you're the closest to heaven (that i'll ever be)

Лекса странная. Не то, чтобы это было открытием – ты уже это знала. В ней есть что-то, чему ты не можешь дать объяснение; что-то слишком аккуратное, слишком правильное. С другой стороны – возможно, ты так привыкла к подростковой распущенности, что приносят в твою жизнь Рэйвен и О, что уже забыла о существовании ответственных подростков. И все же в ней что-то есть… Но. Какой бы странной порой ни бывала Лекса, ее поведение в твоем присутствии абсолютно ожидаемо. Нормально. Человечно. Она избегает тебя. Или, по крайней мере, пытается. Бедная, наивная Лекса и не догадывается, что ты выучила ее дневной распорядок практически наизусть – а это было несложно. Она просыпается в шесть и идет на пробежку. В семь она на кухне, подготавливает продукты для завтрака и тихо напевает под нос, пока ты волочишь ноги к холодильнику, заведомо зная, что твоя полка пустая. Быстрый душ, натягивание одежды, которую, ты уверена, она приготовила еще с вечера. Приготовление чего-то абсолютно несъедобного под твоим пристальным взглядом, еще несколько вздохов, и затем она уезжает, плавно трогаясь на Лексусе ее отца. Лекса водит Лексус. Тебе до сих пор с этого смешно. В общем, ее не так сложно зажать в угол, поскольку ты знаешь, где она находится в течение дня. Или ночи. И ты не знаешь, почему ты этого еще не сделала. Она хочет тебя, это ясно как день. Ты тоже ее хочешь – иногда тебе кажется, что не можешь не хотеть. И ее неосведомленность о собственной красоте делает Лексу лишь вкуснее. Ты полагаешь, что просто не хочешь ее спугнуть – а Лекса похожа на человека, который будет шарахаться от каждой мелочи. А от секса со своей собственной сводной сестрой ее мозг, должно быть, уже несколько дней как тихо плавится от напряжения. Родители возвращаются посреди вашей Холодной войны, и ты одновременно чувствуешь облегчение и разочарование. То же самое ты ощущаешь в ответ на новость, что через две недели они снова уедут. С одной стороны, ты уже не можешь дождаться. С другой, Лекса весь ужин на тебя не смотрит, и от этого вся ситуация становится еще более неловкой. Ты пытаешься себя перебороть, подбирая резкие, насмешливые и порой грубые слова. Ты бы предпочла скандал этой натянутой, ложной тишине. Но все твои попытки проваливаются. Все до единой. Предки не реагируют на наживку, а Лекса не поднимает глаза. Ну и ладно. Пофиг. – Спасибо, дорогая, – говорит отец Лексы, и ты переводишь на нее глаза, наблюдая ее сфокусированный на его лице взгляд. Тебе кажется, что ты видишь, как в них меркнет слабый огонек, когда он продолжает, обращаясь к твоей матери. – Ужин был восхитителен. – Но ты можешь и ошибаться. Ты вздыхаешь и роняешь взгляд на так называемый восхитительный ужин, о котором говорит мистер Вудс. Может, тебе стоит подарить ему на день рождения словарь. На тарелке полно зелени, у половины из которой ты даже не знаешь названия, а так же тушеная куриная грудка – и в лучшем случае ты можешь назвать это безвкусным. Ты просто хочешь нормальной еды. Чизбургер сейчас был бы божественен. (Ты просто хочешь хоть раз чего-то нормального – но, возможно, нормальное – не для тебя. Не в этой жизни.) Ты смотришь на Лексу, и она все еще жует – и все еще не поднимает глаз. Она такая неподвижная. Такая правильная. Но ей больше тебя не обмануть. Ты помнишь другую ее, с раздувшимися ноздрями, с хладной, прожигающей тебя яростью. Ты помнишь Лексу, что прижала тебя к стене, своим телом и пальцами спасая тебя от падения. Ты помнишь ее злой, дикой, сексуальной. Ее губы на твоих, ее руки на тебе и ее зубы на твоей коже. От одного воспоминания ты сжимаешься и ерзаешь на стуле, резко ощущая неприятную, неуместную влагу между своих ног. – Милая, – говорит твоя мама, и ты ругаешься под нос. Она прям как тираннозавр. Пока ты не двигаешься – она тебя не видит. Но если шелохнешься… – Ты совсем не притронулась к еде. – О, нет, мам, все в порядке, – в твоей голове рождается ответ, и ты начинаешь говорить прежде чем успеваешь подумать. – Я, эм, совсем недавно приняла… протеин. Ты знала, что сейчас его выпускают в виде молочных коктейлей? – ты смотришь на Лексу, продолжая. – Вкуснятина. Стоит признать – тебе самой стало мерзко от этой метафоры про сперму, но реакция Лексы того стоит. Она давится едой и начинает сильно кашлять, широко распахнув глаза. Ты ухмыляешься. (Она наконец на тебя смотрит.) – Лекса? У тебя что-то не так с едой? – твоя мама, будучи вечно озабоченным родителем, протягивает руку и хлопает ее по спине. Лекса вежливо и холодно убирает ее ладонь. – Все нормально. С едой все нормально. Прожигающий тебя взгляд говорит, что все совсем не нормально, и твоя ухмылка становится лишь шире, когда ты ей подмигиваешь. Естественно она отворачивается. Мышцы ее челюсти раздраженно дрожат, и ты сглатываешь, наблюдая, как ее линия подбородка становится еще более выраженной. Она величественна. Тебе не терпится трахнуть Ее Величество. Не терпится все с нее стянуть, оставляя ее под собой потной и бездыханной. Ты не уверена, хочешь ли ты сломать ее или быть сломленной ею, и, пожалуй, тебе это не важно. Ее отец, будучи недалеким мужчиной, пытается быть полезным отчимом и предлагает тебе какую-то книгу с убогими рецептами блюд на протеине. Из-за какой-то дурацкой шутки. Игры слов. Не важно. Тебе даже не нравится делать парням минеты. Да, у тебя это отлично получается, но это не в твоем вкусе. Но с девушками – с девушками все совсем иначе. Тебе с трудом удается сдержать смех, когда мистер Вудс заканчивает говорить. Лекса снова на тебя смотрит, и ты решаешь еще немного над ней поиздеваться. – А, эм, – ты улыбаешься так широко, что не понимаешь, как еще способна говорить. – Спасибо за предложение, мистер Вудс, но я уже подумываю перейти на что-то другое. На, э, мёд. Взгляд Лексы мрачнеет, и ты снова ерзаешь на стуле, сжимая бедра. Боже, думаешь ты. Кларк, ты же сидишь прямо перед матерью. Но в этом не только твоя вина. Мистер Вудс моргает. – Диета на… меду? – Да, – говоришь ты. – Хороша для памяти. – Хм, – говорит отец Лексы. – Интересно. И естественно ты не упускаешь возможности побыть с ней наедине, когда она отчаянно пытается сбежать, бормоча что-то про посуду. В конце концов, ты – и есть ее причина для этой спешной попытки побега. Поэтому ты встаешь вместе с ней. – Я помогу. – Ох, – тебе с трудом дается не закатить глаза, когда ты слышишь свою маму, переводящую на вас взгляд. – Как мило, что вы, девочки, наконец начали ладить. Мистер Вудс кивает. – Полагаю, проведенное вместе время их сблизило, – смеется он. Что ж. Ты не можешь упустить такую возможность. Лекса точно должна понять. – О, – мурлычешь ты. – Вы и представления не имеете. И лишь потому, что Лекса, похоже, уже готова взорваться от напряжения, ты решаешь не давить на нее остаток вечера. Вы не произносите ни слова, убираясь – ты приносишь все тарелки, а Лекса убирает остатки в холодильник. Ты наблюдаешь, как она окидывает критическим взглядом еду, явно страдая от какой-то внутренней дилеммы, прежде чем натянуть на тарелки целлофан и убрать их в холодильник. Тебе интересно, о чем она думала. Лекса заканчивает и присоединяется к тебе у раковины. Ты намеренно встаешь чуть левее, освобождая для Лексы место перед раковиной. Тебе не нравится мыть посуду и нравится наблюдать, как напрягаются ее предплечья. Для тебя это вдвойне удачное положение. Она передает тебе посуду, и ты ее