Замкнутый круг

Сев на скамью, Гэбриэль оперся подбородком на ладонь, словно от скуки, и оглядел военных, вставших по периметру храма, дабы исключить его бегство. — С того путешествия в Румынию прошло четыре десятка лет… и знаешь, для кого-то это ведь целая жизнь. Господарь Влад из рода Дракулешти был убит, когда ему было сорок. — Не сомневаюсь, что это ты его убил, — огрызнулся Карл, очевидно алчущий столь важного признания от охотника. — Верно. Убил я. И я был, пожалуй, немногим младше его… — Как это трогательно! Я не хочу выслушивать твои исповеди, Ван Хельсинг. Относись с уважением к моей старости… Гэбриэль закрыл глаза, когда в груди заломило острой болью. В замке Франкенштейна Дракула не смог припомнить, сколько лет прошло с их расставания. Три…четыре сотни… Но он помнил. Все это время помнил. Годы, проходившие один за другим, восходившие в века, менявшие мир, менявшие естество этого мира. И все это время он знал, что где-то в далёких краях продолжает жить человек, предавший его. То, как легко они распрощались с жизнями означало, что, куда бы не отправились их души, а они, несомненно, оказались бы по разные стороны света и тьмы, на земле им обоим места не было. И не было места их любви… И была справедливость в том, что Дракула испросил у Дьявола возвращения, чтобы однажды посмотреть в глаза человеку, оказавшемуся живым, бродившим по земной тверди без сожалений. И посмотрев, он насмешливо назвал Ван Хельсинга великим, ибо знал, каким жалким тот был в своём стремлении к славе и почестям. Что ж, Габриэлю воздалось сполна — он получил имя Левой Руки Господа и возможность помнить себя от причастия до причастия. Без возраста, без истории… без… — Ну же, скажи, что ты сделал с копьем, и более никто не пострадает! Странно, но клятву, данную Валерием, не пожалевшим свой род, Гэбриэль выполнил. Упокой господь его душу, а так же души его пра-пра-пра… В голове что-то задребезжало, что-то неприятно звонкое. — Сны, о которых я тебе рассказывал не единожды… Рим, Масада, Константинополь… Это память реликвии. Не моя. — Хочешь сказать, все это время оно было при тебе? Поэтому ты бессмертен? — занервничав, затараторил Карл. Теперь же Гэбриэль знал наверняка, что все предрешено. Ибо кто же был тот старик, что проводил его в беспамятство на ступенях собора в Риме, и встретил здесь, в Алба-Юлии, спустя сотни лет, но уже вставшим на путь возвращения к своему столь возлюбленному прошлому? Ответ казался простым — тот, кто знал, что рыцарь Святого Ордена выполнил свое предназначение. Так будь, что будет. — Я и есть то, что ты ищешь, — изможденно проговорил Ван Хельсинг, наконец, открыв глаза. Внезапно, что-то сорвалось вниз откуда-то из-под темного свода собора и с грохотом упало рядом со скамьёй. Бросив рассеянный взгляд, он увидел огромный камень, треснувший пополам от удара. Через мгновение, ещё один, намного больше, рухнул на пол, неподалёку от Карла, заставив того пригнуться и отступить на несколько шагов. Под ногами все затряслось, и раздались крики — кто-то из солдат не выдержал, и бросился к выходу. Расставленные на подносах свечи погасли от ледяного ветра, проникшего внутрь храма. В полутьме Гэбриэль слышал, как тяжелые булыжники рушатся на головы его конвоирам, но видел только ее. Висевшую на кресте. У него, наверное, есть еще минута, чтобы попробовать освободить от железных гвоздей ее руки. Он ринулся к алтарю, но тут же упал от навалившегося на него всем телом Карла. Сил подняться почти не осталось, но Ван Хельсинг готов был ползти на коленях, только бы сделать все возможное. Сопротивляться не пришлось, его бывший друг был мертв — лицо испещрили мелкие осколки, посыпавшиеся с витражного окна, один из которых угодил прямо в висок. И Карла было жаль. Гэбриэль попробовал приблизиться к Бианке, но деревянные скамьи ломились пополам, вздымаясь как ледяные торосы над водой, преградив проход. — Я ее не оставлю — со злостью прошептал охотник. Терзавшая под ключицей боль вдруг отступила. Он почувствовал внутри трепетное и мягкое тепло, охватившее грудную клетку. А затем пустоту… И Ван Хельсинг понял, что это значит… По стенам храма побежала мелкая паутина трещин, готовых обрушить своды. Но он смотрел только на нее… Он еще сможет спасти эту девочку. А дальше только темное облако пыли, поглотившее его без остатка. И тишина. Охотник оглянулся, когда увидел на вспененной булыжниками площади волнистый рассветный луч. За его спиной вставало солнце, ярко-лиловое на кромках раскрашенных облаков и почти белое над полосой горизонта. — На небе миллионы ангельских голосов трепетно поминают увенчанного славой воина Гэбриэля… — Кто же ты? — Ван Хельсинг бросил взгляд на незнакомца, который уже не был беззубым стариком. Морщины чудесным явлением разгладились, взгляд прояснился, с волос сошла седина. Ныне он предстал человеком неизвестного возраста с безумно красивыми лицом, изумлявшим и манящим той серьезностью, что изображали на византийских иконах. — Сие обличие не ровня моим заслугам, но предстань я перед тобой во всей своей силе, ты, наверное, бы… — Ослеп? — хохотнул охотник. Символичность образа, в котором ему являлся гость, показалась забавной. Но это была лишь отчаянная усталость, сорвавшаяся с губ насмешкой — не во время и не к месту. — Скажу лишь, что во славу мне воздвигают храмы. Тот, за