Полумесячный свет

Он любил Лондон. Солнце тут если и светило, то не так часто и горячо, как в других городах. Несмотря на множество современных домов, построек и заведений, тут всё равно царила какая-то уютная и старинная атмосфера. Возможно, он просто помнил эти улицы и местность с детства, поэтому этот город дарит ощущения, словно приезжаешь к бабушке в деревню. Это как зайти к ней на чердак, увидеть книги, которые раньше читал взахлеб, посмотреть свои оставленные рисунки и тетрадки, а потом вспомнить про тайник, где обязательно корявым детским почерком написано письмо. Это настолько приятно, что аж щиплет в груди. Вот и в Лондоне он себя так чувствовал. Тут была его семья, осталось куча воспоминаний и друзей, тут он рос. Хотя парень всё ещё с болью вспоминал переезд сюда и первое время проживания, тоску по родному городу, это место навсегда останется ему родным. Марк едет в машине уставший, но не от работы. Он вымотан от одиночества. И вроде бы дни на работе, с друзьями и походами на шумные вечеринки, но даже это не заставляет его чувствовать себя нужным. Ему некого позлить ревностью в клубе, некому подарить незаметные и иногда дразнящие прикосновения, некого затащить за угол или в темную подсобку, чтобы поцеловать воровато и с жадностью, показывая насколько ломит, даже если рядом. Сейчас рядом Назара нет, тянущая пустота квартиры и даже просто место рядом с собой навевает тоску. Сейчас ему бы не сидеть в такси со странным водителем, а хотя бы просто обнять Наза. Даже если по-дружески и на пару минут, даже если при толпе друзей и знакомых. Ему физически необходимо почувствовать тепло его тела, хотя бы мимолетно вдохнуть его аромат и, поймав взгляд темных глаз, утонуть в них, словно вишня в хорошем ликере. Но он может только немного грустно и рассеяно смотреть в окно, не цепляясь взглядом за мелькающий пейзаж и чувствуя себя немного потерянным, неполным. Капли начинают скатываться по окну и ему вдруг, как маленькому мальчику, захотелось заплакать вместе с небом. Он вспоминает: они с Вотяковым гуляли всю ночь, забредая так далеко, что вместо того, чтобы пойти домой, они прятались под каким-то подъездом, смеясь и пытаясь понять, куда их занесло счастье. Он помнил толстовку брюнета на своих плечах и его укоризненный взгляд: «Ты что, совсем одурел? В такую погоду и в футболке. Вот слов на тебя нет, сам потом лечиться будешь». И это, конечно же, не так. Вотяков потом, матерясь и шипя на Маркула, ходил по квартире, то находя ещё одеяла, то заваривая лекарства, то доставая таблетки. После он переводил взгляд на самого блондина и закатывал глаза, ведь из-под одеяла на него смотрели вымученные омуты цвета виски, но даже тогда было видно, что парень улыбается. Ещё он помнил объятья Назара: широкие, крепкие, прижимающие так, словно он старался уберечь и спрятать Марка от всего мира. Ему оставалось лишь крепче прижаться в ответ и улыбаться в изгиб шеи брюнета. Он любил потираться носом о его ключицу, вдыхать любимый аромат, чуть ли не урча от удовольствия. Поток мыслей прервал вибрирующий телефон, и улыбка Маркула стала ещё шире, он и не заметил, что улыбался всё это время. На экране высветилось довольное и жизнерадостное лицо Назара. Он всегда умел одним лишь видом поднять ему настроение. И что самое удивительное, он знал, когда позвонить. Чувствовал, что ли? Может на ментальном уровне ощущал, что что-то не так? Если не с ним, значит с Марком. Если с Марком, значит нужно поговорить, нужно помочь, нужно просто увидеть. Так и сейчас, его лицо немного зависает из-за плохой связи, но Вотяков всё равно спрашивает: «Чего так лыбишься?» - I was reminiscing, and I was thinking about our … Блин, я, - Маркул переключился на русский, но его перебили. - Да понял я, о чем вспоминал? Не о том, как приставал ко мне в такси после вечеринки у Окси? Я вообще-то был пьян, а ты так безжалостно пользовался моментом,- с наигранной грустью, но, еле