вытираешь. Из вас выходит неплохая команда, но ты уверена, что вы бы работали быстрее, не стой ты так близко к ней. Но ты просто не можешь держать себя в руках. Каждый раз, когда ваши руки или плечи соприкасаются, ты чувствуешь приятный разряд по телу. Ты знаешь, какие эти плечи на ощупь. На что способны эти руки. Она так легко, так непринужденно тебя держала. Ты очень, очень хочешь это повторить. Но ты не можешь ее спугнуть. Поэтому ты останавливаешься на ненавязчивых касаниях, любопытных взглядах и стараешься не заводить это дальше. (Боже, какая она напряженная.) К четвертой тарелке ты немного устаешь. Почему ты вообще должна мыть посуду? На дворе 2016, кто сейчас вообще моет посуду? Ты опускаешь взгляд, пытаясь найти посудомойку. И как бы позорно ни было это признавать – ты только сейчас поняла, что ее нет. Это странно. Ты озвучиваешь свои мысли. Или пытаешься, потому что Лекса словно ждала идеального момента, чтобы взорваться, и твой голос, очевидно, становится тому причиной. – Знаешь, это так странно, что вы не- – Мёд? Серьезно? – Ты удивленно моргаешь, поднимая взгляд на ее лицо. Она сверлит взглядом раковину с ошарашенным выражением лица. – Диета на меду? Ты ухмыляешься. – Ты говоришь прямо как твой папа. Что? – спрашиваешь ты, когда она поднимает на тебя глаза. – Тебе не понравилась моя понятная только нам обеим метафора? – Нет, – сухо говорит Лекса. – Это худшая метафора для вагинальных выделений, что я когда-либо слышала. – Она все еще напряжена, но в ее голосе прослеживается усталое негодование. Как у учительницы, в сотый раз ругающей хулигана. Лекса. Учительница. Господи боже. – Ну уж извини, что я не Сапфо, – усмехаешься ты, надеясь, что она не заметит в твоих глазах похоть, вызванную образами Лексы в очках и костюме. Лекса снова поднимает голову, глядя на тебя удивленными глазами, и ты вскидываешь бровь. – Что? Мы живем в одном доме. Я видела, как ты читаешь ее работы. И даже если бы и не видела, догадаться несложно. Тебе нравится читать и тебе нравятся девушки. Значит, рано или поздно ты должна была прочитать Сапфо. Ты довольна своими навыками дедукции. Но Лексу, похоже, они не впечатлили. Но и невпечатленной она тоже не выглядит. Она просто принимает твои слова. Хорошо их обдумывает и соглашается, и в каком-то плане это гораздо, гораздо лучше удивления твоей логике. Если бы это произвело на нее впечатление – значит, Лекса не считала бы тебя умной. – Ты, должно быть, тоже читала ее работы? – с любопытством спрашивает она, и ты отрицательно качаешь головой. – Не прохожу по одному из требований, – сообщаешь ты. В этот раз бровь вскидывает Лекса. Ты лишь закатываешь глаза. – Нет, не по этому. – Очевидно. – Мне не нравится читать, Лекса. – Это не совсем правда. Ты много читала с отцом. Вы садились рядом – ты растягивалась на диване, а он усаживался в любимое кресло – и читали. Иногда он читал тебе вслух. Иногда ты делала то же самое для него. Вы остановились на пятой главе Замка из стекла, когда он умер. Но ты не – ты не хочешь об этом думать. В этот раз черед Лексы изучать тебя взглядом. Тебе интересно, нашла ли она то, что искала, потому что тебе этого никогда не удавалось. Ты принимаешь от нее тарелку, сохраняя молчание еще несколько минут, прежде чем снова заговорить, гонясь за остатками прошлой темы. – Странно видеть их здесь. Лекса кивает. – Привыкаешь, что дом в твоем распоряжении, – тихо говорит она. И тебя неожиданно ударяет подтекст в ее словах. Она привыкла, что весь дом в ее распоряжении. Сколько времени она была единственной владелицей этого прекрасного, мертвого особняка? Ты одна лишь год. Лекса – гораздо дольше. Поэтому она так одержимо следует своей рутине, искусственно создавая присутствие чего-то еще? Цепляется за привычки, которые всегда будут с ней и никуда не уйдут – потому что она сама контролирует, останутся ли они или нет? Неужели ее настоящее – это твое недалекое будущее? – …ага, – хрипишь ты, моргая, когда она на тебя смотрит, и быстро разгоняешь мысли, чтобы она не увидела их в твоих глазах. – Ты привыкла? – спрашивает Лекса. Ее голос такой спокойный. Такой… наивный. Неожиданно она выглядит маленькой, посреди этой огромной, красивой кухни, и ты просто – ты просто хочешь схватить ее и… притянуть ее, поцеловать ее, обнять ее – ты не знаешь. Это жалость? (Это что-то большее?) Это то, на что сейчас у тебя нет времени, и поэтому ты решаешь сменить обстановку. Ты лениво, соблазнительно улыбаешься своей, как назвала ее Рэйвен, запатентованной раздевающей улыбкой. Она утверждала, что однажды она чуть на нее не подействовала. – Ну. Да. По нескольким причинам. Одна из них стоит прямо перед тобой, и кончики ее ушей слегка краснеют. – Да, – Лекса прокашливается. – Полагаю, это сложно. Ну, знаешь. Так часто заниматься сексом, а затем просто… прекратить. И вновь ты поражаешься отсутствию осуждения у нее в голосе. Она просто констатирует факт. Тебе это в ней нравится. Она не делает поспешных выводов. Насколько ты поняла, все, что хочет Лекса – это чтобы ее оставили в покое. До тех пор, пока ты это делаешь – она готова с тобой мириться. И позволять тебе делать все, что ты хочешь. Как жаль, что хочешь ты только ее. Ты пожимаешь плечами. – Я всегда могу солировать, – намекаешь ты, но Лекса и мускулом не ведет, и ты вздыхаешь, роняя ухмылку. Стоит признать, в ее словах есть немного правды. Это причинило бы небольшие неудобства. Но, – проблема не в этом. Просто… теперь придется быть тихой. А это, мягко говоря, уже настоящее неудобство. По многим причинам. Тебе нравится быть громкой. Еще тебе нравится оглашать для Лексы, что сейчас у тебя лучший оргазм в твоей жизни, каким бы наигранным он ни был. С твоей мамой дома это будет немного сложно. Но во всем есть положительная сторона. Теперь, чтобы Лекса знала, что ты кончаешь, ей самой нужно будет доводить тебя до оргазма. Все отлично складывается. Ты настолько теряешься в рассуждениях, что почти пропускаешь первый в твоей жизни смех Лексы. Ты никогда его не забудешь – хоть ты этого еще не знаешь. Ты подсознательно пытаешься как можно глубже выгравировать его в памяти, каким бы коротким, каким бы тихим он не был. Смех Лексы удивительно мелодичен. Мягок. Она закрывает оба глаза, когда смеется. Тебе интересно, сколько людей об этом знает. Лекса замечает, что ты на нее смотришь, и ты закрываешь рот, только сейчас замечая, что у тебя упала челюсть. Вновь повисает напряжение – и тепло. Лекса первая разрывает тишину. – Да уж. Знаю, ты любишь быть громкой, – говорит она, и, вау, тебе показалось, или она… заигрывала? Твои глаза распахиваются, прежде чем ты их щуришь, ухмыляясь. – Жаль, не могу сказать тебе то же самое, – говоришь ты, и да, ты заигрываешь. Лекса едва заметно сглатывает, и ее горло так, так мило дергается, что тебе хочется провести по нему зубами. – Ты не дала мне возможности узнать. Ты практически пищишь от счастья, когда Лекса не отступает. Вместо этого она поворачивается к тебе всем телом, прекрасно замечая твой взгляд на своих губах. – А ты бы хотела узнать? – ее голос – удар ниже пояса. Низкий и урчащий. Сейчас она такая самоуверенная. Тебе это нравится. Очень нравится. – Ты сама прочувствовала, насколько бы хотела, – говоришь ты, и почти смеешься от того, как преображается лицо Лексы, когда она явно вспоминает о вашей почти-совместной ночи. Думает ли она о пальцах глубоко в тебе? О твоих губах на ее, о твоем прижимающемся к ней