Замкнутый круг

- Его Святейшество будет готов Вас принять после молитвы, - одноглазый служка отчего-то решил уточнить, - с минуты на минуту. У него была прекрасная речь, откуда бы он не происходил. Ван Хельсинг неловко поклонился, смутив и смутившись, затем отошёл к окну, чтобы как можно быстрее подавить внезапно подступивший к горлу ком отвращения. Последнее время он только и делал, что смотрел на себя со стороны, отрешенно, не принимая плоть, в которой был заперт. То, что миряне называют «сердцем» или «душой» - навсегда осталось далеко отсюда, за пределами Рима, за гранью обыкновенного, человеческого понимания добра и зла. Пробежав по коже, тяжелый озноб заставил все тело танцевать. Гэбриэль снова и снова видел Влада мертвым. Его опухшие конечности, пролежавшие черт знает сколько в дождевой воде. Безобразно расплывшееся лицо. Запечатанные грязью глаза. Серость тонких губ. До того утра рыцарь никогда подобного не испытывал - весь он был беззащитно охвачен теплом, светом, безграничной радостью пробуждения, и в то же время, глядя на свою любовь, на свою драгоценность, на своё самое лучшее воспоминание - он ощущал что-то куда более страшное нежели смерть. - Можете войти, - шикнул служка и бежал прочь от неприятного ему незнакомца. Рыцаря Ордена благочестивец принял сидя в кресле, укутав ноги в тёплый плед, говорили, что после обморожения Пий II передвигался с большим трудом. Смиренно опустившись на колени, Ван Хельсинг больше не поднялся. - Вот ты какой, защитник церкви и христиан, - глаза понтифика лучезарно сверкнули. - С возвращением домой, Гэбриэль. Но вместо ответа, мужественный и храбрейший воин опустил чело на ладонь Папы, застонав от нестерпимой, беспрестанной боли. - Все пройдёт, сын мой. Положишь намерение, и оно состоится у тебя, и над путями твоими будет сиять свет, - старик опустил руку на голову страждущего, алчущего прощения рыцаря. - Расскажи мне все, что я знал и чего я не знал. Разливаясь полыньей, слова заполняли душную комнату. Ван Хельсинг начал свой рассказ с того дня, как Дракула казнил Августа, ибо до тех пор в Риме были прекрасно осведомлены о странствиях юного монаха. И хотя говорить, а тем паче доверять кому-то Гэбриэль не мог и не хотел, теперь ему как никогда требовалась исповедь. - Так, значит, там в лесу ты был ранен? - спросил Папа, чей пристальный, прозорливый взгляд выдавал знание куда большее, чем он выказывал. - Нет, - мотнул головой Ван Хельсинг. - Я был убит... Осенив себя крестным знамением и латынью, Пий спросил: - Копье принесло тебе смерть? - Та сила, что живет в этой Страстной реликвии, словно молния бьет наугад в приближенных к ней. И, взяв в руки копье, чувствуешь жажду власти и власть его над тобой. - Гэбриэль глубоко вдохнул. - Оно принесло мне смерть. Оно же принесло мне воскрешение. То, что ему было не нужно. Он снова и снова возвращался обратно. Вот он осыпает поцелуями лицо возлюбленного. Вот кричит его имя. Вновь и вновь. И вот он уже несёт на своих плечах его тело. Несёт долго, несколько дней и ночей, пока не находит прежде отшельников, а ныне одарённых обителью монахов, спасших когда-то Дракуле жизнь. Те, словно ожидая их, одевают венок из серебряных цветов на голову своему князю. - Где же оно теперь? Оттянув ворот, Ван Хельсинг указал на стянувшийся шрам: - Здесь... Не задев сердце, копье пробило лёгкое - так Влад желал подарить ему несколько секунд, но подарил вечность. В голове до сих пор стоял этот треск сломанных костей, а под ключицей с момента пробуждения не переставая тлели угли. Очнувшись после долгого и беспробудного сна, Гэбриэль обнаружил себя лежавшим на боку с торчавшим из него надломленным древком. Попытка выдернуть его вместе с наконечником оказалась неудачной - на месте излома дерево искрошилось в труху, оставив металл в грудной клетке. Папа закачал головой: - Теперь ты Рука