твоей спиной, тоже был обителью моего духа… — Михаил… Разящий, победоносный, преданный своему создателю Архангел, дарованный Гэбриэлю расплатой за бесконечно долгое существование. На пустынной площади, походившей сейчас на руины римских амфитеатров, они были одни. Словно никто не заметил, разрушенного до основания собора, никто не был потревожен громом падающих глыб. А в голове Ван Хельсинга роились тысячи вопросов, на которые у него единственный раз в жизни появился шанс получить ответы. — Ты все это время был здесь, — задумчиво проговорил он. — Тебе, как земному созданию, дозволено так говорить. Для меня же не существует времени, да и пространство измеряется другими величинами, — Михаил продолжал сидеть на мощёной камнем земле и пристально разглядывать своего собеседника. — Если говорить на понятном тебе языке, то да, я всегда был рядом. Наблюдал жизнь, не касаясь своим присутствием… Едва ли тебе интересно? Он протянул руку, чтобы Гэбриэль помог ему встать, и, сжав по-человечески крепко протянутую ладонь, продолжил: — Прежде, чем ты спросишь меня о чем-либо, я скажу, что желание твое услышано. И будет исполнено, как только та, другая душа, вовлеченная в молитву, трижды скажет «да». В тот момент, когда Ван Хельсинг уже почти получил своё освобождение, у него вдруг резко перехватило дух. — Если он не скажет?.. Михаил развел руками: — Зачем же ты испросил у Бога то, в чем имел сомнение? Охотник невольно ухмыльнулся. От архангела исходило теплое, пряное спокойствие, которым, наверное, все пьяны на небесах. — Скажи мне… Все это было ошибкой? В человеческом облике ангела вдруг что-то исказилось. Он принял задумчивый, сосредоточенный вид и на некоторое время умолк, но, смерив пристальным взором охотника, дал ответ: — Нет, я так не думаю… Беспробудную тишину площади сотряс грохот копыт, спотыкавшихся о камни. Гэбриэль увидел степенно шагающего навстречу крупного рыжего коня, через седло которого кто-то жестокий перекинул, подобно выброшенной после охоты туше, тело женщины. — Райль… — испустив имеющийся в лёгких воздух, охотник замотал головой. От рокочущей, внезапно охватившей злости, или, скорее… отчаяния, у него затряслись и руки. То, что знал этот ангел теперь понималось и чувствовалось иначе: ни времени, ни пространства. Все едино. И в этом молочно-белом мороке, проступавшем сквозь атомы материи, Гэбриэль, наконец, почувствовал смерть. Такую, какой она должна была его ожидать. — Как я не заметил своей гибели? Покачав головой, Михаил погладил по гриве Райля: — Ты есть опасная для самое себя помесь из заклинаний, молитв, проклятий и древних пророчеств. В такой паутине легко запутаться. Но это ещё не конец. На устах его заиграла улыбка. И стало легче. — Как ее звали во крещении? — Ван Хельсинг кивнул в сторону трупа Бианки. — О, у неё красивое имя. Но там, где ее дух, оно ни к чему. Смирившись с тем, что девушка так и останется для него по сути незнакомой, вымышленной, охотник умолк, продолжая разглядывать ее, оказавшуюся последней в невыносимом списке погибших по его вине. — Ты, наверное, хочешь знать, что случается после?.. Все, кого ты жалеешь и оплакиваешь, получают в награду за свое земное житие тихую вечность. Души твоих родителей, например, коих ты уже никогда не увидишь, обитают в райских кущах, молодые и прекрасные, и там, далеко отсюда, у них есть маленький сын — вечный озорник, который приносит им сорванный на утесах вереск. Имей он имя, оно бы было твоим… Сглотнув, Гэбриэль опустил ресницы и поклялся сам себе, что больше не поднимет взора. — И ты… Ты мог бы заблудиться в лесных чащах, утонуть в сладкой родниковой воде, быть чем-то или кем-то, кем хотел бы быть… — Без него?.. Михаил подошел ближе, дотронувшись осторожно и нежно до подбородка Ван Хельсинга, и непреодолимой силой заставил взглянуть в эти бездонные, наполненные мудростью мироздания глаза. В их радужках утонула последняя надежда отговорить грешника от задуманного. — Без него, — повторил шепотом архангел, смиренно отстранившись. — Где он? — Гэбриэль прошептал беспомощно, наблюдая, как бережно его собеседник спустил труп с жеребца себе на предплечья. — Я не знаю… Ее тело оказалось таким крохотным в его руках, и вся она походила на маленького ребенка, прижавшегося во сне к груди отца. — Силы, вернувшие его, первородны и неподвластны ни свету, ни тьме. Но бытие говорило мне, что у всего сущего есть начало, пусть и заключено оно в свой исход. Ты найдешь его там, где он уже найден. За могучими плечами красавца-ангела распустились два исполинских золотых крыла, но именно в это мгновение он почему-то стал таким человеческим, таким понятным, что охотник стал ощущать в себе всю свободу прощения. — Седлай коня, Гэбриэль, — вздохнул Михаил. — Но помни, что никто не оказался в аду не по своим заслугам. Душа его больна, и больнее стала от дьявольских мук. Ван Хельсинг вскочил на Райля, так же нетерпеливо, как делал это сотни раз прежде: — Чудные крылья, брат Михаил! Будь у меня такие, я непременно взлетел бы на небо, чтобы разыскать там Бога… — Глупый, — рассмеялся Архангел, — твой Бог ждет тебя на земле. Воспарив высоко вместе с телом мученицы, глава небесного войска произнес одними губами: «Прощай». Он растворился подобно краске добавленной в кристально чистую воду, оставляя за собой разводы светлейшей лазури.