теле, о твоих разведенных лишь для нее ног? Хочет ли она снова все это пережить? – Девочки? Блять – естественно твоя мать выбирает именно этот момент, чтобы напомнить о своем существовании. – Дерьмо, – роняешь ты, хватаясь за раковину, чтобы устоять на ногах. Вы практически отскочили друг от друга, когда твоя мама позвала вас из гостиной. – Все хорошо? – Все отлично, мам! – кричишь ты в ответ, закатывая глаза. Они останавливаются на Лексе. На Лексе, которая морщится, словно ей больно. Не в первый раз ты замечаешь, как она морщится от громких звуков, и сейчас ты говоришь не о себе. Вернее, не только о себе. Она хмурится на щебечущих у ее окна птиц, на гудки машин, и да, на тебя, когда ты хлопаешь дверьми или кричишь из другой комнаты. Жизнь Лексы очень тихая, и в этом есть что-то… – Тебе не нравится, когда люди кричат, не так ли? – спрашиваешь ты, наклоняя голову набок. Она забирает тарелку у тебя из рук, убирая ее совсем не в тот шкафчик, в который ты все это время складывала посуду. Ты виновато прикусываешь губу. Блин. Ты знаешь, как сильно ей нравится порядок. Это, наверное, весь вечер ее раздражало. Почему она ничего не сказала? – Не применяй ко мне психоанализ, – говорит Лекса. – Я тебе не понравлюсь после психоанализа. Вы заканчиваете уборку в несколько прохладной атмосфере. // Убить пересмешника. Ты читала эту книгу в шестом классе с отцом. Ты помнишь, как говорила, что он лучше Аттикуса, потому что Аттикус наказал Скаута за драку, а твой папа втихушку дал тебе пять, когда ты за год до этого врезала Билли Доновану в нос. Он посмеялся и дал тебе усесться к себе на колени, прямо как Аттикус позволил Скауту. – Из всех моих родительских изъянов ты выбираешь тот, которым я меньше всего горжусь, – сказал он в тот день. Но ты не хочешь об этом говорить. Ты берешь книгу и вертишь в руках. Лекса, видимо, забыла ее на первом этаже; неделю назад ты видела, как она ее читала. Пожалуй, тебе стоит ее вернуть. Завтра, когда встанет солнце, а родители проснутся. Ага. Ты ухмыляешься, печатая сообщение и быстро его отправляя, не выпуская книгу из другой руки. Кларк: ты спишь? Ответ Лексы приходит удивительно быстро. Лекса Вудс: Собираюсь. Ты что-то хотела? О, Лекса. Твоя ухмылка становится шире, когда ты отправляешь несколько сообщений подряд.        Кларк: ты книжку внизу забыла       Кларк: ты хочешь       Кларк: чтобы я ее принесла? Да, это не самое зрелое поведение. Но тебе все равно весело. Ты представляешь ее лицо, когда она читает твои сообщения. Представляешь, как ее зеленые глаза закатываются на твои инфантильные намеки. В этот раз Лекса отвечает дольше.        Лекса Вудс: Да.       Лекса Вудс: Спасибо. Значит да, хм? Что ж, игра началась. Ты заскакиваешь в комнату, решив, что ради такого случая можно и переодеться. Уж Лекса точно должна заметить смену наряда. И какую смену. Что ж. Тебе всегда нравился символизм. Лекса переводит взгляд с телефона и бегло тебя осматривает, сохраняя нечитаемое выражение лица. Ты не пропускаешь, как ее глаза на секунду дольше нужного задерживаются на шортах. На тех шортах, что она стянула с тебя тогда в коридоре. Ты бы все отдала, чтобы научиться читать мысли. Ее мысли. Черт, она выглядит потрясающе. Лекса растянулась на кровати в одних только серых трениках и простой футболке с ви-образным вырезом. Одежда обнимает ее во всех правильных местах. Подчеркивает ее подтянутое тело, стройное и мускулистое. Боже, как же ты ее хочешь. – Вот, – мягко говоришь ты, опуская книгу на тумбочку Лексы и наблюдая, как она признательно на нее смотрит. Последующая тишина неприятно затягивается. Лекса садится на кровати в одно простое, плавное движение, опуская ноги на пол, и смотрит на тебя. Ее пресс напрягается под футболкой, и тебе с трудом дается на нее не наброситься. С каких это пор ты не можешь перед ней устоять? – Спасибо, – спокойно говорит она. Ты киваешь. Следишь, как ее взгляд останавливается на твоей шее, а зеленые глаза едва заметно сужаются. Ей нравятся шеи, приходишь к выводу ты. Ты совершенно не против. Лекса все еще на кровати. Не двигается. Она сидит прямо и правильно, глядя на тебя беспристрастным взглядом, и это раздражает тебя. Как легко она прячет свои эмоции – потому что они же у нее есть, верно? Ее не могло не затронуть то, что происходит между вами. Тебе нужно знать, что она хочет этого так же, как и ты. Поэтому ты продолжаешь не двигаться и смотреть на нее, с трудом скрывая свое нетерпение. Когда она пропускает наружу легкую ухмылку, ты получаешь свой ответ. Сучка. Ты усмехаешься и направляешься к ней, теряя все притворство. Почему-то она тебя раздражает. Недостаточно, чтобы ты развернулась и ушла, но достаточно, чтобы заставить ее самой немного поработать. Ты не станешь делать первый шаг. Не станешь, упрямо и инфантильно. Лексу настолько же невозможно прочитать, насколько невозможно не хотеть. Проходит, кажется, целая минута, прежде чем Лекса медленно, осторожно откидывается на руки, не сводя с тебя взгляда, и ты понимаешь, что вот он. Вот он – ее первый шаг, прямо как когда ты погладила ее руку несколько ночей назад. Браво, Лекса. Ничья. Один – один. Это ее шаг. Ты его принимаешь. Так же медленно, как она откинулась на руки, ты садишься на нее, рядом с ее ногами упираясь коленями в кровать. Ее тело под тобой теплое. Почти горячее. Ты лениво опускаешь руки на ее плечи и подаешься вперед. Ты чуть не сдаешься и целуешь ее, когда ее живот касается твоего лона, и этот контакт настолько внезапен, настолько пробивает, что ты стонешь, быстро прикусывая губу. Это ее ломает. Ты мысленно отмечаешь это для будущего применения, и затем все мысли вылетают из твоей головы, потому что она тебя целует. Это раздражает – как хорошо она целуется. Дело либо в практике, либо во врожденном таланте, и тебе больше нравится думать, что все же во втором. Да, ты собственница. Все, что ты считаешь своим, может принадлежать только тебе. И в этом нет ничего романтического. Лекса твоя лишь в самом грязном, самом животном значении. Она – самое будоражащее, что сейчас есть в твоей жизни. А еще она одна из самых способных любовниц в твоей жизни – признание, которое ты готова сделать только у себя в голове. Что не делает его менее правдивым. Лекса словно знает тебя вдоль и поперек. Знает, где надавить, где потянуть, где нажать, чтобы сделать из тебя стонущий, дрожащий беспорядок в своих руках. Руках, которые быстро проникают под твою пижамную кофту, царапая спину, пока ты выдыхаешь ей в губы. Лекса пользуется этой возможностью, углубляя поцелуй, и ощущение ее языка приносит тебе такое облегчение, что тебе почти стыдно. Ты никогда ей об этом не расскажешь. Ты не уверена, кто из вас меняет темп, но в ближайшее время ты не собираешься жаловаться. Руки Лексы на твоей коже неожиданно жадны, царапают твою спину и огибают ягодицы. Это уже приятнее, чем любой твой секс в этом году. Вы так подходите друг другу в постели, что это почти пугает. Ужасно и потрясающе. Ты хочешь мысленно рассмеяться, но тут руки Лексы скользят по твоим ягодицам, почти касаясь пальцами лона, и тебя настолько накрывает предвкушение, что ты чуть не стонешь. Громко. Слишком громко. Ты это понимаешь, когда Лекса перестает тебя целовать. Но не перестает лапать тебя за задницу. Серьезно, она немного сучка. – Дверь, – шепчет она, и ты дрожишь от звука ее голоса, сдавленного и тяжелого. – Мне нужно ее закрыть. – Меня она не беспокоит, – выдыхаешь