Me and the Devil

АлоэВера — Страсти

      Андре первым ушёл в темноту, сгустившуюся за пределами лагеря. Анго скрылся следом, выждав время и убедившись, что на его отлучку никто не обратит внимания. Ведомый зовом из переданной днём записки, он всего-навсего действовал во благо миссии. Разве плохо подкрепить уверенность в безопасности? Перестраховки естественны для шпиона. Анго всего-навсего решил заполучить Жида в личные телохранители в обмен на своё тело.       Вообще-то Анго ненавидел приносить любые жертвы ради цели. Он предпочитал добиваться поставленных задач умом и смекалкой, а плотские манипуляции Мата Хари, затмившие труды настоящих разведчиков, презирал и считал недостойными. Однако сейчас, кривя душой и обманывая себя, Анго шёл на заклание. Он мирился с логичным итогом взаимного интереса, он не отпирался — да, нуждается в Андре, и что? — и при этом выдавал одно за другое. Это тоже было естественно.       — Слушай… — произнесли они почти хором, когда встретились в условленном месте. Анго учтиво замолк, уступил право голоса, и Андре продолжил: — Слушай, почему ты здесь?       В расплывчатом вопросе Анго услышал легко различаемый подтекст: ты выполняешь приказ или свою волю?       — Я хотел этого, — осторожно ответил он.       — Чего?       — Вы ведь понимаете.       Анго с трудом удержался, чтобы не добавить: «Не заставляйте меня всё разъяснять». Этот треклятый европеец был чертовски проницательным, и если уж он угадал волнение Анго, то и до причины согласия додумается без подсказок.       Отчаянно хотелось забыться. Но что оставалось, если война не помогала, алкоголь не всегда оказывался под рукой, а о наркотиках даже думать было мерзко? Ещё одна забава для взрослых людей — секс.       Андре понял. Он приблизился, и Анго с опасливым интересом внял его голосу у самого уха: живому, низкому и рокочущему, словно мурлыканье дикой кошки.       — Мне нужно поставить тебя в другое, более неловкое положение, так?       — Да, — торопливое согласие вновь едва не продолжилось непрошеной откровенностью: не нужно спрашивать, это смущает.       Анго был не только смущён, но и благодарен. Он навязал Андре сходство с ветхозаветным змием-искусителем, а тот не отказал и принял чужие условия игры. Может, устал командовать и хотел подчиниться? Тяжело постоянно пребывать в скованности…       — А вы? Чего хотели бы вы? — уступив любопытству, спросил Анго.       — Тебя.       От прозрачности чужих намерений запершило в горле. Не сказать, что ответ Андре удивлял — нет, очередная закономерность. Не раз Анго ловил на себе долгие взгляды бесстрастных, светлых глаз и испытывал противоречивое напряжение. Не раз при виде полуголого Андре — военный быт оказался щедр на такие моменты — от скуки прикидывал, каков он на ощупь.       Прикосновение к щеке заставило Анго затаить дыхание и прислушаться к себе: не противно ли? Нет, не противно. Тепло и волнующе. Хотя это могло быть и действием настойки, которой Анго глотнул для храбрости. Андре… Он будил гнев, восхищение, недоумение, но не отвращение. Его чисто европейская деликатность подкупала. Он не давил — настойчиво предлагал. Он не ставил перед фактом — давал иллюзию выбора. Он обещал муки наслаждения за «да» и муки сомнений за «нет».       Анго освоился, привык, стерпелся. Успел внутренне взбунтоваться — зачем столько времени, разве он станет переживать, точно девственница в первую ночь! — и оказаться подавленным собой же. В ответ на невинные поцелуи в скулу и в висок Анго вжал голову в плечи. Его нервный вздох из-за стиснутых челюстей походил на шипение.       — Я не кусаюсь и тебе не советую. Разожми зубы.       Наученный горьким опытом, Андре не забыл сдвинуть очки Анго на лоб, прежде чем прижаться к его пересохшим губам. Далеко не первый поцелуй с мужчиной, но именно в этот раз сердце Анго колотилось, как бешеное. Оно словно подталкивало сбежать от вопросов — почему я? почему с ним? а стоит ли? — во французский поцелуй.       Почему? Да потому что!..       — Ты пил?       — Немного. Я не пьян.       — Это ненадолго.       От тихого смеха — бархатного, красивого, до странности осязаемого — Анго порывисто дёрнул плечом. Разве звуки можно осязать? На секунду Анго готов был поклясться: можно. Потом ему стало не до того.       К звону в ушах добавился искажённый, как дрянная запись, шелест одежды; к «маленькой смерти» приходили нагими. Помогая Андре раздеться, Анго успокоения ради погрузился в детали, которые вдруг начал подмечать с будоражащей остротой.       