Господа, Гэбриэль, призванная хранить человечество от козней диавола. - Я не могу... - взгляд машинально скользнул на безымянный, обвитый золотой печаткой с драконом. Труп настолько распух, что снять кольцо не вышло. Палец пришлось хладнокровно отрезать и забрать золотое украшение с собой. Захоронить князя братия монастыря собиралась в южном нефе церкви, но Ван Хельсинг настоял, чтобы могилу выкопали перед входом в алтарь. После того, как гробницу закрыли каменной плитой, рыцарь просидел несколько дней подле, словно верный пёс на привязи. Пока не перерезал запястья. Но сколько бы он не наносил себе увечий, кровь запекалась мгновенно, не позволяя уйти следом за своим Господарем. За ответами Гэбриэль отправился в Рим, но душа его осталась там, над могилой грешника, убитого им же, его же любовью. Какое же тут служение Богу? Пий все же встал со своего кресла, оставив в преклонённой позе рыцаря, и устремился к изукрашенной красной эмалью шкатулке, мерцавшей под солнечными лучами на окне. - Твой наставник был мудрейшим человеком и видел твою жертву гораздо раньше тебя самого, - понтифик достал из ларца, лежавший на бархатной подушечке маленький стеклянный пузырёк. - Здесь спасение, сын мой. Спасение уже не придёт. Так он подумал впервые встретив Влада, так думал и теперь. - Что это? - Твоё забвение и твоё искупление. Из глаз хлынули слёзы - другого выхода нет. - То, что случилось с Копьем Лонгина знаем лишь мы с тобой. И я клянусь перед Господом, что сохраню эту тайну до самой смерти, - Пий протянул ладонь с закупоренным в стекло зельем. - Но возможно, что надолго его не хватит. Я распоряжусь, чтобы ты мог принимать своё лекарство на каждом причастии. Ты нужен Церкви. Нужен Ордену. Теперь, когда Мехмед угрожает христианам на юго-востоке, я объявлю о Крестовом походе. Будь, что будет. Уже несколько месяцев Ван Хельсинг не мог есть, не мог спать, не хотел говорить. Что может спасти воина, если не война? Залпом выпив зелье, Гэбриэль на прощание поцеловал руку Папы. - Иди с миром, сын мой. Я отправлю с тобой слугу, чтобы он позаботился о твоём здоровье и благополучии. Не скрывая своего недовольства, полуслепой служка шёл в нескольких шагах позади, то и дело, подскакивая и хватая Ван Хельсинга под локоть. Голова кружилась. Куда они шли? Бесконечные коридоры. Кажется, они должны были спуститься в подземелье под той базиликой, построенной ещё при императоре Константине. Кто-то из Ордена должен был их встретить. В одном из закоулков Гэбриэль столкнулся с пожилым мужчиной, чей мягкий маслянистый взгляд показался знакомым. - Господи... - схватив рыцаря за плечи, он закричал. - Сынок! Ты жив! Я знал, что ты жив. Ван Хельсинг никак не мог его вспомнить. - Простите, я не... - Влад... ему нужна помощь! - Влад мёртв! По смуглому лицу странника готова был покатиться слеза: - Лучше бы было так. После возвращения он сам на себя не похож. Будто дьявол стал ему покровителем. Если это так, то я клянусь собой и своим родом, что... В висках затрещало. Влад. Оттолкнув странника, Ван Хельсинг побежал прочь. - Этот влах приехал вымаливать прощения у папы, - затараторил служка, быстро перебирая ногами под подолом рясы. - Валерий. Так его зовут. Но это уже не имело никакого значения. Будь все проклято. Выскочив на улицу, Ван Хельсинг не узнал место, где находится. Кто этот человек, преследовавший его? Потеряв равновесие на ступеньке, он упал прямо в ноги блаженному старику. - Принесите мне хлеба из церкви, - улыбнулся он, обводя блуждающими белёсыми глазами пространство. - Церковный хлеб вас не накормит, - глухо захрипел рыцарь. - Это правда, Гэбриэль. Это правда. Теряя сознание, Ван Хельсинг склонил голову на раскалённый камень. Он пытался вспомнить имя. Одно-единственное имя. Но солнце ослепляло его и усыпляло. Откуда-то издалека ветер принёс злорадное, кровоточащее слово: «Твой».