Волчьими тропами

Кто-то ушел на дно, а канул-то всё равно. Погрустили, а завтра забыли, будто не были и не любили. Кто-то ушел наверх, то есть ушел на век, И следит улыбаясь за нами, сквозь глаза наших воспоминаний… Так пускай наступает холодным рассветом на нас новый день. Все останется в этой Вселенной, все вращается в этой Вселенной — Возвращается к нам, запуская круги на воде. Ничего не проходит бесследно, ничего не проходит бесследно. Чей-то случайный ход, фатальный поворот. Мы друг друга на этой спирали, обретали и снова теряли. И остаётся нам, холодным городам, Просто ждать когда станет теплее и бежать, ни о чем не жалея. (СЛОТ)

2003 год. Окрестности Хогвартса. Хогсмид — Извини, но у меня здесь не гостиница, к сожалению, — женщина за барной стойкой в заведении «Три метлы» обращается ещё к одной — высокой и худой как спичка. — И не место, чтобы пить спиртные напитки в таких количествах! Розмета повышает голос, смотря в сторону изрядно пьяных посетителей, которые коротают ночь в её владениях, причем, ей уже давно стоит брать за это дополнительные деньги, но она, в силу того, что очень любит свою работу, не имеет морального права так делать. Вторая собеседница — с видом весьма изможденным и даже больным — стоит, опираясь на стойку и что-то усердно нашептывает Голдстрейн. Они никогда не разговаривают по душам, но сейчас, когда Берта Джоркинс, бывшая работница отдела противозаконной торговли в магических заведениях, вваливается вся в разорванной одежде, с криком о помощи, Розмерта не может отказать. Однако напугавшись, она пытается всё же подстраховать себя и свою репутацию. Она накладывает на гостью невидимые чары. — Что с тобой вообще приключилось, чёрт возьми? — Долгая история, Роз, — улыбается самыми уголками губ Берта. — Ты скажи, я могу остаться ненадолго? — Я не сдаю комнаты, — повторяет Голдстрейн. — Во всяком случае, бесплатно. — Деньги я найду. Но не сейчас. — Ты сказала, что всю ночь проплутала в лесу? — Да, это долго обсуждать, — говорит Берта, стараясь не смотреть в глаза Розмете. — Помнишь, у меня был ухажёр на шестом курсе? — Боже, ты сейчас об этом? — взмахивает руками Розмета. — И что дальше? — Убили его, — вздыхает Берта. — А после у меня в жизни очень много плохого приключилось. Взять хотя бы работу — долбанное министерство — ни капли уважения к полукровкам. Считают, что лишь чистота крови заслуживает почтения. А я отдала им лучшие годы! — И какое это сейчас имеет отношение к делу? — А такое, — Джоркинс опустошает ещё одну стопку с крепкой настойкой. — Меня втянули в другое дело. Не в самое безопасное. Между прочим, мер предосторожности, которые, якобы, предпринимает Фадж, явно недостаточно. Слышишь? Розмета напряженно прислушивается. — Комитет по отлову опасных существ вновь вернулся в свой жесткий график. — Зачем ты мне всё это сейчас говоришь? — спрашивает Розмета. — Будь начеку. — Спасибо, справлялась же раньше, — пожимает плечами Розмета. — Пора тебе, Берта. Извини, но… — Ты не можешь меня выставить! — вопит женщина и цепляется рукой за край барной стойки. — Роз, неужели ты не понимаешь, что мне угрожает опасность? Я сбежала от него! И это не просто проступок! Это — преступление! — Ты хоть одно предложение можешь связать в цельный смысловой отрезок? — злится Голдстрейн. — Можешь? Постарайся, пожалуйста, сделать так, чтоб я могла различить хоть долю из того, что ты пытаешься сказать. Ладно? — У тебя здесь есть сигнальные чары от оборотней? — вдруг выдаёт Берта. — Или обходишься малыми средствами, что давно себя изжили? — Оборотни никогда не суются ко мне, — чеканит Розмета. — Здесь всегда есть охотники. И магловские тоже. Они набредают на мою сторожку добра и хорошего огневиски, когда сбиваются с пути. Не волнуйся, всё законно — я прошла специальные курсы и у меня есть лицензия на торговлю с магглами… отдельные ячейки для их денежных средств, отдельные столики… и прочее… — Хорошо ты устроилась, — хохотнув, говорит Берта. — Только, я тебе скажу, что настоящим оборотням нет помехи в твоих маггловских охотниках. Они их встречают каждый день, и убивают тоннами. Даже вне превращений оборотни, моя дорогая, сильные и опасные твари. Вспомни-ка программу школы… Читали про них и не