Me and the Devil

Scala & Kolacny Brothers — Sweet dreams (Are Made of This)

      — Почему? — мягко спрашивает Анго.       Блеск очков не скрывает непреклонность в его глазах. Никаких требований, никаких воззваний к совести или традициям — Анго просто смотрит, в ожидании ответа сложив приборы на тарелку. Не отступится, пока не добьётся своего.       Первое желание — без пояснений огрызнуться похожим на выстрел в воздух «не хочу». Андре ловит себя на инстинкте раненого зверя: отпугнуть, прогнать, прежде чем обнаружится слабина и его, хищника, разжалуют в добычу. Если б логика не сработала на опережение, сплетя тонкую, но прочную цепочку для смирения замашек волка-одиночки, Андре ему поддался бы.       Вокруг больше не поле боя, где инстинкты порой лучше холодного рассудка. Анго — не враг. Он ровня. Незачем от него обороняться — не нападает ведь. Он пытается понять, стать ближе. Он пытается разделить боль.       — Почему ты не хочешь праздновать?       Андре вздыхает. Вопреки выражению «просто поговорить», подобрать нужные слова не так-то просто. Даже развитое поневоле красноречие командира не особо помогает.       Японцу не безразлично, что подумает о нём общество, как бы он ни пытался доказать обратное. Анго делает вид, будто остальные посетители ресторана — декорация. Храбрится. Его ладонь, холодя кожу кончиками пальцев, ложится поверх сцепленных в замок рук Андре; мешает молчанию стать давящим. Потревоженное дыханием пламя свеч пляшет на парных кольцах, и память цепляется за сходство отблесков с мерцанием маяка среди мрака.       — Это лицемерие, — не отводя сосредоточенного взгляда от колец, тихо произносит Андре. Слова кажутся ему кровью, которая толчками выплёскивается из раны. Пусть течёт, пусть унесёт с собой заразу. Чтобы по привычке не зажать рану, Андре делает над собой усилие. — Чествовать жизнь после долгих поисков способа еë прервать — лицемерие. Зачем это мне? Потому что так принято? Могу я выйти из игры? Могу я хотя бы попытаться сделать это?       — Можешь, — кивает Анго после раздумий. — Ты можешь многое, если хочешь. Пока мы не продолжили наш совершенно обыкновенный ужин, я хочу кое-что сказать. Посмотри на меня.       Ободрённый теплом его плеча, Андре поворачивает голову. Не первый раз Анго буквально предлагает прочесть себя. Не первый раз они с уважением и трепетом рассматривают в упор волнения, сомнения, страхи друг друга — наготу куда более интимную, чем телесная. Не первый раз под влиянием момента у Андре — зачерствевшего, выжженного, матёрого солдата — перехватывает дыхание.       — Я поддержу тебя, — говорит Анго, и его гипнотический, размеренный тон на удивление чисто накладывается на пульс Андре. — Если передумаешь, я поддержу тебя вновь. Потому что… я… рад, что сегодня ты появился на свет. И ты не лишай себя поводов для радости. Они нужны тебе, как лекарство от боли. Тогда ты тоже хотел избавиться от боли, а не от жизни. Не будь к себе так суров, мой спартанец.