Playing With Fire

- Держи его головку уверенней, - ХёДжун перехватила его ладони своими, заставляя чуть сжать пальцы и надавить на тонкую детскую шею. Джи испуганно охнул, когда малыш опасно качнул головой, но сумел удержать хрупкое тельце в руках. ХёДжун намного увереннее смотрела на Джи своими тёмными глазами, которые светились абсолютным доверием и любовью. – Ты молодец. Просто не бойся держать его и всё будет хорошо. Джиён впервые держал его в своих руках, так близко к своей груди, к своему сердцу, и спокойствие, пришедшее к нему вместе с особенным ароматом младенца, было таким драгоценным, таким редким. - Не могу поверить, что ты сопротивлялся до сих пор, - нуна завораживающе улыбнулась, обнажая ряд белоснежных зубов. – Сынри успел побывать на ручках нашего консьержа, не говоря уже обо всех многочисленных родственниках. Даже новый знакомый моего мужа побывал на днях у нас в гостях, покачал Ри и даже усыпил его. - Я был не особо готов, - честно произнёс Джи, глядя в чистейшую черноту маленьких круглых глазок. Я был не готов ко встрече с тобой. Я был не готов увидеть тебя. Но я готов защищать тебя. Сынри стал маяком, конечной целью, лучом света в темноте. Могло ли быть что-то важнее его благополучия? Его здорового сна, спокойного дыхания в лёгком полумраке, его попыток заговорить и встать на нетвёрдые ноги? Ничего не было необходимее, чем прижимать его маленькое тельце к своей груди, поглаживая спинку. Жёлтый комбинезон летом, футболка с рисунком панды на животике, неудобная куртка, делающая его каким-то круглым и нерасторопным, маленькие перчатки, чтобы пальчики были в теплоте. Уходить из чужого дома, оставляя часть своей души внутри, чтобы поскорее вернуться назад. Природный магнетизм родственных душ тянул его назад, как за поводок, лишая воздуха. Но Джиён никогда не сопротивлялся. - Так чего ты ждёшь? –Квон смаргивает воспоминания, вздыхая. Розэ чуть дёрнула плечом, засовывая руки в карман узких джинс. На мероприятие, посвящённое помощи убогим и лишённым она приехала в сопровождении своего отца и надев на себя толстовку и простые джинсы. Наверное, не хотела блистать бриллиантами и золотом, которыми полнится её шкатулка. – На улице холодно. Пошли внутрь. Небо было тёмным, низким и без звёзд. Обычно, во время снегопада всё светлело, но эта ночь была необычайно бесцветной. В пятизвёздочный отель в центре города съезжались все богатеи, собираясь вложить в руки таких же богатых, но притворяющихся, жирный чек и очистить свою душу. - Джиён-оппа, - Розэ тянет его внутрь, скользит подошвой обуви по натёртому мрамору. Её дыхание оседает в воздухе горячим паром. – Идём, ты замёрзнешь. - Я жду кое-кого, - мрачно говорит он ей и девушка тут же расцепляет ладони. В его голосе ни одной тёплой нотки, девушка сразу же перестаёт кокетничать, сдуваясь. – Он вот-вот приедет. Снег кидался в лицо, в спину, за ворот пальто – сильный ветер был неровным, меняя направление. Розэ быстро сдалась, заправляя рыжие локоны за ухо, она умчалась внутрь, не собираясь больше ждать. Джи не отвёл глаз от дороги, освещённой огнями, засовывая ладони в карманы пальто, приподнимая ворот повыше, упрямо застыв в ожидании. Сегодня был тот день, когда он, переборов себя, собирался показать своего Сынри свету. Приоткрыть завесу тайны, раскрыть личность своей семьи опасным людям. И лучше бы всё прошло гладко и без проблем. Ханбину было поручено забрать его с занятий и привезти сразу в ресторан, по расписанию они должны прибыть с минуту на минуту, но плохое предчувствие, застрявшее в глотке ещё с утра, не покидало Квона. Он был готов к самому плохому исходу, если кто-то из присутствующих решит воспользоваться выпитыми бокалами шампанского, то Квон ничего не пил и держит руку на тяжёлом глоке заткнутым за пояс брюк. - Они подъезжают, - тихо говорит Тэян в беспроводной наушник, выслеживая взглядом приближающийся свет фар. В холле ресторана, а также у самого входа стояло не так уж много народу, большая часть