never ever.

У Марка материнский инстинкт отсвечивает так агрессивно, когда дело касается самых мелких волков в стае, что почти накрывает желанием вспороть глотку Джебому, если тот окажется хоть в метре ближе к ним. Защитный механизм природы. Может, он все еще бета? Может? Страшное подозрение поднимается рвотным рефлексом вдоль напряженного горла. Йен сносит нехитрые пожитки в пещере, выбегая наружу и хватает потрескавшимися губами нагретый от закатного солнца воздух. Догадка скребется где-то под ребрами, вспарывает грудную клетку изнутри. И он паникует. Паника ловит его в тиски, захлестывает эмоциями с головой, что контролировать обращение не получается вовсе. Омеги не имеют права перекидываться под покровом ночи. Это время безраздельно принадлежит альфе. Но ему сейчас так откровенно все равно. Звериное берет верх. И это как благословение. Как освобождение, наконец-то, из той кромешной тьмы, в которую превратилась его жизнь с того момента, как бездыханное тело предыдущего альфы Джебом скинул вниз со скалы. Волк принюхивается к воздуху, запрокидывая голову и вспарывая натянутую тишину ночного леса протяжным воем. Знакомый и родной запах бьет по обонянию, отключает остатки человеческого, оставляет только найти его источник. ... Марк обращается в человека у границы с чужой стаей, на самой дальней точке их владений. И смотрит. Смотрит на клетку, в которой беснуется запертый зверь. Альфа с белой и извалявшейся от грязи шерстью. Его альфа.