Rurouni Kenshin — Ikeda-ya
Когда остальные слепо следуют за истиной, помни: ничто не истинно. Когда остальные ограничены моралью или законом, помни: всё дозволено.18?? год ????? Японская империя
Языческая, почти девственная и дикая, несмотря на поползновения тамплиеров — такой предстала Японская империя. Успевший помотаться по миру [Андре] перебирал в памяти призрачные сходства с Французской Полинезией, с Кейптауном, с Индией — и вместе с тем понимал, что «страна восходящего солнца» не похожа ни на что из увиденного ранее. Она скупилась на искренность, но была щедра на пышность вежливых речей. Смешивая [Андре] с суетливым потоком, она шумела портами и главными улицами, словно птичий базар, но на тесных окраинах оставляла тет-а-тет со зловещим, как перед бурей, затишьем. Народ Японской империи огорошивал [Андре] бытовым дуализмом восточных философий, двойственностью, холодностью лиц и горячностью поступков. Туземцы терзались своими проблемами — тайфунами, нашествиями медуз и землетрясениями. Ели свою пищу и слушали своих коробейников, в буквальном смысле воспевавших товар. Поклонялись своим канонам и Каннонам. В такие мгновения [Андре] жалел, что самобытность — вещь хрупкая. Как бы народ ни чтил традиции, как бы ни хватался одновременно за старое и новое в желании сохранить всё сразу, он не в силах был противиться воле власть имущих, задумавших перемены. Воле Частиц Эдема. Не отвлекаться на романтику местного язычества. Не глазеть на рыбаков, бродячих монахов и работников с рисовых полей, как бы вышедших из местных легенд. Не провожать взглядом молодых девушек, привлекательность которых состояла больше в рисунке многослойных одежд, нежели в лицах. [Андре] обещал себе не поддаваться, однако зачарованность тайно проникла в него с первым глотком здешнего воздуха и первым звуком японской речи. Различия между Старым и Новым Светом преувеличивались флёром новизны — чувством, по милости которого во все времена не переводились авантюристы: беспечным, восторженным, насыщенным до дурноты, кружившим голову энтузиазмом исследователя. Но [Андре] был не только авантюристом. Благодаря кредо он до сих пор сохранил голову на плечах и не пал от рук тамплиеров или толпы, испытавшей на себе ужасающую силу Частицы Эдема. И в Японскую империю его привело важное дело Братства, а не романтика. Избегая всполохов голубых накидок, [Андре] шёл по высоким изгородям и загнутым крышам амбаров. Он спешил. Не то чтобы его сильно интересовали детали случившегося в «Икеда-я», но он хотел убедиться, что одного конкретного монархиста облава не затронула. Сумерки были неуютны и удушливы от сильного ветра. Солнце зашло недавно, однако эта часть города выглядела, как в глухую полночь, темно и малолюдно. На главных проспектах неистребимая ночная жизнь полыхала фонарными гирляндами и полосовала дороги светом из зарешёченных окон таверн и ресторанов, но чем дальше [Андре] удалялся от светоносных жил, тем реже встречал у ворот зажжённые расписные светильники. Тьму не изгоняли только за то, что она была тьмой. На родине [Андре] изначальную темноту — первого товарища ассасина — давно затравили призрачным свечением газовых рожков. А здесь, в Японской империи, всё казалось ему перевёрнутым вверх дном. Ручной огонь завсегдатаев цветочных кварталов и чайных машинально приковывал взгляд [Андре]. Но и эти короткие, вороватые вспышки — ни дать ни взять, вылетевшие из великанского костра искры — торопились скорее потухнуть за ближайшим поворотом. Мировая лихорадка, завезённая «чёрными кораблями», подточила уклад жизни в империи. Когда плотина изоляции пала, течение времени и событий всколыхнуло весь народ. Оживились и те, кто от человека имел одно название. Поднятому со дна сору было всё равно, в чьём доме устраивать погром сегодня, и никто не хотел будить лихо, пока оно тихо. На полпути, как было условлено, [Андре] нагнал и незаметно повёл одно из скоплений искр-светильников. Припозднившаяся компания шаркала