верили… — Ты хочешь мне сейчас сказать, что тот, от кого ты дала дёру — оборотень? — напряжение всё отчетливее проступает в словах и в жестах Розметы. — Ты рехнулась? Или ягодок поела по дороге? — Ты меня не слушаешь?! — возмущенно выкрикивает Берта. — Очнись! Я тебя про Фому, ты мне — про Ерёму! — Не уж, дорогая моя! — отвечает в том же тоне Голдстрейн. — Это ты мне мозги тут пудришь! А у меня работы куча! — Ты не хочешь меня понять! — Ты сама не хочешь мне всё нормально рассказать! Спустя какое-то мгновение, обе женщины сморят друг на друга с явным укором. — Чего нам всем стоит бояться? — начинает опять Берта. — Не знаю, очевидно, свихнуться в таком возрасте, — усмехается Розмета. — Нет? — Смены власти, — цедит волшебница. — Согласна? — Ну, косвенно, — нехотя соглашается Голдстрейн. — Хотя… — Мы живём в мире, где кроме нас, людей, есть куча опасных и неразумных тварей, которые запрограммированы на убийство и пытки, — перебивает Берта. — По своей ли воле они это делают — отдельный вопрос, но мы должны быть готовы защищаться. — Берта, не обижайся, но мне кажется, что ты переутомилась, — вздыхает Розмерта. — Последние новости… твоё увольнение. Скандал… — Назови мне хоть одну волшебную расу, которая так размножилась бы за последние несколько лет? — выпаливает Джоркинс. Её глаза лихорадочно блестят. — Давай, называй. Гномы? Эльфы? Может, русалки? — Я так полагаю, что ты знаешь? — Оборотни. — Хм, и только? — недоверчиво произносит Розмета. — Газеты не читаешь? — опять усмехается Берта. Её улыбка всё больше напоминает звериный оскал. — Нападения участились. И всё чаще со смертельным исходом. Мунго, конечно, пытаются сделать всё, что в их силах, но жертвы добровольно «умирают», предпочитая лучше могилу, чем животное существование. — Это правда? — морщится Голдстрейн. — Если в течение двадцати часов после укуса оборотня не утолить жажду кровью, то организм не справится с выбросом адреналина, и единственным выходом для него станет… инфаркт? — Именно так, — облизывает пересохшие губы Джоркинс. — Я хоть и не медик, но кое-чему научиться пришлось. За это время, что я была… в непосредственной близости к ним… — Ты была… в непосредственной близости от оборотней?! — глаза у Розметы округляются. — Что, прости? — Я находилась в плену. Под заклинанием Империо, — говорит тихо Берта. — Это всё из-за Люпинов. Они меня сдали Сивому. — Подожди… как это так? — Да-да, — проговаривает Берта. — Они посчитали, что я представляю угрозу их сыночку-оборотню, когда узнала о том, что он у них в деревне обосновался. Куриц таскает, детей пугает. Его папашка осматривал меня после поездки на море. Я там болячку подцепила… Берта демонстрирует распухшую руку. — Сын Джона Люпина — оборотень? — выкатывает голубые глаза Голдстрейн. — Да ты что! — С двенадцати лет, — кивает Берта. — А укусили его ни где-нибудь, а именно в Хогвартсе. В Запретном лесу. Вот тебе и зачистки «проходят на ура». — Ты что-то говорила про страх смены власти, — напоминает Голдстрейн, крепко задумываясь. — Помнишь? — Не одни мы в предвкушении переворота. — С чего бы оборотням так активно размножаться? — Розмета постукивает пальцами по стойке. — Они кусают только в полнолуние, ведь так? — Это не такая и редкость. Полнолуние бывает каждый месяц. — Их постоянно истребляют. Они же не могут опережать темпы охотников. Я в это просто не верю. — Роз, послушай, что я хочу тебе сказать: зря ты так спокойна. Ты знаешь, что в их клане уже произошёл переворот? — заговорщически шепчет Берта. — Первый — двадцать лет назад. Второй — сейчас. — Ты так говоришь, словно знаешь, кто и как совершил их. — Тебе теперь стало страшно? — догадывается Берта с каким-то явным удовольствием. — Не говори чепухи, — отмахивается Розмета. — Я почти круглые сутки топчусь здесь. И даже домой приезжаю только на пару дней. Здесь я в безопасности. — Но это не значит, что в безопасности все остальные… — Тебя могут найти? — с ужасом смотрит на неё Розмета. — Оборотни знают твои запах… и могут найти тебя по следам… И этот Люпин… — Хочешь я тебя обрадую? — снова нелепо усмехается Берта. — Люпина взяли на пост преподавателя в Хогвартс. 