ты, ухмыляясь. Ты не уверена, целует ли тебя Лекса потому что находит это горячим или просто хочет, чтобы ты заткнулась, но сейчас тебе наплевать. Ты готова ее ударить, когда она во второй раз отрывает от тебя губы. – Мне нужно ее закрыть, – повторяет она приглушенным голосом. Она не единственная в этой комнате, кто может быть сучкой. –Так закрой, – выдыхаешь ты, вздыхая, когда начинаешь играть пальцами с короткими, мягкими волосками у шеи Лексы. Ты уже собираешься наклониться и прильнуть губами к ее коже, когда она встает. Вместе с тобой. Ты вскрикиваешь от этого движения, хватаясь за ее плечи. Руки Лексы под твоими коленями – сильные и уверенные, но тебе все равно немного страшно, что она внезапно решит тебя сбросить. Ты не хочешь, чтобы завтра у тебя болела задница и было сложно ходить. Ты бы предпочла, чтобы причиной тому были куда более приятные обстоятельства. Лекса целует тебя, подходит к двери и закрывает ее, прижимая тебя к ней. Ты смеешься, выдыхая в ее губы. – Неравнодушна к сексу у стенок, верно? – Я, вроде бы, сказала тебе не анализировать меня, – ворчит Лекса, наклоняясь и прикусывая твою шею. Тебе хочется смеяться, когда она доходит до оставленной на тебе несколько дней назад отметине. Вместо этого, когда она впивается в нее, ты дрожишь и жмешься ближе, крича от удовольствия. Лекса останавливается. – Тебе нужно быть тише, – замечает она, и ты быстро и нетерпеливо киваешь. Все, что угодно – лишь бы она продолжила ласкать твою шею. Ты хватаешь ее за затылок и притягиваешь к себе, резко выдыхая, когда чувствуешь ее губы на своей шее. Когда она добавляет язык, ты не можешь сдержаться. – О, Лекса… Лекса оценивает это не так высоко, как тебе бы хотелось. – Кларк, – шипит она, возвращаясь к кровати. Она аккуратно тебя на нее укладывает – словно ты сделана из стекла. Ты не можешь этого выдержать, и поэтому притягиваешь ее, устраивая ее меж своих ног и ощущая на себе приятный вес. – Будь тише. Она права. Тебе нужно быть тише. Дело не в одной тебе. Но ты просто – некоторые вещи ты просто не можешь контролировать. – Я пытаюсь, – шепчешь ты в ответ. – Пытайся лучше, – говорит Лекса, – или придется заткнуть тебе рот. О. Боже. Эта угроза не очень эффективна, думаешь ты, представляя, как она заталкивает тебе в рот твои трусики и, возможно, еще и завязывает за спиной руки. Вау. Ты представляешь себе Лексу, когда Лекса сейчас с тобой. Это пугает. Ты резко становишься ей благодарна, когда она снимает с себя футболку, потому что это отвлекает тебя от мыслей – ведь это, в конце концов, Лекса без футболки. Ты почти злишься на нее за то, какая она под ней прекрасная. Она словно скульптура – и, очевидно, вылепленная самими греческими богами. Ты более чем рада, когда она наклоняется, снова тебя целуя. Ее губы двигаются вдоль твоих, неспешные и целенаправленные, и ты моментально касаешься ее пресса. Пальцами считаешь каждый кубик, царапаешь его, мурлыча, когда ощущаешь, как он подскакивает под твоими руками. Ты просто хочешь его облизать. Всю ее облизать. С этой мыслью ты впиваешься в ее нижнюю губу, используя боль как способ отвлечь ее и усесться сверху. Ты сомневаешься, что она позволила бы тебе сделать это по-хорошему – она не похожа на человека, который добровольно отдаст контроль над ситуацией. Вернее, видимый контроль. Ты контролировала все с самого начала – знает ли это Лекса или нет. Ты нетерпеливо разводишь ноги Лексы, устраиваясь между ними. Теперь она открыта перед тобой, готова быть тобой взятой, и предвкушение предстоящего заставляет тебя содрогнуться. – Ебать, Кларк, – выдыхает она, когда ты пробегаешься по ней руками. Ты хочешь слышать больше, но Лекса продолжает разговаривать короткими вздохами. – Пытаюсь, – бормочешь ты в ответ. Ее челюсть прямо перед тобой, и ты не упускаешь возможности прильнуть к ней губами. Вкусная, прямо как ты и думала. Ты улыбаешься ей в кожу. Расплата – та еще дрянь. Но иногда это приятно. Твои зубы резко смыкаются на ее шее, и неожиданно – ты не хочешь сделать ей неприятно, и в то же время ты не против небольшой боли. Судя по вздоху Лексы, она тоже. – Блядь, – слетает с ее полных губ. Именно. Ты продолжаешь посасывать ее шею, убирая зубы, и поглаживаешь пресс, спускаясь ниже, ниже, ниже, пока не встречаешься с резинкой ее боксеров. Сильнее всего ты хочешь протолкнуть руку под них. Найти ее влажной и готовой для тебя. Но ты этого не делаешь. Тебе нужно от нее немного больше. В твоей груди есть какое-то тянущее, необъяснимое чувство, о котором ты не позволяешь себе задумываться, и поэтому ты лишь царапаешь низ ее живота, где тоже есть пресс – у кого там вообще есть пресс? – и ждешь, когда она… – Кларк, – рычит Лекса, спасая тебя от попыток ее разгадать. – Трахни меня. Зеленый свет. То, что ты от нее хотела. То, что тебе было нужно, чтобы наконец нырнуть рукой под ее белье и коснуться ладонью промежности Лексы. Твою мать… Она сочится. Такая влажная, горячая и напряженная. Ее клитор уже пульсирует под твоими пальцами, и ты не сдерживаешь громкого стона. К счастью, Лексе уже давно наплевать – по крайней мере на ближайшее время. Ты наблюдаешь, как она откидывает голову, роняя ее на подушку и резко вдыхая. – Боже, – выпускает она. – Блядь. Не останавливайся. Ты знала, что была права и в первый раз, но все же: – Болтунья, – говоришь ты, ухмыляясь. Боксеры Лексы, какими бы сексуальными они ни были, сейчас возглавляют твой список самых нелюбимых вещей, поэтому ты быстро и неаккуратно стягиваешь их с ног. Тебе нужно, чтобы она была голой. Обнаженной. Тебе нужно везде прочувствовать ее кожу. Боксеры улетают куда-то в сторону; ты не знаешь, куда они приземляются, потому что не смотришь. Ты смотришь на прекрасную девушку с зажмуренными глазами и разведенными ногами, приглашающую твои пальцы. Ты повинуешься, как и повинуешься безмолвной просьбе Лексы ее поцеловать. Это будоражит – как эта вечно собранная, серьезная, правильная девушка полностью тебе отдается. Какая она растрепанная, потная и позволяющая тебе делать все, что ты хочешь. Умоляющая тебя сделать все, что ты хочешь. – Внутрь. – Прямо как сейчас. – Я хочу тебя внутрь. Два. Бля. Ты вот-вот почувствуешь ее на своих пальцах, горячую и бархатную. Вот-вот сделаешь то, о чем не могла перестать думать с того случая на лестнице. Черт, да даже с того момента, когда вы впервые встретились взглядами. Она тугая. Туже тебя, и поэтому ты не спешишь, дабы не причинить ей боли. Но когда ты наконец проникаешь внутрь – она втягивает тебя, а внутренние стенки дрожат, сжимаясь и разжимаясь. Это – господи, ты не можешь подобрать слов. Это похоже на сон. Мокрый, грязный, прекрасный сон, который наконец воплотился в реальность. В ней так приятно. Так приятно, что ты не сдерживаешь стона; не сдерживаешь ответа на ее короткие вздохи. Боже, она так мило звучит. Сквозь туманную поволоку ты с трудом вспоминаешь, что она под тобой полностью голая. Ее грудь не такая большая, как твоя, но она красивая, как и сама Лекса. Идеально подходит для твоей ладони, и ты нежно к ней прикасаешься. Лекса издает свой первый стон за ночь, когда ты начинаешь перекатывать между пальцами вставший сосок, и чувствуешь, как по твоему телу пробегает электрический разряд. Ты скулишь в ее шею, безумно возбуждаясь. Тебе кажется, что ты, вероятнее всего, кончишь вместе с ней, поерзав по ее бедру. Но в этот первый раз ты хочешь наблюдать. Лекса дрожит, когда ты проводишь языком