Губы у Андре шершавые. Он весь груб и зернист от шрамов, рубцов и мурашек, точно наждак. Но его касания нежны, а обнимал он так, будто вместо Анго держал в руках некое сокровище — бережно и в то же время крепко. Поджарое тело Андре обманчиво: под тонким слоем мягкой плоти — упругая твёрдость мышц. Это тело жестокого хищника, и сейчас оно откликалось на присутствие Анго сбивающимся сердцебиением. Невзначай задерживая ладонь на груди Андре, задевая напряжённые жилы и рельефные вены, Анго отчётливо улавливал безмолвные знаки — «вот как сильно влечение к тебе». Он находил сексуальной такую честность и тут же сомневался: разве так можно…       В кромешной ночи оставалось полагаться только на ощущения. Но почему же было так темно? Потому что луна скрылась за облаками? Потому что Анго закрывал глаза из опасений, что Андре прочитает больше, чем нужно?       У Анго перехватывало дыхание. От противоречий между ожиданиями и реальностью? Ведь в примерных планах он не представлял себя… таким. От беспомощности? Нет, не только… От того, _чем_ он понимал горячую близость, бестолково цепляясь за плечи Андре — лишь бы руки не висели, как плети. От того, _что_ прижималось к голому бедру, слегка зудящему после скольжения ткани. То самое чувство, растиражированное в книгах — будто сквозь тело прошёл электрический разряд — настигло Анго, стоило оголённым телам приникнуть друг ко другу. Он не понял, откуда именно это взялось и что именно это породило. Да и не хотел он понимать — к чёрту, всё к чёрту. Обжигающий туман затопил рассудок с неприличной быстротой, погребая в дымной глубине беспокойно мельтешащие мысли.       Однако до подлинного покоя ещё далеко.       — Эй… Не забывай дышать, ладно?       — Ладно…       Анго — давно не мальчишка, однако же от волнения и страшной свободы его мутило, как перед сумасбродной детской шалостью. Он может сотворить с Андре Жидом всё что угодно, а этот бешеный волк Старого Света будет покорен и кроток, как агнец. Он может сотворить… что-нибудь эдакое. Теснее прижавшись к Андре, Анго оставил несмелый поцелуй на изгибе шеи. Губы горели от соли и собственной наглости. Он машинально облизнулся.       Он знал, чего хотел. Но как этого добиться? Что теперь? Неожиданное замешательство обдало гадким холодком, от которого заныли лопатки. Анго нервно сглотнул, осознав, что он лишён знакомой опоры в виде плана. И это после головокружительного триумфа!       Что сделать? Что ему нужно делать? Долгожданная пустота уже не радовала его, она — злейший враг. Анго привык быть готовым. Собственные руки казались чужими. Их неуклюжесть раздражала. На мгновение Анго пожалел, что ввязался в слишком сложную игру. Если бы знал заранее, что предчувствие провала возникнет так скоро, если бы лучше подготовился к сбоям хладнокровия, если бы, если бы…       — Страшно?       Будто бы сам мрак заговорил с ним, из множества голосов избрав тот, к которому Анго точно прислушался бы: спокойный и мудрый голос Андре.       — Нет, — Анго запнулся: подыскивал оправдание. — Холодно… Рукам холодно.       Ему даже лгать не пришлось. Кровь сжалась в пределах паха, словно только там могла пригодиться, а остальное тело без неё колотил озноб.       Запястье захлестнуло жаром, как арканом, и повело куда-то. Анго насторожился — и тут же ахнул: расцеловывая прохладные пальцы, Андре касался их языком и прихватывал зубами за фаланги.       Анго мигом согрелся.       Поднявшись волной и осев в груди тянущим томлением, нечто пьянящее, искрившее перед глазами, едкое как будто растворило невидимые путы — связь со стыдом. Оно подействовало сродни наркозу. И дышать стало легче, и расправились плечи, и тело избавилось от оцепенения. Пусть стремление к контролю было не так-то просто усмирить, в темноте легче… всё легче. Темнота удобна.       И чувственна.       — Сосредоточься на моих руках.       — Угу.       — И повторяй за ними.       Анго вытянулся и даже привстал на цыпочки, чувствуя, как ладони Андре вжимались в спину и оглаживали её от лопаток к пояснице. То ли на коже, то ли под ней оставался слабо жгущий след. Это ощущение почему-то напомнило Анго о пытках пойманных лазутчиков. Он поспешно отпрянул назад — и замер, осознав, что делает что-то не то. Непривычно. Такая отзывчивость непривычна. Следует быть сдержаннее, чтобы не провалить…       — Всё хорошо.       Тепло объятий вновь обволокло Анго, успокоило и приободрило, оживило и вернуло подвижность рукам. Он сделал всё, что мог предписать долг, но противник оказался сильнее, умнее и искуснее. В конце концов, он и пришёл ради того, чтобы попасть к Андре в плен.       