1976 год. Окрестности Лондона. Лето стоит жаркое. Даже засушливое. Шестой курс уже за плечами, и Римус Люпин с трепетом и блаженством думает о том, что скоро он будет свободен. Родители обещают щедрый подарок к его восемнадцатилетию — позволить ему самому решать, кем быть. В аврорате, конечно, ему сразу дают от ворот поворот, но не только авроратом жива магическая Британия. Есть много разных замечательных профессий. Правда вот идти по стопам родителей Римусу никак не хочется: врачей в их семье и так достаточно. Несколько прадедов и прабабушек, как знает Римус, тоже были связаны с колдомедициной, а некоторые близкие родственники в сфере психологии добились немалых высот. Дом у Люпинов небольшой, но им хватает: два этажа и веранда. Всё это отец Римуса Люпина строит своими руками. Несколько гектаров земли, которые были заброшены, теперь становятся неким посевным полем. Овощи хорошо растут в грунте. И воды рядом полно. Соседи — это несколько десятков домов на противоположной стороне речки — не претендуют на эти земли. По рассказам матери Римус знает, что раньше они жили в большом фамильном поместье со слугами в виде эльфов и достатком в деньгах. Когда же он рождается, то бюджет семьи резко идёт вниз — мать не может полноценно работать. А у отца случаются конфликты с начальством, которое явно против повышения демографии: для одних из лучших в Британии колдомедиков, конечно, заводить ребёнка — решение не самое обдуманное. Второй серьёзный кризис у семьи случается в 1970 году. Римус плохо помнит, что было с ним сразу после укуса оборотня, но первые несколько месяцев он не явно выходил из дома и всё время болел. Благодаря связям отца всё же удаётся кое-как сдерживать вирус ликантропии, но без жертв не обходится никогда — Римуса кормят исключительно сырым мясом, дабы он получал свою порцию крови. Кормят с рук, под присмотром, в строжайшей тайне, чтобы мальчишка не сорвался. Весь третий курс в Хогвартсе Римус занимается на дому. Он осваивает программу куда быстрее своих сверстников. С общением дело обстоит сложнее: соседские дети сторонятся его, да и он (по наставлению родителей) редко заводит знакомства. Сейчас полдень, и Римус лежит на соломенной подстилке на крыше. Смотрит в бледно-голубое небо с редкими перистыми облаками. Из домика валит дым от печки. Труба на другой стороне покатой крыши выпускает вверх клубы сизого дыма. Римусу нравится этот запах — горьковатый, с нотками серы. Иногда, под настроение, он уходит далеко в поле и жжёт большой костер. Языки пламени, танцующие причудливый танец, успокаивают его. Местные, конечно возмущаются, что он устроит пожар, но никому невдомёк, что перед ними — волшебник. И он заклинанием разводит огонь, и другим гасит его. Спокойная (относительно) жизнь снова заканчивается. Когда год назад к дому Люпинов переезжают две семьи магглов. Одни из них — нормальные люди, а вторые — те, которым вечно что-то не нравится, но проблема в том, что они сами делают этот «ненавистный» выбор, а все вокруг становятся виноватыми. Римус, глядя на их перепалки между собой, всегда вспоминает великого писателя Шекспира, который отлично описал взаимоотношения двух враждующих родов в своём произведении «Ромео и Джульетта». Правда, в этот раз всё куда эпичнее и прозаичнее: у одних растёт сын, а у вторых — дочь, но они терпеть не могут друг дружку, как бы ни старались притереться. Римус замечает, что девочка всё чаще смотрит на него, когда он выходит из дома. Особенно летом, когда есть возможность подольше побыть на свежем воздухе. Её отец кузнец, и в местном конном центре его очень даже хвалят. Римус любит лошадей — он превосходно ездит верхом, и берёт себе на правах «постоянного клиента» жеребца на каникулы. Конечно, в лунные циклы Римус старается не приближаться к животному, чтобы не спугнуть, но во время превращений он всё равно так или иначе обращает коня в панику. В закрытом загоне, который сколачивает его отец специально для того, чтобы Римус-оборотень мог подышать воздухом, есть прорезь, выходящая как раз на поляну, где пасётся жеребец… Трагедия случается поздним вечером летом 1975 года. Джон как обычно готовит для сына загон. Приближается полнолуние, и Римуса нужно изолировать. Всё идёт своим чередом — родители привыкают к этим неприятным, но все же обязанностям, и