по ее уху, и тебе приходит в голову идея. Ты спускаешься им по груди и замираешь, выжидая, когда Лекса откроет свои яркие и расфокусированные глаза. Лицо Лексы вот-вот исказит гримаса, и ты не дожидаешься этого момента. Твои губы обхватывают сосок, когда пальцы изгибаются, упираясь в найденную тобой этой ночью точку. Лекса выгибает спину, сжимая простыни и прикусывая губу, чтобы не закричать. Ты ясно видишь, как она борется за контроль над ситуацией. Если бы только она знала, что уже слишком поздно. Весь контроль уже собран на твоей руке меж ее ног. – Посмотри на меня, – шепчешь ты. – Лекса. Ты, должно быть, правильно надавливаешь на ее клитор, потому что спустя секунду глаза Лексы встречаются с твоими, и она дрожит, кончая. И это шедеврально. – Блядь! – шепотом кричит Лекса, и это было бы забавно, если бы не было так сексуально. Она сжимается на твоих пальцах, ритмично пульсирует и пускает влагу по твоей руке. – Блядь, Кларк, черт! Ты не можешь оторвать от нее глаз. Это завораживает – как плавно выгибается ее тело, словно по нему проходят волны, и ты позволяешь себе потеряться в этой прекрасной картине по имени Лекса Вудс. Но следующие ее действия не менее прекрасны. Как она опускается на спину, как вздымается от рваного и быстрого дыхания ее грудь, как она дрожит от оставшихся после оргазма ощущений – это все выжигается под твоими веками, и ты сомневаешься, что даже при желании сможешь об этом забыть. А какой ненормальный захочет забыть что-то настолько прекрасное? – Вот дерьмо, – ворчит Лекса, выдергивая тебя из транса. Ее дыхание замедляется, но ей все равно сложно полностью его выровнять. Ты чувствуешь гордость. Больше чем гордость. Ты чувствуешь себя на вершине этого сраного, жалкого мира, и там тебя ничто не в силах задеть. Ты заставила Лексу Вудс рассыпаться в своих руках, и это, пожалуй, твой лучший сексуальный опыт в жизни. Но, когда она переворачивает тебя на спину, взирая темными и голодными глазами, ты уверена, что сейчас она убедит тебя в обратном. // Ты не уверена насчет самой Лексы – хотя, пожалуй, ты уверена, что этого никогда не произойдет – но сейчас ты влюблена в некоторые части ее тела. Если бы ты могла, то женилась бы на ее губах. И взяла в любовники язык, потому что ее чертов язык. Обычно у тебя все не настолько плохо со словами, но очень сложно думать внятно, когда Лекса тебя целует и спускается языком вниз по телу. Это точно не ее первый раз. От нее отдает тихой уверенностью, смешанной с голодом; уверенностью, намекающей, что она уже много раз это делала, и ей нравилось, как и девушкам, с которыми она была. Тяжелое собственническое чувство в животе усиливается, готовясь прорваться наружу, но затем рука Лексы доходит до места своего назначения, и все мысли вылетают из твоей головы. Полностью. Никаких размышлений, никакой неуместной ревности и никаких страхов. Последнее оказывается не таким уместным на практике, когда ты издаешь стон, который полностью устраивает тебя и совершенно не устраивает Лексу. Что плохо, потому что даже в пылу момента ей важна такая ерунда, как громкость их стонов и нежелание быть пойманными. Нет, но – в целом это хорошо. (Нет, но – почему она не теряет с тобой голову так же, как теряешь ты?) – Кларк, – и вот оно. Лекса останавливается, чтобы осуждающе на тебя посмотреть. – Ну же. – Извини, – ты совершенно не чувствуешь вины, и тебе кажется, что она это знает. – Используй подушку, укуси свой кулак, да хоть что-нибудь, – шепотом предлагает она, и тебе почти хочется рассмеяться, потому что ты знаешь, что ничто не поможет. Но просто чтобы ее успокоить – чтобы снова почувствовать ее губы на своих, ее язык, горячий, быстрый и идеальный – ты смазано киваешь и накрываешь рот ладонью, громко в нее дыша и прикусывая кожу. Где-то глубоко внутри ты ощущаешь внезапное желание – нужду – делать так, как тебе велят. Может, после этого тебе удастся уломать ее на ролевые игры. (Может, ты хочешь подчиняться из-за того, что хоть тебе и насрать, то ей нет – но ты подумаешь об этом позже, когда с тобой не будет Лексы, вот-вот готовой трахнуть тебя ртом.) Тебе кажется, что тебе очень неплохо дается быть тихой. А затем она начинает посасывать твой клитор. Серьезно, чего она ожидала? Ты практически воешь от удовольствия, вспышками отдающегося под веками. Спустя секунду ты встречаешься с глазами Лексы, когда та нависает над тобой, прикладывая ладонь к твоему рту и вжимая тебя в матрас, грубо и требовательно. Ты уверена, если она надавит на твой клитор – черт, да даже прикоснется или едва заденет – ты сломаешься. Взирающие на тебя глаза Лексы широкие, но не испуганные. В них нет паники. Самым лучшим описанием бы было напряженные, что логично – она явно прислушивается, ожидая услышать приближающиеся к комнате шаги. Она напряженная, собранная и неподвижная. Лунный свет идеально падает из окна на ее тело, подчеркивая черты ее лица и изгибы фигуры. Выделяет сомкнутую челюсть и гуляющие желваки, напряженные и выжидающие. Вид перед тобой лучше всех греческих скульптур, картин эпохи Ренессанса и любого твоего рисунка, спрятанного в глубине сумки. Художник в тебе – женщина в тебе – не может не задуматься, как вы сейчас выглядите со стороны. Ты, обвивающая ногами ее талию и сжимающая простыни с побелевшими от напряжения костяшками. Она, вжимающая тебя в кровать, со сползшим по спине одеялом и грубо прижатой к твоему рту ладонью. Картина отпечатывается в твоем разуме, ясная и четкая, и ты больше не можешь держать себя в руках. Ты ерзаешь, подаваясь ей навстречу бедрами в отчаянной попытке потереться о ее живот. Тебе нужно немного трения. Боже, совсем немного. Тебе хватит ее пресса. Лекса, как и всегда, быстро понимает что к чему. Не отрывая от тебя сфокусированного и напряженного взгляда, она осторожно подается тебе навстречу, и ты была права. Ее пресса определенно для тебя достаточно. Тебе уже приятно лишь тереться об нее. Но когда из тебя вырывается стон и ей приходится сильнее прижать ладонь к твоему рту – это ощущается потрясающе. Сейчас ты просто хочешь, чтобы она протрахала тебя сквозь матрас. Толкалась, пока не остался бы один звук стучащей о стену кровати и твои крики. Но сегодня ты этого не получишь, и ты настолько же разочарована, насколько возбуждена. О, ты определенно заставишь ее так тебя трахнуть, когда ваши родители неизбежно куда-то уедут. Но сейчас, с пальцами Лексы, гуляющими между твоих ног, ты совершенно не против такого секса. Медленного и осторожного. Такого же накаленного, как глядящие на тебя глаза Лексы. Ты можешь лишь надеяться, что она понимает, насколько ты отчаянна. Что она видит безмолвную мольбу трахнуть тебя, Лекса, пожалуйста, просто возьми меня наконец- Ты скучала по ее пальцам, понимаешь ты впервые за ночь. Такие длинные и толстые, когда она входит тремя разом. К счастью для Лексы, родителей и для всего этого положения – и к несчастью для тебя – ее ладонь глушит твой крик. Ты просто хочешь быть громкой. Желание становится лишь сильнее, когда она седлает твое бедро и ты чувствуешь, насколько она для тебя влажная. Ты скулишь в ее руку – жалко, мягко и совершенно не переживая на этот счет. Впервые с – пожалуй, с твоего первого раза – ты добровольно отдаешь контроль над ситуацией. Ей. Возможно, из-за того, что с ней так хорошо. Потому что она знает, что с тобой делает, и тебе не нужно работать над получением удовольствия. Возможно. Лекса ерзает по твоему