Me and the Devil

MARUV — Между нами

      Пахнет потом, кожей, порохом, бетонной и древесной пылью. По-солдатски. Пряно, слегка остро, но не отталкивающе.       Скорее, возбуждающе — потому что пахнет именно от него. По-военному осанистого. С подтянутым, жилистым телом, из которого рамки разгрузочных ремней создают шедевр для публики особого сорта. С проклятым даром выглядеть сексуально в полном штурмовом снаряжении и самую тяжёлую экипировку носить словно дорогой костюм от Живанши. С текучей, хлёсткой, устрашающе красивой манерой вести рукопашную. С внимательным и вечно сосредоточенным на чём-то внутри себя взглядом — серебристый осиновый кол, на который, чёрт возьми, добровольно хотелось насадиться.       Воплощение милитари-фетиша — власти, которую при желании возможно поставить на колени.       Но когда будничные образы успели стать фетишем?       Когда сложность мозга начала запускать простой, низменный механизм «хочу этим обладать»?       — Андре, ты…       — Сильно приложил?       Сейчас, после учений, его запах настойчиво напоминает об оружейной смазке. Не такая уж и странная ассоциация: они в некотором роде живое оружие. Умные бомбы.       В одной из двух бомб — микровзрыв адреналина; читается по глазам шалым, непривычно дерзким и наводящим на мысли о хорошем коньяке. Рёбра мешают распространению взрывной волны, сжимают её в упругую, раздражающе яркую и вибрирующую от нетерпения сферу белого огня.       От него нужно избавиться. Его нужно выплеснуть. Нет, не любой ценой — только одной.       — Анго? Всё в порядке?       — Я хочу тебя.       — Мы только что закончили. Ты не можешь заниматься спаррингами только…       — Да не боями я хочу заниматься, а сексом. Здесь, сейчас, в этой грёбанной форме. Пойдём в гараж, там никто не увидит.       Что-то похожее на тень изумления нарушает сосредоточенность дымчатых глаз. Вульгарная правда проняла, пробила броню. Ну же, сдавайся! К чему промедление, к чему раздумья, когда обоюдность возбуждения очевидна!       Тело саднит и подрагивает от недавней схватки не всерьёз, оно ещё не замарано синяками — те проявятся через какое-то время. Разогретые, напоенные кровью мышцы твердеют в ответ на малейший контакт; неудивительно, что у некоторых во время физических упражнений случается эрекция.       Как же распаляет, раззадоривает… раздражает.       — Анго…       — Если ты меня не трахнешь, я сам тебя трахну. В мозг. Я умею, ты знаешь.       — Пока звучит как «я сам себя трахну в мозг». Хотя бы машину мне можно переставить? Сиденья разложить. Презервативы достать.       В перечислении нет смысла, только контекст — «будь по-твоему, угомонись». Ни возражений, ни обвинений в извращениях или сумасшествии — лишь мудрость демона-искусителя. Это подкупает. Всегда подкупало.       В автомобиле сумеречно из-за тонированных стёкол, прохладно, а после возни с сиденьями ещё и просторно. Можно наконец повалить героя своего помешательства на спину. Оседлать бёдра, жадно поцеловать, немного утолить тактильный голод. Чёрный и защитный цвета, портупея с пустыми кобурами придают ему вид машины для убийств, используемой не по назначению. Красиво. Красивый…       — Давай сегодня обойдёмся без шуток про пистолет.       — Только если ты не дашь мне повода и скажешь сам, что рад меня видеть.       — … Я рад тебя видеть, Андре. Ты же чувствуешь это.       От трения одежда издаёт визгливый звук. Раздражает. Злит. Бесит. Нужно поскорее раздеться.       Хотя «раздеться» — громко сказано. Это в порно избавляются от одежды всегда и везде. Это в фетиш-порно есть время томно расшнуровывать берцы; на то оно и фетиш-порно, концентрированная и очищенная эстетика. Приспустить, поднять, обнажив только необходимое, а потом быстро собраться и возвратиться, пока не хватились — такова реальность во всей своей притягательности и загруженности ритуалами. Да и зачем нужна удобная, но скучная абсолютная нагота, когда полуобнажённость заводит и вдохновляет на выдумки гораздо сильнее? И даже в тяжести берцев на ногах есть своя прелесть.       Там, где проезжается грубоватая ткань, обостряется чувствительность. Там, где пролегают тугие линии разгрузки, зажигается колючий огонь приливающей крови. Адреналин превратил её в реактив, в кислоту, реагировавшую захватом всего существа единственной мыслью — «освободи меня, возьми и освободи».       Задранная к горлу тёмная водолазка и не снятые, а просто сдвинутые в сторону ремни — идеальное обрамление для крепкой груди. Так и подмывает укусить. Но придется повременить: острое удовольствие обездвиживает, на миг глушит всё, кроме восторженного трепета в животе и тонкого полустона на выдохе. Это вышколенный пёс поспешил добраться до шеи, своего лакомого местечка. Он получает ласковое поглаживание по голове, несмотря на негодование в голосе хозяина.       — Не кусайся. Нам ещё в душ со всеми идти.       — Подай мне пример и не кусайся.       — Ах, ты…       — Ах, я.       Снисходительная невозмутимость сейчас и страсть потом, проницательность, надёжность… Пожалуй, это в нём привлекает не меньше армейской формы.       Стальной блик насмешки — крючок, на который невозможно не клюнуть — завладевает вниманием, отвлекает от перехваченных расстёгнутым поясом бёдер, неподвижных и… Ох, чёрт. Бёдра. Они плавно приподнимаются вверх и опускаются вниз, и в такт им бросает то в жар, то в холод. Поиски опоры вынуждают поперхнуться вздохом, бестолково хвататься за всё подряд, стискивать руки, стискивать ноги.       Нервозные метания прекращаются, стоит переплести пальцы и осторожно сжать: «я здесь, я держу тебя». Коктейль из лёгкого испуга, смущения, желания отомстить, просто желания, негромкого мягкого смеха — его смеха! — толкает в затылок льдисто-жаркой волной.       — Excusez-moi, monsieur, не вы спесь потеряли?       — Займи свой язык чем-нибудь другим!       — Не волнуйся, для этого у меня есть ты. Похвалю за то, как ты своего добиваешься.       — И как же?       — С наскока.       Он сталкивает в бездну — и возносит на пьедестал, показывая одной лишь зеркальной безмятежностью во взгляде, как сильно увиденное ему нравится. Раскалывание высокомерной маски — его излюбленное зрелище. И взволнованный холодок в пальцах. И повадка прятать стоны в жестоких укусах. И чёрные рубашки. И костюмы с расстёгнутыми манжетами и пуговицами возле воротника. И…       Нередко он говорит: «мой фетиш — это ты». Нередко тянет ответить ему: «это взаимно».       Потянуть, отпустить — и реальность воспринимается обрывками, скачками… ударами. Потянуть, отпустить — и ремни портупей, резко возвращаясь на место, хлещут по коже в опасной близости от сосков. Инстинкты велят избегать, но почему-то выходит только выгнуться навстречу. Почему? Для шершавых губ, которые расцеловывают бледно-розовые следы. Для успокаивающего языка — тоже шершавого, будто кошачьего. Больно. Больно, жгуче и хорошо. Противоречивые ощущения растягивают, как на прокрустовом ложе, как трепещущую струну.       Терпение, подточенное адреналиновым опьянением, лопается до неприличия быстро — со взрывом гранатной растяжки, с шипением воды на раскалённом металле.       — Андре! Чёрт… Я же велел язык занять, а не… Руки тебе свяжу…       — Пожалеешь.       Руки в обрезанных по фалангам перчатках дарят болезненное наслаждение, растирая ноющую кожу. Вливают в жилы живой ток, мерную мелкую дрожь. Притрагиваются огрубевшими кончиками пальцев — и как будто электрические всполохи рассыпают; их отчётливо видно на изнанке прикрытых век.       И правда, как тут не пожалеть?       Ласки — беспорядочные, суетливые, как у подростков. Тем сильнее ясность сознания теряется на контрасте с долгими, как бы рассеянными поцелуями.       Всё сложнее быть тихими. Один стон коротко и глухо доносится сквозь зубы, стиснувшие плечо; другой — низкий, протяжный, полурык-полумурлыканье — обдаёт мурашками краснеющее ухо.       — Поторопиться?       «Я убью тебя, если ты не возьмёшь меня прямо сейчас!» — хочется выкрикнуть… и не получается: дыхание сбивается. Остаётся по-звериному ластиться, подставляться под поглаживания, без слов соглашаясь, умоляя и приказывая. Нет, не стыдно. Стыд разметало взрывом.       Да и времени на него нет.       — Понял. Голову береги.       Размашистые рывки бёдер пробирают колкостью столкновения плоти об плоть. Провоцируют оставлять мстительные укусы на широких плечах, настырно лезть к спине ради царапин по границам ремней, пригибаться под беглыми поцелуями в ключицы. Не дают останавливаться — иначе угаснет горячая сладость движения.       Стоны, вздохи, шорохи от скольжения отяжелевших рук доводят до озноба.       Всё застилает дымка, сквозь которую ощущения пробиваются рассеянно, смутно — и в то же время невыносимо отчётливо.       Близость похожа на борьбу — так ярче, острее, чувствительнее. Так больше нравится. Так нужно сейчас. От балансирования на грани между насилием и его искусной имитацией дух захватывает. Чтобы не задохнуться, воздух приходится буквально вталкивать в себя с жалкими всхлипами. Красть агрессивными поцелуями кислород из чужого рта. Дышать, преодолевая восхитительно-бесящее давление на затылок и тело, пронизываемое судорогами.       Всё ради того, чтобы пересечь грань, после которой злой азарт перегорит в истому и нежность.       Грань, отделявшую будничный образ от фетиша.