выполняют простейшие инструкции по безопасности, чтобы их сын, не дай Мерлин, ни на кого не кинулся. Джон Люпин сперва запирает Фула (чёрного арабского скакуна) и наливает ему в поилку много воды, чтобы утром, пока Римуса не отпустит от ночных метаморфоз, не ходить с лошадью на водопой. Затем ведёт под невидимыми чарами сына в другой загон — поменьше и потемнее. Там на соломенной подстилке стоит миска с водой и немного еды на газете. К самой прочной стене привязана металлическая цепь с намордником и подобием кандалов. Римус (опять же) сейчас смутно помнит, что случается ночью, когда он, ни о чем не подозревая, сидит себе смирно. Правда Фул ведёт себя более агрессивно и ржёт на всю округу. Агнесс, — а именно так звали девушку — оказывается (чёрт её знает почему так поздно) на улице. Насколько знает Римус, у неё в это время вечерний выгул собаки. Но именно в эту ночь мистеру Болдуину не стоило бы отпускать дочурку без присмотра… Белоснежный пудель с крикливым лаем набрасывается на дверцу загона Фула. Конь, изрядно потоптавшись на месте, вдруг вырывается из загона и начинается беготня по двору — пудель удирает от взбешенной лошади, а Агнесс гонится за собакой. Римуса это всё, конечно, только раззадоривает — оборотень, почуявший лёгкую добычу, рвётся наружу. Агнесс, видимо от переизбытка любопытства, подходит слишком близко… Когда подоспевают Джон Люпин и мистер Болдуин — уже поздно. Римус, себя не помня, набрасывается на девушку. Был ли хоть один шанс? Если бы она не так вопила, — то, кто знает — вдруг, он бы не стал набрасываться? Оборотень разрывает Агнесс артерию — она умирает, и даже «скорая магическая помощь» от Джона не успевает ей помочь. Люпинам приходится долго расхлёбывать последствия той ночи: родителей бедняжки Агнесс приходится подвергнуть заклятию «обливиэйт». Начисто стереть дочь из их памяти не получается, и с тех самых пор мистер Болдуин уверен, что его девочка просто уехала учиться в Нью-Йорк. И он всё ждёт выходных, чтоб можно было связаться с ней по маггловскому телефону. Жена его не выходит больше из дома и часто плачет — Римус слышит её плач за несколько десятков метров, ведь слух у него, как и зрение, отменные. Джон Люпин изо всех сил старается убедить и сына, и себя, в первую очередь, что всё поправимо. Но Римус уже знает — нет. Обратного пути у него больше нет. Теперь он, вкусивший плоти человеческой, не сможет нормально существовать среди людей. Начинается затяжная депрессия. Сперва Римус пытается сбежать из дома, затем — набрасывается на отца и мать в знак протеста, но к превеликому счастью, не причиняет им вреда, а после — и вовсе наглухо закрывается в себе, и перестаёт общаться даже с лучшими друзьями. — Давай в разведку, Хвост, — слышит Римус внизу. Он резко поднимает голову и принюхивается. Привычный запах псины и печёных яблок ударяет в ноздри раньше, чем Люпин успевает подумать о том, что его друзья — Сириус и Питер — всё же находят его. — Наверняка же на крыше прохлаждается. — Что вы здесь делаете? — Римус мигом свешивается с крыши, не боясь упасть — у него отличная координация. — Бродяга? Хвост? Сириус Блэк усмехается. А Питер Петтигрю превращается из крысы обратно в человека. Посылать его «на разведку» всегда очень удобно — в любую щель пролезет. — Бросишь тебя тут. Засохнешь же от жары и тоски. Как лист. — Сириус оглядывает строение с придирчивым хмыканьем. — Значит, вот ты где коротаешь время во время каникул? — А тебе не нравится? — Да нет, мне в принципе всё равно. Лишь бы крыша была и кормили дважды хотя бы, — произносит с усмешкой Сириус. — Правда, Хвостяркин? Меня ж из дома на совсем турнули. — Лихо ты, — присвистывает Римус. — Всё же не смогли поговорить по душам? — Не-а, — мотает головой Сириус. — Но мне уже плевать. Люпин (с определённого рода грацией) спрыгивает на землю, приземляясь на четвереньки. — Но зачем… вы ко мне приехали? — А я тебя предупреждал, — взмахивает руками Питер, обращаясь к Блэку. — Выгонять того и гляди начнёт. Я умываю руки! — Ага, валяй, — с удручённой интонацией бубнит Сириус. — Куда намылился? В дом к пьяницам? Твоя бабуля уж ничего не сможет сделать — отошла от мира сего. Жаль старушку. — У тебя бабушка умерла? — тут же