бедру, продолжая толчки и стараясь не сбиваться с ритма. – Кларк. – Ее голос. Тихий шепот, но он творит с тобой то, чего большинство твоих партнеров даже отдаленно не могли достичь. Твое имя, упавшее с ее губ, горячее и приглушенное, заставляет тебя сжаться вокруг ее пальцев, и ты стонешь от ощущений. Как и Лекса. – Черт. Ты невероятная. – Ее толчки становятся быстрее, а твое лоно становится громче, наполняя мокрыми звуками комнату. И затем Лекса произносит слова, становящиеся для тебя либо благословением, либо проклятием. Ты не определилась. – Хорошая девочка… Ты подскакиваешь, издавая резкий стон, когда твое лоно сжимается, посылая электрический разряд сквозь тело. Ты молишься, чтобы Лекса не заметила. Она замечает. – Кларк. – В ее голосе есть что-то одновременно восхищенное и самодовольное, и ты снова сжимаешься. Ты знаешь, что очень близка. Все, что тебе нужно – это верно изогнутые пальцы Лексы, но она уже поглаживает твою верхнюю стенку вместо толчков внутрь, и, бля. Это не должно быть так приятно, и тем не менее. Ты даже не осознаешь, что впиваешься в нее ногтями, пока не замечаешь, как она морщится. Ты из принципа не отпускаешь. Кажется, она не против. Похоже, это только ее раззадоривает. Бля. – Хорошая девочка, – мурлычет Лекса в твое ухо, глубоко и целенаправленно тебя лаская. – Вот так. У тебя отлично получается, детка. Детка? О боже. Тебе не должно так нравится это сорвавшееся с ее губ слово. Но Лекса не дает тебе времени на дальнейшие раздумья. –Вот так, – горячо шепчет она, прикусывая твое ухо и шумно дыша, ерзая на твоем бедре. Оно все горячее и скользкое и ради такого ты и живешь. Ты живешь лишь ради этого. – Отпусти. Тебе кажется, что ты знаешь, что сейчас произойдет. – Кончи для меня. И, Боже, ты никогда не любила такую ванильную хрень – на тебя она никогда не работала – но сейчас, с шепчущей на ухо команды Лексой, с ее пальцами, ласкающими тебя внутри, рукой, вжимающей в матрас и приглушающей твои стоны – сейчас тебе остается только повиноваться. Ей просто нужно тебя поцеловать, когда ты кончаешь. Хотелось бы тебе обратного. Хотелось бы тебе обратного, потому что за твоими веками взрываются фейерверки, а в животе безумно порхают бабочки, контрастируя с тем, как сжимается и засасывает длинные, тонкие пальцы Лексы твое лоно. Целовать кого-то во время оргазма подозрительно похоже на заботу, а это? Это не она. Это удовлетворение нужды, и вас обеих это устраивает. И, конечно же, она кончает вместе с тобой. И… не то, чтобы ты влюбилась в нее после этого – пусть и феноменального – секса. Это было бы слишком безрассудно, опасно и банально. Но есть вещи – чувства – которые ты не можешь контролировать, как бы ты ни пыталась. Одновременно кончать и целоваться, одновременно кончая, определенно будоражит некоторые чувства. Облегчение. Удовлетворение. Не быстрое и пустое, а то, от которого, пожалуй, хочется заснуть и проснуться рядом с ней. Не любовь. Но и не что-то пустое. Самое ужасное здесь то, что проходят эти чувства не так быстро, как тебе бы хотелось. Лекса целует твою шею, и когда поднимает голову – ты прячешь свой мечтательный вздох за вопросом, не хочет ли она повторить. А вот глупую улыбку скрыть не удается. – Нет, – бездыханно отвечает Лекса. – Уже поздно. Ты усмехаешься, потому что серьезно? Отказываться от секса, потому что уже поздно? Но опять же, это Лекса. Ты озвучиваешь свои мысли. – Почему-то я не удивлена, что ты отказываешься от секса из-за того, что тебе рано вставать. – В твоей груди растекается тепло, когда Лекса шипит от царапин, когда опускается на кровать. Царапин, что ты оставила на ее спине. Царапин, которыми ты ее пометила. – Поезд ушел, кстати. Уже… – Ты находишь телефон Лексы на тумбочке. Черт, слишком ярко. – Уже почти два. Лекса резко распахивает глаза, и теперь в них видна паника. Очевидно, она не боится, что вас спалят родители, а вот вероятность сбиться с графика ее приводит в ужас. – Что? – она хватает телефон у тебя из рук. – Ебать, – ворчит она. Точно ебать. Вы трахались целых два часа. У тебя бывало и дольше. И почти не бывало лучше. Лекса напряжена. Это легко заметить. Почему-то ее не так удовлетворяет просто лежать в послеоргазменном забвении, как тебя. Нет, она напряжена. Расчетлива. Долго о чем-то думает. Она вообще когда-нибудь расслабляется? – Тебе стоит пойти к себе, – к твоему неудивлению говорит Лекса. – До того, как они проснутся. От отсутствия эмоций в ее голосе тебе становится… не по себе. Лишь немного. Или лучше сказать, что ты чувствуешь себя оскорбленной? Она явно не задета тобой так же, как ты – ей. Ты не станешь врать – это ранит твою гордость. Ты еще не уверена, насколько сильно. И поэтому ты прикрываешься. – Сомневаюсь, что они встанут до восьми. – Если тебя поймают крадущейся из моей комнаты, будут вопросы, – Аргумент Лексы весом. – Мой отец в курсе моей сексуальной ориентации и не дурак. – А вот с этим ты бы могла поспорить. Если бы хотела. Но ты не хочешь. По крайней мере, не из-за этой темы. – Как и моя мама. Но ты думаешь, им есть до этого дело? Ты не знаешь, почему тебе не плевать. Лекса замечает. – Ты отвечаешь так, будто хочешь остаться. Ты хочешь, и это самое ужасное. И поэтому ты встаешь и ухмыляешься. – Не переживай. Не хочу. И ты была бы не собой, если бы не попыталась еще раз выбить Лексу из душевного равновесия. Ее одежда оказывается как раз под рукой. Поэтому ты хватаешь и натягиваешь ее. Она мягкая и пахнет ей. Когда ты бросаешь на нее последний взгляд – ты не улыбаешься. Потому что ты знаешь, что хочешь это повторить. // Возможность не заставляет себя долго ждать. На следующий же день ты снова пробираешься в ее комнату и без лишних слов утягиваешь ее в кровать, уже ощущая на своей коже губы и руки. Ты – очередной пункт в ее распорядке дня. Так ли это видит Лекса? (А как все это видит Лекса?) (И как ты?) Со временем ты становишься смелее. Родители все равно не замечают – или даже не пытаются заметить. Лекса никак не может этого понять. Ты поняла это задолго до переезда. Твоя мама моментально верит жалким отмазкам Лексы о странных звуках в ее комнате. И в эту ночь ты намеренно вздыхаешь чуть чаще и стонешь чуть громче. Уверенные толчки и пылкий взгляд Лексы были для тебя лучшей наградой. И наконец они сваливают. Твоя мама и отец Лексы, безразличные и недогадливые Купидоны – нет, плохая аналогия. Как называются Купидоны, приносящие только страсть? Какая разница? Тебе гораздо важнее заставить Лексу нагнуть тебя над столом ее отца – и именно это ты и делаешь, когда их такси исчезает за поворотом. Лекса немного удивляется, когда ты хватаешь ее за шею и грубо целуешь, пинком закрывая дверь. Но она быстро отвечает. Ее язык встречается с твоим, и ты чувствуешь, как от ощущений у тебя закатываются глаза. Ты отрываешь от нее губы, дабы издать самый громкий, самый пошлый стон, когда она целует твою шею и огибает ладонями задницу. – Кабинет, – выдыхаешь ты, когда она практически без усилий тебя поднимает, вынуждая обнять ногами талию. – Сейчас же. Вскинув в безмолвном вопросе бровь, она все же повинуется. Тебя настолько поглощает предвкушение и искреннее облегчение от того, что дом снова в вашем распоряжении, что ты даже не замечаешь, как она укладывает тебя на кожаный диван в кабинете отца, напористо целуя. Нет. – Нет, – ты дьявольски улыбаешься, тяжело дыша. – Не здесь. Ее непонимающий взгляд настолько же милый, насколько горячи ее руки на