сдерживая смех, сказал Назар. - Пхахаха, дурак, нет. Я просто скучаю, а когда я скучаю, ну ты знаешь, - он не дал Вотякову сказать что-то, чтобы не расстраивать и не загружать его, - Забей, как ты? Как альбом? - Да всё нормально, ещё немного осталось, так устал сегодня. Кстати, снимали же клип, ты будешь в шоке с софт-порно сцены в нем. - Надеюсь, что потом никому не придется соскребать мозги какой-то девки со стен подворотни. - Вообще-то, она была довольно симпатичной. И была не одна. - Ааа, ну чего это тогда я, - Марк изо всех сил старался не корчить обиженного, но входило это просто ужасно. - Да ладно тебе, Марк. Хей, посмотри на меня, - взгляд на нежные глаза и мягкую улыбку с экрана, - я тоже скучаю. Когда ты уже приедешь? - Недели через две точно смогу, хотя, может получится раньше. Тут такая жесть творится, потом расскажу, будешь в шоке. Ты сейчас где? - Еду домой, парни остались на студии, чтобы доснять несколько сцен. Внезапно лицо Назара освещает резкий яркий свет. Картинка на экране крутится и Марк задерживает дыхание, пытаясь вглядеться в происходящее, зовёт своего парня. Он слышит, что кто-то кричит, и спустя пару секунд там открывается дверь, освещая окровавленное лицо Назара, который лежит без сознания. Воздух словно одним толчком выбили из легких, мокрые дорожки очерчивают линии лица, а картинка на экране тухнет. Блондин как в тумане говорит водителю не уезжать и подождать его у дома. Паспорт, первые попавшиеся вещи и кошелек, закрыть на автомате дом и добежать до ждущей машины. Время, пока он едет до аэропорта кажется ему бесконечным и вязким. Он орет на водителя, чтобы тот ехал быстрее и после просит прощения, понимая, что кричал на русском. Он хватается руками за блондинистые пряди и тянет их со всей силы, словно стараясь вырвать, заглушить таким образом ноющее чувство в горле. Он пишет Диме, не попадая по половине клавиш и решая записать голосовое. Но неизвестно, что было бы понятнее, ведь голос дрожит и срывается, дыхание хриплое и прерывистое. Он чуть ли не разбивает стекло в регистратуре, когда ему говорят, что билет на ближайший рейс до СПБ только через 14 часов. Входящий от Димы, который слушает судорожные обрывки фраз и говорит не горячиться, и не паниковать, ему нельзя. На середине слова Маркул сбрасывает, т.к. совершенно не слышит, что ему говорят. Все звуки перемешиваются в одну сплошную кашу. Он отшатывается от парня, спрашивающего всё ли в порядке. В голове словно вакуум, что-то давит изнутри, заставляя сжимать челюсти и опуститься на сидение в зале ожидания. Он набирает менеджера Назара, тех, с кем он снимал клип, даже пытается дозвониться до Окси, но никто не берет. В туалете аэропорта прохладно, а белизна щиплет и без того слезящиеся глаза. Тишина не облегчает, а наоборот гнет к полу. Спустя 7 часов, он, кажется, уже выплакал всё, что было можно. Время теперь идет мимо него и парень чувствует себя таким ничтожным, беспомощным и бесполезным. Назар там, неизвестно, жив ли, а он не может даже приехать к нему в больницу, так как он сейчас на другом конце чертового мира. Мирон берет трубку, по фону видно, что он в больнице и тоже весь на взводе. Движения дерганые и голос подрагивает. Он старается успокоить Марка и просит не нервничать, говорит, что Назар в операционной и врачи ещё ничего не сказали. Просит подождать минуту и уходит к мужчине в белом халате. По его приходу у Маркула уже сдают нервы и он сразу спрашивает: «Как он? Он жив? Будет жить? Что с ним, блять, вообще?». Попытки Мирона его успокоить только ещё сильнее заставляют переживать и строится в голове миллионы догадок и предположений. Злость и паника не дают спокойно мыслить, он даже не слышит половину из того, что ему говорит парень. Хотя это и не страшно, там всё равно лишь просьбы взять себя в руки. Марк не выдерживает очередного «Успокойся» и разбивает телефон об пол. Он бросает его с криком, полным боли и страха за любимого