гостей сейчас наслаждалась выпивкой и закусками внутри огромного зала. Всего лишь пару влиятельных бизнесменов вышли покурить в сопровождении редкой охраны, ничего опасного. Тонированный мерседес плавно затормозил у входа, Ханбин неспешно зашагал вдоль машины, обходя её, раскрывая зонт над головой Сынри. Даже отсюда, почти от массивных дверей, было видно, что Сынри поездке не рад и мечтает оказаться где угодно, лишь бы не тут. Джиён нежно улыбнулся, с трудом удерживая себя от того, чтобы направиться к нему навстречу. Мальчик должен подняться сам. Сынри был в белоснежном пуховике, с пушистым мехом на капюшоне, белокожий, почти теряющийся на фоне разлетающихся снежинок. Его пальцы были затянуты в перчатки, которыми он придерживал телефон в руках, всматриваясь в светящийся экран. Его движения были отточенными, он шагал уверенно, держа спину ровно, совершенно не сутулясь. В нём не было этого с самого начала – он научился держать осанку ровно, а взгляд уверенно на уровне чужих глаз только со временем. - Это ваш подопечный? – директор вино-водочных фабрик Кореи сладко ему улыбнулся, придерживая бокал с искрящимся напитком у самых губ. – Он такой красивый, удивительно. Джиён смотрел на то, как Сынри снимает с себя куртку, передаёт её Ханбину и ловким движением правой руки расстёгивает пуговицы рубашки, задумчиво кивая. Сынри действительно утончённый, аккуратный каждым своим движением, даже поворот его головы выглядит как будто прорепетированный. В нём это от природы? От Джиёна? - Сколько ему? – вежливо интересуется мужчина, продолжая стоять на холоде. Джиён оторвал взгляд от мальчика, собираясь присоединиться к нему, зайти внутрь и поужинать с ним. Внутренняя тяга опять играла не по правилам. - Пятнадцать. И, чёрт возьми, да, каждый год своей жизни он провёл рядом с Джиёном. Все пятнадцать. И да, это полностью заслуга Джи – то, как он выглядит сейчас, что он будет кушать на ужин и в чём ляжет спать. И осознание этого, то насколько Сынри зависим от него, то, сколько Джиён сделал для него, то насколько сильно он принадлежит Джиёну, растекалось чистым удовольствием по венам. Хрен его, что чувствуют обычно родители, когда их спрашивают об их детях, но возможно, что-то похожее на гордость, удовольствие от осознания собственного участия в жизни другого человека и тонну любви. Очень много любви. Важно не показывать своей привязанности, потому что мир он такой, дерьмовый и насквозь прогнивший. Кто-то обязательно захочет забрать у него самое дорогое. Нужно было держаться на расстоянии какое-то время, чтобы мальчик успел пройти к их столику. Ханбин следовал за ним, шаг в шаг, высокий и крепкий, он внушал доверие и спокойствие. Джиён отошёл к балкону, на второй этаж, возвышаясь над залом, по которому сновали гости и официанты. Сынри сел за столик, озираясь по сторонам, вероятно, в поисках Джи. Он не был скован или смущён, деловито листая меню, улыбаясь на реплики стоявшего рядом Ханбина. Джиён не мог оторвать глаз от него, настолько подросток был прекрасен в своём изяществе, в умении обходиться без Джи. И всё же, при этом, он всё ещё искал его, обводил взглядом зал в поисках знакомого лица, что-то спрашивал у Ханбина. Его самостоятельный мальчик. Он всё делал правильно, с первой попытки, у него всё всегда получалось. Часть его души. Рядом с ним нельзя было оставаться спокойным, цельным, он будто будил в Джиёне что-то пугающее, кровожадное, чудовищно-эгоистичное. Наверное, не встреться они никогда, Джи был бы другим человеком – не убийцей, не монстром, уничтожающем всё живое на своём пути. То, каким он стал – результат их встречи. Джиён следил за ним, как хищник следит за своей жертвой. Не спешил подойти, стоял, прислонившись к одной из колон на втором этаже, ловя жадным взором каждое движение подростка. Почти слышал его дыхание – медленное, будто отмеренное, равными долями вырывающееся из горла. Следил за взмахом его ресниц, за тем, как аккуратно он держал стакан со сладким напитком – безалкогольным, шипучим, специально для него отложенным, потому что присутствующие тут пьют только дорогое пойло. Джиён поймал себя на мысли, что хочет быть рядом, когда Сынри впервые в жизни попробует горячительный напиток. Хочет держать тонкое стекло бокала, пока он будет делать первые в своей жизни глотки, почти также важно, как раньше, когда Сынри пил молоко из бутылочки, которую держал Квон. Хотелось бы проследить за тем, как будет дёргаться кадык от глотков, как он сморщится от неприятного вкуса, как у него начнёт заплетаться язык. Погладить его затылок, отмеряя нужное количество пьянящего напитка, контролировать его движения, разрешать или запрещать. Хочет слизать ускользнувшую капельку с алых губ. - Он ищет тебя, - равнодушно произносит Тэян, вставая рядом. Тень от колонны скрывает их от сотен взглядов, не давая маленькому гостю найти своего опекуна. - Пусть ищет. - Тебе ведь нравится это, да? Что он ищет тебя, нуждается в тебе, хочет тебя, – Дэсон издевательски ухмыляется, глядя вперёд, встав в такую же позу, что и Квон. – Больной ублюдок. Квон отвернулся, сжимая челюсти. Он неожиданно осознал, что стоя так, он может смотреть на него настоящим собой. Не скрывать желаний во взгляде, не прятать свою чудовищную сущность, рвущуюся наружу, не сдерживать истинного себя и свои мысли. Настоящий он и маленький Сынри редко могут находиться в одном помещении, только когда младший крепко спит, откинув голову на мягкие подушки. Джиён будто придумал себя – не понятно, где он настоящий, тот, который был много лет назад, вежливо придерживающий беременной ХёДжун дверь или сейчас, рычащий от желания прижать пятнадцатилетнего мальчика к стене и поглотить. Со временем, его любовь должна была разжать тиски, дать немного воли, потому что Сынри растёт и уже не такой беспомощный, как раньше. Но его душа словно не слышала зова разума, прячась в темноте, в которую Джи сам себя загонял. Он чувствовал это – то, что он меняется, что уже не может схватить поводок от своего безумия, что контроль как песок просачивается сквозь пальцы. Его можно удержать, если сжать кулак, но Джиён этого не желает. В шестнадцать Сынри стал спрашивать про родственные души. Он часто смотрелся в зеркало, порой по несколько минут зависая, о чём-то серьёзно раздумывая, поглаживая чистую кожу на ключице. Всегда правую, там, где он думал, должно появиться имя. Иногда имена отражались на левой стороне, не всегда, но такое случалось. Но то, что у родственных душ они появлялись исключительно на одинаковых сторонах, оставалось необъяснимым и неоспоримым фактом. - Когда тебе исполнится восемнадцать, - говорит он, откладывая чашку кофе в сторону, немного раздумывая над словами. Полностью раскрывать секрет предназначенных, истинных, было негласно запрещено. Часто люди пугались такой ответственности, как быть чьим-то человеком, и начинали чудить. Джиён хотел подобрать нужные слова, чтобы удовлетворить интерес подростка, но при этом не сболтнуть лишнего. – На тебе появится имя. Оно станет особенным для тебя. Сынри закатил глаза, недовольно откидываясь на диване. Слова опекуна его никак не успокаивали. Это было видно по его взглядам, бросаемым на опекуна, так смотрят перед тем как сказать не морочь мне голову. - Об этом знает каждая собака, ты можешь рассказать что-то более важное? И ладно, гормоны Сынри играли на нервах Джи как на инструменте. - Засранец, иди делать уроки. Лекция окончена, два за грубое обращение. - Ну и ладно, не очень-то и хотелось. Иногда в подростка хотелось запустить чем-то тяжёлым. Джиён знал не понаслышке, что значит воспитывать подростка. Самая неблагодарная, бесполезная работа на свете, надо сказать. Ещё никогда в жизни он не был настолько нервно напряжён, как в моменты серьёзных разговоров с Сынри. Непослушание, частое игнорирование, грубые словечки и подколы, поздние возвращения – самое безобидное, на что был способен Сынри. В школу к нему Джи ходил чаще, чем к себе в офис. Звонки от учителей, полные