твоей заднице. – Что? Ты отталкиваешь ее от себя, не роняя дьявольской улыбки. Тебе интересна ее реакция. Усмехнется ли она и уйдет. Прикусит ли она губу и присоединится к тебе, вжимаясь в твое тело. Как всегда, Лекса тебя удивляет. Когда ты опираешься о стол ее отца, в приглашении задирая задницу и чуть приподнимая юбку, чтобы она поняла, к чему ты ведешь – она прирастает к полу. Ты бросаешь взгляд через плечо и встречаешься с ее глазами – она наклоняет голову набок и задумчиво тебя изучает, не сдвигаясь с места. – Чего ты ждешь? – спрашиваешь ты, не доверяя своей способности ответить на плещущиеся в ее серьезных зеленых глазах вопросы. Но она их не задает. Она лишь кивает. – Хорошо, – говорит она, словно извиняясь. – Ладно. Ее рука находит изгиб твоей спины, а пальцы поднимают юбку, обнаруживая тебя мокрой и готовой. В ответ она стонет, отчаянно и вожделенно, и ты стонешь в ответ, громко и беззастенчиво. Блять, наконец-то. Лекса не тратит времени, верно распознавая твое настроение и подстраиваясь под него. Она стягивает твои стринги до лодыжек, правой рукой находит клитор, играя с ним, а левой хватает тебя за волосы, оттягивая твою голову назад и открывая шею для своих губ и зубов. Она грязная, как и ты. Вы двигаетесь синхронно – она тянет, ты толкаешь. Твое лоно уверенно и моментально находит ее пальцы, словно на них ему самое место. Словно им в тебе самое место. Ты немного подаешься назад, и они вскальзывают внутрь, натыкаясь на точку, где нужны тебе сильнее всего. Ты не сдерживаешься, когда громко даешь Лексе знать, как тебе с ней хорошо, и тебе кажется, что ты чувствуешь на своей шее легкую улыбку. Но затем она дергает тебя за волосы и находит твои губы своими, и спустя, казалось бы, вечность толчков и надавливаний ты разваливаешься в ее руках, полностью отдавая ей контроль. Ты позволяешь ей поставить себя на ноги и поправить внешний вид. Позволяешь себе насладиться мягкостью ее губ у основания шеи, под своими ушами; позволяешь себе опереться о нее, когда тебя удерживает ее рука, прижимается к твоему животу и сильнее вжимает в ее тело. Она все равно спрашивает. Естественно. – Тебе стало лучше? Ты пожимаешь плечами. – Нет. И не должно было. – Ты целуешь ее на случай дальнейших возможных вопросов. Но она их не задает. Она лишь окидывает тебя нечитаемым взглядом, когда вы расходитесь. Порой ее сложно понять. Прямо как в тот раз, когда она пришла с занятий по фехтованию и схватила тебя с дивана, с нетерпеливыми поцелуями и жадными руками унося тебя на кухонную стойку и беря прямо на ней, дрожащую и открытую. Но ты не против. Конечно не против. Эта Лекса – берущая на себя командование и берущая тебя – тебе нравится. Очень. И это проблема. Потому что, когда она говорит, что «будет занята следующие две недели», потому что она, будучи тем еще ботаном, должна особенно упорно учиться, дабы в конце учебного года нести какой-то бред для людей, которым насрать, то тебя это не раздражает. Или не кажется глупым. Или – или полным бредом. Ты решаешь сыграть дурочку, дабы остановить эту странную, покалывающую теплоту в груди. – Ты куда-то уезжаешь? – Нет. Экзамены. – Да, ты догадалась. – Точно, – говоришь ты, словно только что это поняла. – Проблемы валедикторианов. – Вообще-то, проблемы обычных учеников. – Ты вскидываешь бровь, чтобы не улыбнуться, и она вздыхает, но продолжает. – В любом случае, я хотела поставить тебя в известность. Наш, эм, договор… Я не смогу, мм… Значит ли это, что ей не наплевать? Неужели это проявление заботы в ее особенной манере? Что ж, в любом случае это лучше, чем письмо на электронную почту. Дорогая Кларк, боюсь, нам придется отложить наши встречи в последующие две недели. Или что там люди пишут в письмах. Ты прерываешь ее, прежде чем она успевает еще больше опозориться. Сама ты не видишь ничего позорного в ее словах, конечно же – но она может. – Я поняла, – говоришь ты. – Я найду, с кем еще потрахаться, пока ты учишься во благо светлого будущего. – Я думала, у тебя уже кто-то был, – говорит Лекса. – И даже несколько. Что? – Почему? – спрашиваешь ты, прежде чем успеваешь себя остановить. Слишком быстро, слишком тревожно, и ты быстро придумываешь прикрытие. – Ты всегда здесь. – Да. Вот почему – да. Это ерунда. У тебя никогда не было проблем с поиском человека на одну ночь. Да, в последнее время ты была с одной Лексой, но это не значит, что секс больше ни с кем не будет работать. // Не работает. Его губы слишком тонкие, его руки неправильно-грубые, и он не – но нет, ты не произнесешь этого. Даже в голове. Это бы значило, что ты это признаешь. (Разве уже не признала?) Ты хочешь ее. Но ты хочешь и кучу других людей. Просто не этого парня. Поэтому ты об этом сообщаешь. Ему это совершенно не нравится. Тебе совершенно насрать. – Сука, – слышишь ты его бормотание, когда он спешно накинул одежду и направился к двери из твоей комнаты. – Я хотя бы знаю, где искать клитор, – вяло кричишь ты ему вслед, и он усмехается. Но не отвечает. Ты тоже не отвечаешь на суку. В обоих случаях нет смысла отрицать правду. Может, все проблемы в его недостатках и совершенно не в ней. Вот дерьмо. Ты это сказала. Неожиданно идея закрыться в комнате мастурбировать до отключки кажется тебе куда менее привлекательной, чем открыть – и допить – бутылку виски, что ты спрятала на первом этаже. Как только ты слышишь громкий хлопок двери, сигналящий, что твой неудачный любовник ушел, ты спускаешься по лестнице. Отлично, Лекса стоит прямо рядом с лестницей в твоей любимой рубашке. Вернее, это ее рубашка, но на ней она тебе нравится сильнее всех других. Ты не собираешься об этом думать. Лекса следует за тобой на кухню. – Не все так гладко в райском саду? – спрашивает она. Когда ты переводишь на нее взгляд, то видишь, как она опирается о косяк, наблюдая, как ты роешься в шкафчиках. – Что? – отрезаешь ты. Райском саду? – Я даже не знаю его имени. – Так ты, наконец, признала ошибки в своем поведении и справляешься с этим как уравновешенный взрослый человек? – о, кажется кто-то в хорошем настроении, и это не ты. Она разве не должна учиться? Ты наконец находишь бутылку и откручиваешь крышку, закатывая на Лексу глаза. – Нам семнадцать, – а Лекса всегда это забывает. – Нам положено принимать херовые решения и не разбираться с ними нормальными методами. Ты постоянно об этом забываешь. – Она всегда забывает, но помнит все остальное. Ты едва останавливаешь себя от рыка, когда она хватается за бутылку, которую ты собиралась поднести ко рту. Ты протестующе ворчишь, когда она забирает ее у тебя из рук и осторожно закручивает крышку. – Я не забываю об этом, – говорит она. – И мне восемнадцать. Ты уже знаешь, к чему это приведет, но: – С каких пор? – С прошлой недели. Почему она тебе не сказала? (Ты не из тех, кому положено знать о ее дне рождения, верно?) (Ты просто из тех, кого она трахает.) – Оу, – ты хмуришься. – Почему ты не… – но она не обязана, поэтому, – то есть, я даже не знала, что у тебя на той неделе был день рождения. Лекса спокойна и лаконична в ответе. – Это было не так уж важно, – говорит она. – Мне все равно на дни рождения. У меня нет времени праздновать. Это похоже на нее, но… у кого нет времени на празднование собственного дня рождения? – Я купила себе подарок и все такое. Празднования… напряжные. Ей не нравится праздновать дни рождения. Тебя это немного потрясает. Тебе нравятся дни рождения. Тебе даже свой нравится, вопреки