сандалиями, шуршала рукавами по ножнам мечей, отпускала тихие смешки. Сдержанным, как бы случайным шумом они не позволяли беспокойству перерасти в слепящий овечий страх. [Андре] понимал: ожесточившиеся в последнее время Шинсэнгуми — те, что носили голубые накидки — представляли угрозу и для соратников сёгуната, что уж говорить о противниках. Внизу послышались отрывистые прощания. Один из людей покинул круг света. Лабиринт узких переходов-подворотен он пересекал в невидимом обществе [Андре], изредка замирая и вслушиваясь в далёкие свистки патрульных. В конце концов прохожий выбрался на берег канала, сбавил шаг и выжидающе посмотрел по сторонам — догадывался, что [Андре] где-то рядом, но никого не видел. Одежды, похожие на облачение иезуита, делали ассасина неприметным пятном, которое легко посчитать игрой воображения. Несмотря на бдительность, прохожий всё равно заметил [Андре] поздно — когда его голос нарушил безмолвие: — О, тяжкий час! Я жду, чтобы затмились луна и солнце. — Луна как раз приблизилась к земле, и у людей мутится разум. Новый порыв ветра заглушил звук шагов. Возникнув из ниоткуда, [Андре] увлёк визави под сень ив — не столько по надобности, сколько по блажи: нравилось буквально красть его на деловые свидания. Подобное нахальство заставляло того озадаченно хмуриться, и строгое лицо приобретало вместе с выражением осуждения сходство с мраморными богами и богинями античности. Ощущение горячего, напрягшегося в руках тела внезапно повело мысли [Андре] в совершенно далёком от дела направлении. Пришлось жёстко осадить себя: «дурень, думай головой на плечах, а не той, что между ног». Визави считал так же — металлические, отрезвляющие нотки в словах подсказали это. — Всё рисуетесь? — спросил он и затушил фонарь. — А ты всё так же хорош в кимоно. –… Почему вы постоянно говорите что-то такое при встрече? — Это особенное приветствие, [Анго]. [Анго] — так он велел обращаться к себе. Местный Вергилий, проводник по чужеземному аду. Он шпионил среди тамплиеров, как всегда занявших сторону «мира» и помогавших монархистам. Взращенный на сказочных интригах войны Гэмпэй и хвалебных одах в честь Демона-повелителя Шестого Неба, почему-то вызывавших у [Андре] стойкую ассоциацию со сказками братьев Гримм, [Анго] был непонятным и потому интересным. Вроде бы обычный человек с обычным желанием добиться справедливой жизни, но с налётом экзотики в мироощущении, в рассуждениях, в обращении с эмоциями и действиями. Хотя по факту среди них двоих экзотикой был как раз [Андре]. — Полагаю, нет смысла спрашивать, в курсе ли вы, — начал [Анго]. — Весь город об этом гудит. — Мне очень жаль. Да, город судачит, иные слухи очень уж фантастичны: Волки Мибу, мол, перегрызли много невиновных, прежде чем добраться до мятежников. Их не волнует, что жертв могло быть куда больше, если бы план Миябэ сработал. — Опять ваши любовницы сплетнями поделились? Непроницаемый и вежливый [Анго] хранил в себе холодящую остроту васаби: время от времени тон его менялся на резкий или вовсе заносчивый (что, к явному его смятению, только раззадоривало [Андре]). По едкости фраз угадывалось, сколь далеко флирт зашёл на этот раз. Доводить [Анго] до белого каления [Андре] не собирался — берёг, не считая зазорным ненадолго отступать. — Неужто ревнуешь? Зря, тебя никто не превзойдёт, — не остался в долгу [Андре]. — Так ты расскажешь, что было на самом деле? Усталость и тревогу последних дней [Анго] прятал за блеском очков, но тщетно: медлительность выдавала его с головой. Запоздало встрепенувшись, он вывернулся из чужих рук: — Сперва отодвиньтесь, вы неприлично близко. — Это чтобы лучше тебя слышать. Глухой звон воды размывал слова до бессвязного шелеста, скрывая их от посторонних. [Андре] стоял к каналу спиной, однако не мог отделаться от ощущения, словно взгляд его теряется в маслянисто-чёрном блеске потока. Всё потому что глаза у [Анго] тоже были тёмными. — Насчёт Миябэ… Ваших рук дело? — Да. Он пытался бежать, когда я его