негодования, упрёка и ваш подопечный пропустил хуллион лекций, будьте добры объясниться, снились ему в ночных кошмарах. Не работало абсолютно ничего. Ни показательное лишение карманных расходов (Джи перерезал все его карты), ни домашний арест, ни серьёзный разговор, который не успел начаться, как закончился. Джиён правда, честное слово, истратил все свои нервы, и при том, что Сынри был самым дорогим человеком для него, тем, ради которого Джи спал по три с половиной часа раз в два дня, терпеть не было сил. Шестнадцатилетний Сынри толкал Джиёна с края в обрыв. Начиналось всё с безобидных задержек домой. Типа – буду через пару минут, а приезжал только спустя час. Потом драки в школе и Джи чуть не сошёл с ума от беспокойства, потому что Сынри – он же чудесный, самый лучший, и чтобы он кого-то ударил первым, уму непостижимо. И потом всё катилось вниз, набирая обороты, как снежный ком и перевалом стало то, что добрый и милый Квон Сынри, получивший новую фамилию всего пару месяцев назад, был застукан за курением в школьном туалете. Первое, что хотелось сказать Квону позвонившему директору – да пошла ты на хуй, старая карга. В тот момент никакие не может быть не работали. Он уже понял, что может, ещё как, спасибо что не марихуану он раскуривал в уборной, спасибо, что не распивал алкоголь на уроках, что не разбивал лица учителям, спасибо что… Искать оправдания надоело очень быстро. Джи мог простить себе всё, что угодно, потому что он большой и суровый, он вполне может делать, что его тёмной душе угодно. И в любом случае, для него уже заготовлено место в аду, не то чтобы его могло спасти чудо. Свободная страна, право слова, не пойман не вор, что хочу, то творю, но не тогда, когда тебе шестнадцать и ты нафиг несовершеннолетний. И обычно, когда дети сворачивают с пути, их надо силком, но возвращать назад. Когда ты несмышлёный ребёнок, этим всем занимаются твои родители, но когда их нет, то да, такие больные ублюдки, как Джи. - Ладно, - Джи приподнимает руки, смотрит в злые глаза напротив, подростковый максимализм хлещет через край. – Ладно, ты в праве решать самостоятельно с кем и как дружить. Но давай мы уберём из твоего круга общения того мудилу, который распространяет дурь по клубам. - Не тебе решать! Все их разговоры начинались одинаково и кончались также – громко, шумно, травмоопасно. Но и игнорировать напрочь непослушного Ри он не мог, хотя бы, потому что Дэсон жрал его мозг палочкой от мороженого. - Бля, день куда-нибудь этого Сынгвана, сука, - Джи закуривает, нервно тряся рукой. Он был в шаге от того, чтобы ударить Сынри, с ума сойти. – Он продаёт такую дешёвую дрянь, что просто лучше сдохнуть, чем это курить. - Деть в смысле… - Тэян не договаривает, но Джи его сразу перебивает. - Он ровесник Ри, с ума сошёл?! – Джи была противна сама мысль, чтобы трогать кого-то такого возраста, но иногда аж руки чесались прихлопнуть некоторых людей. – Объясни популярно, куда он может затолкать свой товар, пока я сам ему не помог. - Куда ты вступил? – Джи так часто переспрашивает людей по телефону, что ещё чуть-чуть и это войдёт в привычку. Что он сделал с учительским столом? Как он вас назвал? Где была его рука? Каждый его день начинался с тупого повторения, мать его, учения. - Отряд сопротивления, - весело повторил Сынри, что-то кушая. - Скажи, что это не какое-то иранское движение, иначе клянусь, я прилечу через три часа и ты точно… - Нет, - Сынри засмеялся, мягкими звуками издеваясь над Джи, но боже, Джиён скучал по его смеху, по его ласковому голосу. Он так чертовски давно не видел его улыбки, не чувствовал его нежных прикосновений к себе, что его тело скоро одеревенеет. – Это типа сборища людей, которые не хотят подчиняться природе. - Боже, нет, - Джиён пережал вздувшуюся вену на переносице, реально опасаясь за то, что она может нахер лопнуть. Потому что такие лозунги, призывающие людей идти против своей сущности, в конечном итоге приводили к тому, чтобы лечить деток в