куче сопутствующего дерьма. Но Лекса просто не празднует. Но – есть ли у Лексы люди, с которыми его можно отпраздновать? (У нее есть ты.) (Есть ли?) Ее губы слишком открыты, а ты слишком для этого трезва. Лекса падает жертвой старой-доброй наживки из милой невинности. Ты наблюдаешь, как ее глаза вот-вот закроются, когда ты подаешься к ней, нарочито медленно и не сводя глаз с губ. Когда ты выхватываешь бутылку из ее руки, ее взгляд горит такой детской обидой, что ты почти чувствуешь вину. Как почти чувствуешь вину за то, что не знала о ее дне рождения. За то, что ничего не сделала. За то, что она не считает тебя достойной этой информации. Виски сейчас выглядит очень, очень заманчиво. Поэтому ты ухмыляешься. – Что ж, если тебе так «напряжно» праздновать, я сделаю это за тебя. Твое здоровье. Секс лучше алкоголя помогает тебе забыть, но раз ты его не получишь, придется довольствоваться виски. Вот только у Лексы другие планы. Ее рука уверенна, когда она забирает у тебя бутылку и ставит ее на стойку, а губы голодны, когда она сцеловывает с твоих губ нахальство, и – черт. Ты скучала по этому. Ты скучала по ней. Поцелуй заканчивается слишком быстро, и ты остаешься под кайфом от него, сжимая перед – твоей любимой – рубашки Лексы в поиске поддержки. – Погоди… – слабо произносишь ты. Лекса подносит руку к твоим волосам и убирает их с лица, и ты продолжаешь лишь спустя секунду. – Что это было? Губы Лексы растягиваются в полуулыбке. – Он не довел тебя до оргазма, верно? Он даже не успел попытаться. Но Лексе не нужно этого знать. Ты оставляешь ее вопрос без ответа. Позволяешь ей думать то, что ей хочется. Это куда лучше – куда безопаснее – чем правда. Следующий поцелуй быстрый, грязный и страстный, и ты уже знаешь, что сегодня она заставит тебя кричать. Ты не уверена, что это хорошая идея – но твое тело уже все за тебя решило. – Давай, – бормочет Лекса в твои губы. – Запрыгивай. Ты не тратишь времени, быстро забираясь на стойку при помощи Лексы. Ты не завязываешь халат, когда он открывается, потому что какой смысл? Глаза Лексы мрачнеют, когда она окидывает всю тебя взглядом. Тебе интересно, замечает ли она свежие чужие отметины. Тебе интересно, что она чувствует. Тебе уже не в первый раз интересно, чувствует ли она хоть что-нибудь. Ты прогоняешь мысль. Это не важно. Все, что ты хочешь сейчас от Лексы – это чтобы она заставила тебя кончить; может, немного растянула процесс, но все же – и Лекса понимает намек. Когда она опускается перед тобой на колени, твое дыхание спирает в горле. Когда она напористо, грязно целует твое лоно, это дыхание вырывается наружу громким стоном, пока ты подаешься бедрами навстречу ее лицу. – Лекса, – выдыхаешь ты, сжимая ее плечо. – Ох, Лекса… Лексе нравится, когда ты произносишь ее имя. Стонешь его, кричишь, шепчешь – не важно. Каждый раз, когда ты это делаешь, она еще сильнее старается тебя ублажить. Сейчас она делает это, вводя в тебя свой язык. Если бы тебе пришлось описывать это ощущение, то ты бы назвала его интересным. Ты заполнена в иной манере. Но тебе нужно больше, и ты даешь ей это знать, потягивая за волосы и толкаясь на ее губы. Лекса не заставляет тебя ждать. Твоя награда – введенные внутрь два пальца, моментально закручивающиеся вверх, и жадный рот, посасывающий клитор. – О, Господи, Лекса! Ты чувствуешь, как теряешь контроль. С ней это всегда происходит, но сегодня – сегодня это иначе. Больше контроля в ее руках. Больше тебя в ее руках. Ты не можешь этого описать – возможно, просто прошло слишком много времени – поэтому ты не пытаешься. Ты просто ерзаешь по ее милому лицу. Тебе кажется, ты чувствуешь ее улыбку своим лоном, когда оно сильно пульсирует и затем взрывается под ее напористым языком, сжимаясь вокруг пальцев. Ты не ожидаешь, что Лекса снова введет в тебя язык и начнет стонать, практически выпивая тебя, когда ты кончаешь в ее рот. Ты чувствуешь, как тебя прошибает небольшим разрядом – еще один слабый оргазм, от которого ты мягко стонешь, сжимая ее волосы в руках и ее язык в лоне. Вскоре это становится для тебя слишком. Ты толкаешь ее, и она моментально отстраняется, в последний раз мягко целуя твой клитор. Ты рада, что она отстранилась, потому что ты снова сжимаешься вокруг пустоты, и в этом вряд ли нет вины ее небольшого жеста. Лекса уже стоит на ногах, медленными и ленивыми поцелуями поднимаясь по твоему телу. Когда ее губы находят твои, ты стонешь от вкуса. Вкус Лексы и тебя одновременно. Ты бы собрала его в бутылку и спрятала, чтобы никто никогда его не попробовал. Эту мысль ты тоже прогоняешь. Тебе нужно сфокусироваться на чем-то еще. Когда ты вспоминаешь ваш недавний разговор, то находишь тему. – Это противозаконно, – смеешься ты. Взгляд Лексы непонимающий и теплый. – Я несовершеннолетняя, помнишь? – непонимание в глазах Лексы лишь усиливается, и ты наклоняешься и целуешь ее вечно надутые губы. – А ты нет. И каково это? Нарушать закон? Зеленые глаза сверкают от глухого смеха. – Кларк, – говорит она, ухмыляясь. – Через пару месяцев, это будет противозаконно по совершенно другой причине. Что ж. Она права, и поэтому ты улыбаешься, упиваясь ответной улыбкой Лексы. Ровно до момента, как она прижимает нежный поцелуй к виску и вдыхает твой запах, глубоко и беззастенчиво. Так не делают в отношениях с одним сексом. Так не делают, когда у тебя нет никаких чувств. Ты застываешь, как и сама Лекса. Но она отмирает первой. Прокашливается и делает шаг назад. Галантно протягивает тебе руку, чтобы помочь слезть со стойки, и так же галантно тебя ловит, когда ты врезаешься в нее из-за кружащейся от переизбытка впечатлений головы, включая вызванными ее редким проявлением чувств. Чувствам нет места в вашей договоренности – по крайней мере так вашу договоренность видела ты. Тебе резко хочется, чтобы эта странная тяжесть в груди ушла, и поэтому ты ее целуешь, грубо и беспощадно. Карающе. Обвиняюще. И Лексе, видимо, этого не нужно. – Кларк, прекрати, – выдыхает она, прежде чем сделать шаг назад. Ее рука находит твою, убирая ее с твоего лица, и ты не успеваешь остановить себя, когда огибаешь ее пальцы своими. Ты наблюдаешь, как она мило сглатывает и сжимает их. Тяжесть вернулась, и тебе она не нравится. У Лексы такие красивые глаза, что это просто нечестно. – Ты не обязана, – говорит она. – Но я хочу, – отвечаешь ты. Ее следующие слова предсказуемы, но ты все равно ощущаешь, как из тебя выбивает весь воздух. – Хорошо, но я не могу. – Она бросает взгляд на часы. Конечно. Учеба, затем экзамены, а затем какой-нибудь колледж из Лиги Плюща на другом конце страны. – Это все равно было не ради меня. Блять – ей серьезно нужно было это сказать? И ей серьезно нужно было завязать за тебя халат, будучи полной чистюлей и настолько болезненно собой? О тебе словно заботятся, а ты не… не от нее… Но может- («Это было не ради меня») Ты ловишь ее руки своими и сжимаешь, не зная, что ты хочешь сделать следом (поцеловать ее, притянуть к себе, обнять и целовать, пока в ваших легких не закончится воздух, а затем еще и еще-), но Лекса решает за тебя. Она кивает, делает шаг назад и поворачивается, чтобы уйти. И уходит. В твоем горле что-то застревает, и ты зовешь ее, просто чтобы оно ушло. – Лекса, – бросаешь ты ей вслед, и когда она оборачивается – ты не можешь найти слов. Кроме, – спасибо. Серьезно? Спасибо? (Остановись, хотя бы на минуту, на секунду, остановись и дай мне подумать.) Лекса кивает и уходит.