Зеркально повторяя движения, Анго привносил в них что-то своё: когтил, гладил, сжимал. Жёсткие и лёгкие волосы Андре щекотали ему пальцы, словно птичьи перья, когда он тянул — и прерывал долгий поцелуй ради глотка воздуха, или мешал очередному укусу в ключицы, или сам впивался в чужую шею.       Из напряжённого и неловкого Анго становился более податливым и жадным. Близость к забытью придавала ему дерзости. Он лез на рожон. Он молчал, но между тем бесконечно повторял свою просьбу — приказ? требование? — действием: хватал Андре за запястья и вёл так, как ему было нужно.       Под шелест прикосновений они познавали границы друг друга. Пробовали их на прочность. Вытесняли и смешивали. Теряли и обретали. Как бы вылепливали друг друга заново из ночи — такими, какими будут известны только между собой. Они переступали черту откровенно, без изысканных фривольностей.       В темноте они упростились до рефлексов и инстинктов. Ни имени, ни долга, ни прошлого, ни будущего. В темноте не было абсолютно ничего и было абсолютно всё.       В какой-то момент происходящее стало отпечатываться в памяти Анго по частям, вспыхивать мутными, засвеченными пятнами, точно кадры очень странного диафильма.       От развязных, шумных поцелуев сердце точно летело искрящейся кометой следом за руками, скользившими с медлительностью змей — то вниз, то вверх. Порой оно заходилось стуком где-то в глотке — вот-вот получится передать в поцелуе.       Хотелось обнимать до болезненных стонов. Хотелось вылизывать и кусать. Хотелось стискивать до оглушающих импульсов удовольствия. Хотелось впитывать каждую мимолётную судорогу. Хотелось целовать коротко и быстро, повинуясь ритму тяжёлой пульсации в висках. Анго терялся перед наплывом желаний, их обилие парализовывало его. Стоило привлечённому замешательством Андре взять его за руки — и в разуме опять воцарялась блаженная бездумность.       От Андре терпко пахло пылью и дымом. Анго задыхался от этого запаха. И от того, что ему зажимали рот — в наказание за укусы. И от того, что низ живота сводило болезненно-приятным спазмом. И от того, что Андре говорил прелестные глупости — «у тебя красивый взгляд» или «ты мило кусаешь губы», — точно и впрямь всё это видел. Анго лишь придушенно посмеивался: на большее дыхания не хватало.       Жарко снаружи. Жарко внутри. Он размокнет, растает, расплавится. Разорвётся. Задохнётся. Нужно справиться с жаром, иначе он сгорит. Нужно двигаться. Анго дрожал, как восковая свеча, но не падал — должно быть, потому что исступлённо кусался. Теперь уже его приходилось оттаскивать за волосы.       Темнота, вливавшаяся в лёгкие со сбивчивыми вдохами, имела привкус пота, металла и спирта. Она освежала, но не остужала, мгновенно сжигаясь в крови и в случайных стонах. Под влажным холодком испарины тоже таилась раскалённая плоть; внезапно натолкнувшись на неё спиной, Анго зашипел от досады. Ему было тесно и душно в самом себе, в своих границах. Андре обещал освободить его и утешал поцелуями в шею.       От беспредельной свободы Анго дышал урывками. Она распирала изнутри, как лава, и билась в такт звуку соприкосновения тел — звонкому, подобному удару хлыста. Анго весь горел и чувствовал себя униженным, но не оскорблённым. Ведь это свобода!.. За неё Анго любил и боготворил, за неё обожал на бессловесном языке движений, сливаясь с Андре в гармонии идеально подогнанных частей механизма.       Судорожные вдохи казались предсмертными. Слепящая темнота вспыхивала после слепящей белизны. Анго и впрямь был на пороге «маленькой смерти».       Ещё немного — и они взорвутся. Ещё немного — и они перестанут существовать. Ещё… немного…       Андре с завидной быстротой переключился с горячечной пылкости на холод трезвости. Пока Анго — оглушённый отбушевавшей страстью, наполненный ватной негой, едва волочивший ноги, точно восставший из мёртвых — заново обретал равновесие, Андре вёл его под руку. Лишь на подходе к лагерю он тактично оставил Анго одного и исчез, растворился, как инкуб или сон постыдного содержания. Андре в эту ночь вообще был галантен до зубовного скрежета, так же предусмотрителен, послушен и настырен. Не остановился даже перед требованием секса без проникновения. И как виртуозно это требование выполнил…       Прячась в палатку, борясь с туманной мутью, Анго без конца прокручивал в голове слова: «Make love, not war». Единственная, невесть где услышанная мысль заполнила сознание, отодвигая на задний план совесть, грызущую за испытанное удовольствие.       Чем не девиз для очищения?