больницах. С мягкими стенами. - Мы против того, чтобы тупая природа определяла, с кем нам быть и кого любить. - Я буду через три с половиной часа, попробуй только сдвинуться с места. Ты пожалеешь, что родился. Переходный возраст, гормоны и непослушный Сынри делали из Джиёна монстра воспитания. - Ты сам виноват, - Дэсон упёр ладонь в подбородок, не собираясь реагировать на гнев и панику Джиёна. – Это ты сделал его таким. - Тебя никто не спрашивал, – Джи переломил сигарету, грязно матерясь. В последнее время его настроение ползало от отметки хуёво до хуёво терпимо. – Мне похуй на твоё ахуеть какое важное мнение, ты ещё не понял? Ладно, то, что Джи упустил свой шанс на исправление, он понял. - Зачем тебе это? – Джиён здорово устал, он спал очень мало даже по своим меркам, и ругаться совершенно не хотелось. Особенно сейчас, когда они виделись редко, а орали друг на друга чаще, чем находились в одном здании. Но Сынри уже разгорячился, привычно впадая в крайность, злясь, вскидывая руки и что-то лепеча. Джиёну хотелось сжать его в руках, до хруста, так чтобы даже больно, встряхнуть и заставить перестать быть таким. Джиён не воспитывал его таким. Он смотрел на него и не узнавал – словно другой человек, просто притворяющийся Сынри. Откуда взялись эти привычки требовать своего криками? Где его нежность? Куда делись забота и ласка? Джиён так истосковался, он многого не просит, всего лишь чуть больше добра в голосе. Если бы его перемены вредили людям вокруг – похрен, ладно, с этим можно жить. Но его капризы требовали очень много рискованных шагов, а риски и Сынри не могли даже стоять в одном предложении. - Хочу водить машину сам, - упрямо договаривает Сынри, едва ли ногой не топая. Боже, попроси плюшевого мишку, гору киндеров или, блять, что угодно кроме этого. Джиён молча смотрел ему прямо в глаза, пытаясь донести до него свой укор. Сынри оставался на удивление всегда стабильно глух к его немым просьбам. – Твой водитель уже достал, везде за мной таскается. Да, потому что это не водитель, а телохранитель, нянька, повар и всё в одном лице. - Детка, я устал, - пытается давить на жалость Джиён, прикрывая глаза. В этом ребёнке есть сострадание? Почему бы не спросить, когда он ел в последний раз? – Ты от меня постоянно что-то требуешь, хочешь, дай мне передохнуть. Или же сдохнуть. Но, чёрт возьми, какой ерундой всё это оказалось. Конец пришёл неожиданно, поздно ночью, на старую подземную парковку, где Джиён был в окружении своей охраны, решающий свои проблемы с поставками. Он думал – Сынхён проблема, думал - беснующийся Сынри проблема, думал потерять килограммы дорогой дури - проблема. Но у конца были красивые черты лица, высокий рост и приятельские отношения с Сынри. - Ты зря сюда пришёл. Говорить получалось с трудом, а дышать и вовсе как непосильная ноша. Столько сожаления и желания откатить назад, переиграть, вернуться в прошлое разом, он не испытывал давно. Если бы было можно, он бы вне сомнений избежал этого. Полжизни за шанс исправить всё. Почему таким как Джиён дозволено жить? Почему родители так плохо присматривают за своими детьми, что те гуляют поздно ночью по всяким парковкам и ищут себе смерть в цветущие шестнадцать? В какой части света умерла справедливость и не дошла до них? Пусть она здесь и сейчас разразит его громом и не даст сделать то, на что он способен. Тэян застыл с сигаретой у рта, цепким взглядом глядя на мальчишку перед ними. Наверное, он думает также. Наверное, будь в нём хоть капля сострадания, то остановил бы Квона. Наверное, будь они оба нормальными людьми хоть на половину, то не стояли бы сейчас здесь. Мокрый асфальт, холод собачий, что аж зубы сводит, или это Джиён так пытается умереть сейчас же, чтобы не делать никаких глупостей. Пусть он скажет, что ничего не видел. Пусть поднимет свои руки и поклянётся никому ничего не говорить. Пусть он уйдёт своей дорогой и продолжит жить дальше, пожалуйста, пусть это блядский сон, пусть Джиёну всё это лишь снится. - Вы