человека. Ему сейчас безумно страшно, а ещё он злится. На Мирона, который ничего нормально ему не сказал, на того, из-за кого произошла авария, на аэропорт и нехватку билетов. Он злится на белые стены и плитку туалетной комнаты, что давят и режут глаза, навивают ещё больше паники, на себя, что не может нормально собраться и плачет, прокусывая губу до крови. За несколько минут до посадки он умывается, убирает новый телефон в карман и старается выровнять дыхание, иначе его точно не пустят в самолет. Уже на борту, по истечении половины пути, он замечает девочку лет семи, которая смотрит на него с интересом и ещё чем-то непонятным. Со страхом? Неужели он настолько плохо выглядит? Ещё бы, это неудивительно. Марк решает выйти в уборную и посмотреть на себя в зеркало, самолет он уже всё равно не подгонит. Глаза красные, капилляры по всему лицу полопались, руки дрожат, как и губы. Дыхание у него прерывистое и загнанное, но он не может успокоиться. Опять эти солёные реки, опять прокушенная губа, опять попытка взять контроль над собой. Маркул выходит из кабинки и натыкается на эту девочку, которая хватает его за штанину и заставляет удивленно посмотреть на себя. Она протягивает ему небольшую плиточку шоколада, размером с обычный батончик. Девочка берет его за руку и помещает в неё сладость, немного шепелявя и поясняя: - Тебе грустно, а шоколад должен поднять настроение. Мама всегда дает его мне, когда я расстраиваюсь, а ты добрый, не грусти. Маркул присаживается на корточки рядом с белокурым созданием и спрашивает: -С чего ты взяла, что я добрый, ты ведь меня совсем не знаешь? – голос хриплый и тихий. - Не обязательно знать человека, чтобы увидеть свет в его глазах, - немного запинаясь и чуть неуверенно, боясь забыть слова, говорит она, - Мне всегда говорили, что те, кто способен грустить, могут переживать и чувствовать, а значит они добрые. Они заботятся о других, они не пустые, - послышался голос мамы девочки, которая звала её. Маленькое чудо быстро обняло Марка за шею и прошептало на ушко, что он должен быть сильным, ради того, почему он грустит. Этот маленький кусочек шоколада был первым, что он съел практически за двое суток. Он не обращал внимания на ноющую боль в желудке, головокружение. Сейчас Марк был словно пьяный: всего трясет и шатает, речь неконтролируемая, голова, словно сплющивается или взрывается. В аэропорту он сразу же вызвал такси и назвал адрес больницы. Где именно Назар он понял по стенам из разговора с Мироном. Проезжая мимо кафешки, в которой они обычно проводят уютно время, Марк опять почувствовал ком в горле. Вон за тем столиком брюнет поцеловал его когда-то, сказав, что ему плевать, что они на улице, ведь людей там не было, а если бы и были – он слишком любит его и соскучился. Что сейчас с Назаром? Жив ли он? Маркул пытался дозвониться ему, но, скорее всего, у того был разбит телефон окончательно. Возможно, он сейчас лежит в палате и думает о нем? А может он под капельницей отходит после операции? Может с ним сейчас всё в порядке, ну не считая пары травм? Блондин сдавил голову руками, стараясь прогнать догадки, что Вотяков может быть в коме или ещё хуже, что он… Нет, нет, только не это. Этого не может быть и нужно вытравить эти мысли из головы. Давай, Марк, соберись. Вот только как собраться, если успокаивал его обычно Назар? Даже когда не удавалось никому, он подходил к тяжело дышащему блондину и обнимал его со спины, кладя подбородок на плечо и даря умиротворенные поцелуи в шею. После он разворачивал его к себе и крепко прижимал, показывая, что он рядом, что всё хорошо и вместе они всё выдержат. Руки поглаживали спину, а щека мягко терлась о щеку Маркула и тихое: «Тшшш, я здесь, рядом. Всё пройдет, будет хорошо и как мы с тобой любим». Это успокаивало почти мгновенно, в отличие от длинных речей остальных и их попыток заставить прийти в себя. А кто теперь это сделает? Кто прижмет поближе и ласково прошепчет «Дурачок, ну ты чего?»