настиг. Шинсэнгуми об этом не знают. От [Анго] слабо пахло солью и рисовым вином. Выпивал он, а пьянел не он; [Андре] приходилось напрягать слух, чтобы вычленить человеческую речь из неуместных мыслей и шума воды и ив. [Андре] был не прочь увидеть сына бледной хризантемы в европейском костюме. Увидеть и сразу же раздеть — из соображений безопасности, конечно. Костюм — всё равно что табличка «я мятежник» на шее. Непростительная бравада. Щегольство ценою в жизнь. Не догадываясь ни о чём, [Анго] рассказывал о потерях кланов Сацума и Тёсю — влиятельных союзников монархистов. Казалось, он знакомил с нынешней расстановкой сил, но в словах этих угадывался иной смысл: «напрасно сёгунат считает, будто опала и тюрьма их остановят». [Андре] готовился к очередной беседе-допросу, к выпытыванию ответов. Словоохотливость надменного шпиона вызвала у него лёгкое и надоедливое, точно укус насекомого, недоверие. Совсем недавно информацией с «идзином» [Анго] делился неохотно, как бы сквозь зубы. Видимо, перемены заставили его хозяев благосклоннее отнестись к помощи ассасинов. Открытой неприязни [Анго] ни разу не выказывал — всё в мелочах, в стальном блеске глаз, в ненавязчивых прикосновениях к рукояти меча. «Убью, если позволишь себе больше положенного» — вот что он показывал [Андре]. Его молчаливые угрозы не имели ничего общего с устрашающей окраской безобидного создания; [Андре] видел, как руки, огрубевшие кое-где от каллиграфической кисти, безжалостно проворачивали клинок в чужом горле. Тени ивовых ветвей змеились по утомлённому и сосредоточенному лицу [Анго], словно трещины. Из-за сырой близости канала пряди тёмных волос липли к его лбу, и [Андре] некстати вспомнил, что вроде как от страсти у человека темнеют вены. — Годы Бункю закалили их. Они подавлены, но не сломлены. Бойцом [Анго] был поистине страстным. Или всё же отчаянным… Его опасность крылась не в физической силе, не в искусном владении мечом, а в хладнокровной и остро отточенной работе мысли. То, с какой виртуозностью он служил двум господам во имя своих идей, невольно внушало уважение. Настоящий Шиши. Птица. Сильный, уязвимый, прекрасный в своей недосягаемости зверь. Заморская диковинка. В сущности, [Андре] не знал его как человека — он оставался точно спрятанным за плотным занавесом. Следуя заведённому у лазутчиков порядку, [Анго] первым делом выстроил границы; желчное, хлёсткое слово «идзин» натянулось чуткой струной между ним и Андре. За её преступление Анго отрезвлял презрением, а в особых случаях позволял себе ранить французское самолюбие и веру в спасительную миссию. В пику планам [Анго], с галантной настойчивостью — вопиющей для японца, рутинной для европейца, — [Андре] раз за разом воплощал в жизнь постулат «всё дозволено». Причём делал это так, чтобы [Анго] заметил разницу между дозволенным ассасинов и тамплиеров, между [Андре Жидом] и коммодором Перри. Чтобы доверился и позволил нарушать свою изоляцию. Это всё интерес. Подобно Частице Эдема, он придавал [Анго] обольстительности, выделял из толпы, притягивал взгляд. Только влияния хватало на одного-единственного человека. Повинуясь ему, [Андре] наблюдал, изучал и постигал, заворожённый совершеннейшей заурядностью. Частица… Нужно думать о Частице… — Это лишь вопрос времени, когда они соберутся с силами и продолжат «поиски иглы в стоге сена». Мы должны воспользоваться временем с умом. Обречённые, горестные нотки проступали иглами сквозь ровный тон [Анго], сквозь ледяную корку самообладания. Так говорили люди, вкусившие муки потерь и избегавшие их осознания. Ещё бы… Мир рушился у него на глазах. Сколько он не спал? Как рисковал, добывая то, о чём сейчас докладывал? [Андре] хотел спросить — и не спрашивал. Тянуло сказать что-нибудь человечное, вроде «всё будет хорошо», но [Андре] сдерживал порыв — не знал, что значит «хорошо» в понимании [Анго]. Они защищали слишком разные миры. Меньше всего сейчас хотелось остаться не так понятым. И [Андре] продолжал говорить