ведь его опекун, да? – чужие пальцы, уже вполне себе мужественные, вцепляются в лямки школьного рюкзака, а в голосе ни нотки испуга. Ему надо бежать, а он стоит и уточняет. Джиён молит его уйти, развернуться, сбежать, он даже даст ему фору и может быть, возможность спастись. Но почему этот пацан не двигается? – Он знает… Знает чем вы занимаетесь? Подростковый голос полон омерзения, его красивое лицо искривляется, он окидывает взглядом кровь на асфальте, вытекающую из головы Фудзикаты, которого теперь хочется убить дважды, но не тянется блевануть. Как будто вид крови его не пугает. Джиёну адски трудно говорить, его мозг совершает миллион попыток найти выход, и всё это конечно безуспешно. Это ебучая яма, в которую он забрался сам, а теперь его сверху просто сыпят землёй. - Не знает, - фыркает Чонгук, этот мальчик-спортсмен, мальчик-отличник, мальчик-единственная надежда своей одинокой матери. Джиёну хочется его отругать, зачем ты ходишь по таким местам, какого чёрта ты не дома, пожалуйста, беги отсюда. Пожалуйста, не дай мне это сделать. – Конечно же, не знает. Не кидай меня с обрыва в эту пропасть снова. Тэян смотрит на Джи с ожиданием, будто тоже не знает, что лучше предпринять – сделать это самому, или дать мальчишке сбежать. Соблазн так велик. Хочется его отпустить. Пусть расскажет Сынри, каким монстром является его опекун, какие тайны хранятся у него в голове и сердце. Что это он убил его родителей, наконец-то отпустить это. Дать разрушить свою жизнь. И избавиться от этой непосильной ноши. Он так блядски устал. - Почему вы это делаете? – Чонгук скашивает взгляд на них, будто пытается проникнуть в голову Джиёна, понять его. Но понять чудовище человеку невозможно. Почему этому мальчику никто не объяснил, что от таких ублюдков надо держаться подальше? – Разве Сынри заслужил это? А ты? Ты заслужил подобной смерти? Тэян отходит назад, засовывая за пояс пистолет, делая выбор и давая Джи самому решать. Конечно же, всё очевидно, и от этого невыносимо больно. Он слишком эгоистичен, чтобы подумать о ком-то кроме себя и Сынри, о ком-то, кто, возможно, не вынесет скорби по единственному сыну, кто, скорее всего не способен пережить эту потерю. И пусть в остальном Джиён неправ, пусть он – самый виноватый во всём грёбанном мире, но он будет честен – он никогда так не сожалел обо всём, как сейчас. Жизнь этого подростка стоила того, чтобы откатить всё назад, чтобы не принимать все те ужасные решения, повлёкшие за собой столько смертей, чтобы не быть тем, кем он является сейчас. Чонгук очень смелый, раз кидает рюкзак на землю, внимательно следя за передвижениями своего противника, готовый отразить атаку, любое нападение. Джиёну хочется его похвалить, потому что подросток не курит, не шляется по клубам, не снимает девочек в подворотнях и занимается спортом, а завернул в эту богом забытую парковку из-за раздавшихся криков, желая помочь и спасти. Его тело жилистое и сильное, он напрягается, перехватывая взметнувшуюся для проверки руку Квона, даёт отпор трём из четырёх его выпадов, но пропускает один и слизывает кровь с губ. Каштановая чёлка бросается в глаза, но он продолжает смотреть в упор, смотреть с вызовом и упрёком. - Я хотел быть как вы, - выплёвывает он, делая шаги назад, ловко уклоняясь от перехватов. – Вы меня вдохновляли, я хотел также стараться для своей семьи, быть опорой для мамы. Но я не знал, что вы такой… Пацан наверное не представлял, но каждым своим словом заставлял Джиёна умирать. Он прервёт чью-то жизнь не в первый раз, но…. Но Чонгуку всего шестнадцать лет. Всего, блять, шестнадцать. Столько же, сколько и Сынри. Кто Джиён такой, чтобы решать, жить ему или нет? Чонгук сдаётся очень скоро, но борется до последнего, краем сознания понимая, что не выберется. Но даже так, глядя в безумные глаза перед собой, в свою смерть, он не поддаётся страху, не начинает молить о пощаде, покорно обмякая от боли и усталости. Бетонная стенка шаркает от того, как сильно Джиён