? Кто пошутит про слезы и то, что истерика для баб, хотя сам чуть ли ни дом разгромил, не контролируя слезы и крича, когда Марк чуть не разбился из-за панической атаки за рулем. Он тогда из палаты слышал, как парень кричал на врачей, даже пару раз ударил кулаком о стену, боясь за своего мальчика и злясь, что не пускают. Он рычал и готов был кинутся на кого-нибудь, чтобы только увидеть, самому убедится, что всё в порядке. Сейчас же блондин даже немного удивлен, что паническая атака ещё не настала. Она должна была накрыть его ещё в том такси, ну или хотя бы в аэропорту. Вместо этого ощущение, что время мерзко тянется и словно смеется над Марком. В голове уже проскакивают мысли выбежать на лету из машины и добежать самому, но вот поворот ко двору больницы и опять ком в горле, сердце начинает болеть, но сейчас не до этого, не до себя. Главное – Назар. Такси подъезжает к зданию больницы и вот опять слезы беспрерывно текут по лицу. Он расплачивается с водителем не смотря, сколько кинул денег, и бежит к двери. Спотыкается на ступеньках, катится по ним вниз, расцарапывая руки, локоть, штаны и скулу. Губа саднит, ведь опять закусил её, пытается взять себя в руки, но ничего не выходит. Он проходит словно сквозь людей и, задыхаясь, спрашивает номер палаты Вотякова. Радует то, что его называют, а значит - он жив. Судорожно наживает кнопку лифта и, не выдерживая, бежит к лестнице. Марк перепрыгивает через 2-3 ступеньки и добегает до нужного этажа. Он следит за номером палат, быстро идет по коридору и теряет последовательность на перекрестке. В глазах всё плывет, дышать с каждым вздохом всё труднее и труднее, голова, словно сейчас сплющится, а мысли разорвут черепушку на мелкие кусочки. Он шатается и слышит в ушах биение собственного сердца, которое приносит давящую боль под ребрами и даже отдает в руку, при каждом вздохе оно болит ещё сильнее. Упираясь на несколько секунд руками в колени, и затем опять, проклиная запутанную последовательность палат, наконец-то видит дверь в нужную. Лицо уже всё мокрое и опухшее, глаза красные, всё плывет и он чуть ли не вваливается в палату, настолько нечеткая картинка сейчас. На стуле сидит Мирон, а рядом стоят парни, они находятся с другой стороны кровати, у окна, и начинают идти на встречу Марку, который сейчас просто упадет. Он переводит взгляд на кровать и замечает Назара: живого, в сознании, с ранами на лице и местами бинтами на теле, капельницей в руке, с открытым от удивления ртом и полными страха за Марка глазами. Блондин еле доходит до кровати, постоянно повторяя «Наз, Наз, Наз…» и крепко прижимает брюнета к себе. Вотяков чуть ли не затягивает Маркула на кровать, у которого ноги подкосились, и теперь он просто висит, намачивая больничную футболку Облы слезами и дрожа. - Ты жив, ты, блять, жив. Боже, Наз, я … - и на этом он больше не может произнести ни звука. Слезы душат, ладони на спине и шепот на ухо ещё больше напоминают о том, что он мог потерять. Марк начинает задыхаться и комкает в ладонях больничную одежду Вотякова. Видит он с каждой секундой всё хуже, как в кино. Всё плывет, словно его только что погрузили под воду и сверху заморозили гладь. Сзади его ловит Окси и помогает прибежавшим врачам положить парня на соседнюю кушетку. Последнее, что видит Марк – обеспокоенное лицо Назара, который пытается встать с кровати, и шприц, который ему вводят в вену. Парни держат брюнета и орут, что ему нельзя вставать, что разойдутся швы и что он будет только мешать врачам. Парень скалится и всё равно тянется всем телом к Маркулу, но куда он один против толпы? Конечно, за Марка он и не такую толпу готов разорвать в клочья, но сейчас он вымотан и, скорее всего, где-то глубоко внутри, под лавиной эмоций, парень понимает, что они правы. Вотяков почти не замечает врача, который поворачивается к нему лицом и просит посмотреть на него. Он пытается дозваться Назара и, спустя пару минут, у