эти Андреа помнила кусками, глотками воздуха, за которым выныривала из стремительного потока. Её болтало от «как я в это ввязалась?» до «надо ли сказать, что я здорова?», от «ещё не поздно отказаться» до «я хочу попробовать». Словно паучиха, Сакагучи впрыснула в неё яд и оставила томиться в собственном соку. Политика непроста и лицемерна. Как всякая работа, она изматывает множеством нюансов. Секс — самый безобидный способ от неё отвлечься, убежать от реальности, выключить мозг. Сакагучи Анго в каком-то смысле тоже была политиком. Отчасти Андреа понимала её. Не понимала одного: как случайный офицер жандармерии подошёл по всем пунктам идеальной командировочной интрижки? Или госпожа Сакагучи успела её оценить? Выходит, случайные взгляды были не такими уж и случайными? Как долго она решалась? Насколько сомневалась? Как вообще их желания умудрились совпасть? У Андреа не хватало духу спросить об этом. Да и имела ли она право спрашивать? Важно то, что Сакагучи именно ей доверила свою страсть. Без раздумий о доверии, без попыток его опровергнуть или укоренить, без серьёзного отношения к подозрительной игре госпожи секретаря для Андреа было проще согласиться на встречу, раньше показавшуюся ей рискованной. Всё уже продумано за неё; такая хитрая женщина как Сакагучи не ввязалась бы в небезопасную авантюру. Сакагучи осторожничала и думала холодной головой, а не горячим телом… наверное. С тех пор, как госпожа во всех смыслах раскрылась перед ней, Андреа нередко ощущала себя заколдованной. Запах близости всплывал в её памяти к месту и не к месту, возвращал её сознание в прошлое, когда она должна была быть в настоящем. Даже закалённая службой выдержка не спасала. Вместо сдержанного аромата цветов и свежести, исходившего от мадемуазель Сакагучи, Андреа за её спиной чуяла резковатую кислинку и мускус. Андреа нравилась её госпожа. В Сакагучи чувствовалась энергия бритвенно-острого клинка в ножнах. В её фразах нет-нет да угадывался деликатный яд. После повседневной холодности она оказывалась волнующе беспомощной перед страстью. Когда контроль сужался до частого сбивчивого дыхания и постыдного трепета внизу живота, когда судороги прошивали тело Сакагучи в такт движениям пальцев, Андреа почти влюблялась в неё… и осаживала себя: нельзя. Андреа была благодарна Сакагучи за спасительную пустоту разума. Они обе нуждались в передышке от мыслей, но цена за неё… Андреа тревожила не столько огласка, сколько угроза оказаться преданной самой собой. Сакагучи могла в любой момент исчезнуть. Ведь командировки рано или поздно заканчиваются. В неё опасно было влюбляться.