совсем не то, деловое и сухое: — Значит, по-прежнему хотят сжечь стог, просеять пепел и найти… — Именно. Чтобы ????????? новый мир, сперва ??????? ?????????? от старого, — [Анго] понадобилось усилие, чтобы произнести это. — Если мы мы ?? ?????? ??????? Эдема, сёгунат ????????? ????????? достоинство народа ????? тамплиерами. Шиши не могут допустить этого. ?????????? , ??? будет война. Слова затирались помехами, колючим звучанием и полнейшей бессмыслицей. Заканчивалось всё одними и теми же разрозненными фразами, как бы выступающими подводным камнем из более поздних, недоступных слоёв памяти, терзающими слух нарастающей громкостью. –???? стране Яблоко ??????, чем тамплиерам и ?????????! — Мне жаль, что ты узнал ??? ????. Мне жаль, что придётся тебя ?????… Упругой волной боли Андре выбивало в гудящую белёсую пустоту. Первым в давящем на мозги рокоте «Анимуса» проявился голос, а затем в поле зрения Андре возникло и лицо. Стоя над ложем машины, Анго сдвинул очки на нос и устало потирал переносицу. Он старался не пересекаться с Андре взглядами — понимал, что тот тоже взвинчен. — Достаточно на сегодня. — И ты не дашь мне ещё одной попытки. Андре больше не спрашивал — ответ очевиден, — но и подниматься из «Анимуса» не торопился. Восстанавливал дыхание и надеялся: может, хоть сейчас что-то изменится? Упавшие на глаза волосы придали его лицу выражение угрюмой усталости. Андре знал, что услышит, но всё же ждал и не был рад ожиданию. — Не дам. Смиритесь и попробуйте отдохнуть. Чувство вины в них обоих выливалось в озлобленность на себя. Анго злился на сбоивший «Анимус». Андре злился на дестабилизацию памяти. По его вине на руках у ассасинов до сих пор не было даже намёка на след Частицы, принадлежавшей Токугаве. От вопросов, долгих пребываний в «Анимусе» и нервозной грызни с Анго у Андре пухла голова. Почему он не только наблюдал и действовал, как раньше, но и чувствовал? Почему в этом отрывке мало фактов и много эмоций? Почему его тело упорно скрывало нечто в недрах ДНК? Что он прятал от самого себя? И почему это упрямство больше походило на… отрицание? Примечания: Каннон — в японской мифологии богиня милосердия. Буддисты верят, что Каннон спасает всех людей без исключения. «Мировая лихорадка, завезённая «чёрными кораблями»…» — речь идёт о кораблях ВМС США, прибывших к берегам Японии под командованием коммодора Мэтью Перри. Давление Перри сыграло роль в подписании сёгунатом ряда неравноправных торговых договоров с Америкой и европейскими державами. Шинсэнгуми — специальная военная полиция периода Бакумацу. Подчинялась сёгунату Токугава, сражалась против сторонников императора — Иссин Шиши. Из-за действий одного из командиров и верности сёгунату в народе Шинсэнгуми презрительно называли «волками из Мибу». Иссин Шиши — термин, обозначающий империалистов конца периода Эдо, политической целью которых было свержение сёгуната Токугава. Само слово «шиши» означает «люди высокой цели». Война Гэмпэй (также война Тайра и Минамото) — гражданская война средневековой Японии, привела к установлению первого в истории Японии сёгуната. Демон-повелитель Шестого Неба — прозвище Оды Нобунаги. »… если бы план Миябэ сработал» — Миябэ Тейдзо был одним из зачинщиков заговора, участники которого планировали поджечь Киото, в то время столицу страны. Заговор был сорван в результате атаки Шинсэнгуми на гостиницу, где собирались заговорщики. В дальнейшем этот случай стал известен как «инцидент Икеда-я». «От [Анго] слабо пахло солью…» — по японским поверьям человек, посетивший похороны, считается осквернённым. Он должен посыпать себе плечи мелкой солью, а также бросить немного соли на землю и ступить на неё, чтобы очиститься и не принести в дом скверну. Идзин — так называли западных иностранцев, когда сёгунат Токугава был вынужден открыть Японию для контактов с внешним миром. Инцидент годов Бункю (или инцидент 30 сентября) — изгнание из Киото представителей княжества Тёсю, возглавлявших радикальную партию.