прикладывает подростковое тело, Чонгук закашливается, пачкая своей кровью одежду Джиёна. Чонгук сам - оранжевая толстовка, поношенные кеды, тёмные джинсы – едва на ногах стоит, но всё время косится на лежащее тело, давно мёртвое, словно с желанием помочь. Вечно так нельзя. - Чем быстрее я это сделаю, тем меньше боли ты почувствуешь, - мягко говорит он. Чонгук вздрагивает, поднимая глаза, застигнутый врасплох внезапными словами. – Мне очень жаль, Чонгукки. На внушительное оружие он смотрит с трепетом, это отличается от игрушек в кино, оно тяжёлое, холодное, внушает чистый ужас. Причиняет боль. Отнимает жизни. Чонгук сглатывает, ощутив давление пистолета на своём животе, смотрит вперёд, на Джиёна, но его ресницы дрожат, а взгляд плывёт. Собственные пальцы не слушаются, адски подрагивают, столько сомнений в голове, что ещё чуть-чуть, и она взорвётся. Убить ребёнка не всё равно, что ублюдка, торгующего убийственными наркотиками. Никто так не поступает, даже у грёбанных уродов с чёрного рынка есть принципы и правила, а у Джиёна их нет. Только одно. И оно правит им, будто Бог марионеткой. Кожа на шее пацана покрывается мурашками, зрачки расширены, а дыхание сбитое, словно урывками, будто хочет надышаться перед смертью. Если Джиён это сделает, все его поступки до – ничто по сравнению с этим решением, просто цветочки, игры, а это, это грёбанный конец. Дальше падать просто некуда и существует миллионы причин не делать этого, и только одна, чтобы нажать на курок. Если Сынри узнает правду о нём, хоть сотую её долю, то не простит. Джиён его потеряет. Упустит как шёлковую ленту, соскользнувшую на пол. И каким бы раскаявшимся, сожалеющим и провинившимся не был Квон Джиён, быть рядом с ним, видеть каждый день, жить под одной крышей – самое важное. - Мне так жаль, - он смотрит в его карие глаза, наполняющиеся слезами, и не может сдержать собственные, текущие по лицу, выдающие его слабость и страх. Он смотрит в мальчишеские глаза, и не знает, сможет ли пережить эту ночь. Загнанное дыхание, вырывающееся клубами пара, обрывается с выстрелом, приглушённым, но оставшимся в памяти навечно. Чонгук рвано выдыхает, дёргается от внезапной боли, его глаза расширяются в неверии, а потом от слабости прикрываются, тело поддаётся вперёд и Джиён бережно прижимает его к себе, оседая на пол. – Боже, мне так жаль… Прости меня, прости меня, малыш, мне так жаль… Губы мальчика мгновенно бледнеют, оранжевая толстовка пропитывается кровью, и Джиён зачем-то зажимает рану, будто хочет остановить кровь, которой так много, так блядски много, что он сам в ней тонет. Чонгук хрипит, ещё живой, ещё тёплый, но остывающий, умирающий у него на руках. Джиён не может перестать плакать, раскачивая его в своих руках, чувствуя, как всё тише бьётся сердце, крича от боли, сжимая в руках хрупкое тело замечательного человека, такого же чудесного, как его Сынри. Чонгук умирает тихо, разжав пальцы и выпуская кожаную куртку Джиёна, в которую вцепился, безвольно откидывая голову. Джиён мягко целует прохладные волосы мальчика, продолжая раскачивать его в своих руках и не представляя, как он должен дальше жить с этим грузом. Его ключица чиста как полотно, как первый снег. Он был так юн, что на его теле ещё даже не появилось особенного имени. Тэян молча завёл машину, выезжая с парковки, не обращая внимания на безумный взгляд Джиёна, сидящего позади, на его дрожащие руки и то, как он отчаянно сжимает пряди чёрных волос на затылке, уткнувшись взглядом в свои колени. Безумие шептало ему в уши сладкие речи, сводило с ума, кружило голову. - Ты убил меня ради собственного счастья, - Дэсон рядом с ним не искажался, не терял чётких очертаний и голосом напоминал себя обычного. Так сразу и не скажешь, мерещится Джиёну или рядом с ним действительно сидит его друг. Ещё немного и можно запутаться, если забыть, на каком по счёту вздохе Дэсон перестал моргать. А Джиён это отлично помнит. – Ты убил ребёнка ради Сынри. Ты чудовище. И место тебе в аду.