него это выходит. - У молодого человека раньше были панические атаки? - Да, было несколько раз. - Не волнуйтесь, сейчас мы вкололи ему успокоительное. Проснется к утру, и вам нужно поспать, - с этими словами врач вкалывает такой же шприц в капельницу. Назар чувствует, как рваться к своему парню становится всё сложнее. Тело тяжелеет а голова словно наполняется ватой. Брюнет медленно опускает голову на подушку, ощущая, как глаза начинают сами закрываться. Он переводит взгляд на Марка, в последние секунды замечая, насколько сильно он выглядит уставшим и вымученным. Чувство вины начинает зарождаться вместе с поднимающимся комом в горле, но оно не успевает растечься по венам, ведь потом он проваливается в темноту. Просыпается Назар первым и уже не пытается встать с кровати, раны саднят и голова тяжелая. Сейчас ему намного лучше чем вчера, но всё же не настолько, чтобы вставать. Вчера Вотяков был на адреналине и страхе, сейчас же блондин рядом и с ним всё хорошо. Солнце играет с его волосами, и, о боги, как Назару сейчас хочется зарыться в них рукой, пропустить мягкие пряди сквозь пальцы. Он хочет надышаться Маркулом, поцеловать его мягкие губы, снова шутя, что они как у девчонок, вот только лучше, чем у любой из них. Тяжело на расстоянии скучать, хотеть прикоснуться и обнять, намного тяжелее в паре метров лежать, но не иметь возможности любимого достать. Марк просыпается резко и сразу щурится, пытаясь вспомнить где он и почему тут так светло. Спустя несколько минут глаза перестает резать и он моргает, окончательно восстанавливая зрение и память. Воспоминания заставляют глубоко и судорожно вдохнуть, повернув голову на соседнюю кушетку. Его взгляд натыкается на теплую и немного взволнованную улыбку. Марк облегченно выдыхает и тоже улыбается. Он осматривает брюнета и немного хмурится с грустью, когда взгляд скользит по бинтам. Он закусывает губу и откидывает одеяло, вставая. Парень, немного пошатываясь, доходит до кровати Назара и наконец-то целует его. Так нежно и трепетно, зажмуриваясь от удовольствия и ощущения руки в волосах. Он переходит поцелуями на шею и утыкается носом в ключицу, вдыхая родной аромат. Марк трется носом об изгиб и довольно чуть ли не урчит: всё так, как они любят. На его губах играет улыбка и он, впервые за пару дней, успокаивается и расслабляется. Солнце играет с кожей Назара, на его губах такая же счастливая улыбка. Он прикасается к его волосам, может обнять и поцеловать, жадно вдыхая любимый аромат. Обла поглаживает Марка по щеке и опять неторопливо целует. Маркул залазит на кровать к Вотякову и ложится ему на грудь, обнимая двумя руками и боясь отпустить, вновь почувствовать тот пожирающий страх. - Не знал, что для того, чтобы увидеть тебя пораньше, нужно попасть в аварию, - усмехнулся брюнет. - Не смей больше так делать, я серьёзно. А то я в следующий раз живым не долечу и накроется твой план. - Ну так я же не специально, - он смеется и целует блондина в макушку. – И Марк,- немного мнется, запинаясь, - прости, что заставил так волноваться. - Наз, издеваешься? В этом нет твоей вины. И вообще, можно считать это ответкой за ту ситуацию в моей машине. Главное – ты в порядке, - он ласково оглаживает руки, проходится невесомо по груди и плечам, словно проверяя, реальность ли это. Назар глубоко и влажно целует его, прикусывая губы и показывая, что он действительно здесь. Усомниться в этом не дают крепкие объятия и теплое дыхание рядом с ухом. Маркул закрывает глаза и наконец-то начинает проваливаться в спокойный сон, чувствуя такое же умиротворенное сопение рядом. Марк любит Лондон, но Назара он любит больше. И серьезно, это даже сравнивать нельзя. Вотяков дороже всех, и если нужно, он спалит десятки таких Лондонов, чтобы с его мальчиком всё было в порядке. У самого Назара всё проще, для него Марк – Лондон. То, что дарит воспоминания и счастье, что он никогда не бросит и что въелось в его душу уже на века.