спрашивает у Питера Люпин. — Неделю назад, — кивает Петтигрю. — А что с особняком? — А его временно оккупировали дальние родственнички, — хмыкает Сириус. — Наследство делят. И плевать, что всё Хвосту отписано… Гуляют уже седьмой день. Вытурить их оттуда не получится — себе дороже. Мы пробовали, но лишь получили по шее. — Не позавидуешь вам, — вздыхает Люпин. — А ты думал, что у одного тебя жизнь не сахар, Лунатик? — с хохотком добавляет Сириус. — Мы с Хвостом подумали и решили: чего будем ютиться где попало, когда у тебя тут раздолье… и поддержка, вроде, нужна. Знаешь, коллективно переживать неприятности проще. Так вроде все говорят. Давайте проверим? — Вы свои неприятности на мои не равняйте, — злится Люпин. — У вас всё пройдёт — будет на вашей улице праздник. Ты, Хвост, выкупишь бабкин дом, когда подрастёшь, а ты, Бродяга, помиришься с роднёй…, а вот мне всю оставшуюся жизнь теперь быть не то человеком, не то существом с клыками… от которого все шарахаются — только подойди. — Ну, если ты небритый и помятый, как сейчас, будешь к людям соваться, то, может, и шарахнуться, — Сириус подходит к Люпину и шутливо треплет того по волосам. — Меньше хандри, и тогда, возможно, найдёшь в волчьей жизни что-то полезное. Кстати, расскажу тебе чего… — У Бродяги теперь вон медаль есть, — Питер перебивает и указывает на грудь Сириуса. — Видал? — Откуда это? — Римус с любопытством разглядывает серебряную медаль на цепочке, где написано: «Собака — друг человека. За спасение утопающих». — Надо же, Бродяга… как ты сумел так засветиться? — Да я не хотел светиться, — буркает Блэк. — Так вышло. Вон Хвост знает — шли себе по помойкам, мало ли, найти чего дельное, но тут… на окраине Лондона, знаешь ли, дожди были затяжные — так вот, — продолжает он. — Вдруг — слышим, что плачет кто-то, зовёт на помощь, кричит… Обратились в животину, чтоб проще смываться было… но… там в реку свалилась девочка маленькая, а маманя пьяница, похоже. Бегает по набережной и вопит… даже не смогла спасателей вызвать. — И ты, как истинный герой, кинулся спасать девочку-магглу? — слегка недоверчиво спрашивает Римус. — Серьёзно? — Колебался, — отвечает за друга Питер. — Но потом уже выбора не оставалось — либо утонет девчонка, либо надо было прыгать. 2001 год. Острова Британского Архипелага. Азкабан — Добрый день, Ваше преосветлейшейтво, — приветствует Корнелиуса Фаджа начальник тюрьмы для магов и колдунов. Это высокий и худой мужчина с бледным лицом. Отросшими седыми волосами он почти подметает грязный деревянный пол, небрежено уложенный на каркасе из чёрного камня. — Как добрались? — Трансгрессия — великое чудо, — поясняет Министр. — Если не считать того, что Дементоры порывались напасть на меня и на мою сопровождающую свиту на входе, то… — Ах, простите за это, Ваше преосветлейшество, — с улыбкой говорит мужчина. — Меры предосторожности. Не хотим, чтобы снова кто-то смог сбежать, как Блэк. — С Блэком всё ясно и понятно. Но нужно уметь признавать ошибки, — крякает Министр, проходя в небольшую мало освещенную комнату с облезлыми стенами. Когда-то она служила допросной, но теперь — это комната для свиданий. — Я приехал с ходатайством разобраться. Думаю, что вы поставлены в известность, так? — Да, — коротко кивает начальник, звеня массивной цепью от наручников на мантии. — По поводу Тонкс? — Именно. — Фадж садится на стул, предварительно заклинанием очищения смахнув с него пыль. — Грюм должен предоставить мне какие-то доказательства, позволяющие помиловать девушку. Хотя, я до сих пор не понимаю, почему она это сделала. Сколько раз вы её допрашивали? — Много, — не жаждет вдаваться в подробности начальник тюрьмы. — Она молчит как партизан. Даже пробовали применять пыточные, но… — Пыточные? — морщится Фадж. — Не увлекайтесь этим, если преступник вполне сознателен, то из него всё можно вытрясти словами. И убеждениями. — Это у кого как, сэр. Недавно было дело с жестокими убийствами детей-магглрождённых, так там — только вышка. А пытки — как мёртвому припарка. Так и то, когда казнили урода, даже на эшафоте он умудрялся всем вокруг глаза намозолить и проорать, что цель его жизни жалкой — это служение силам зла. — Да, я слышал об этом, — проговаривает Корнелиус. — Кажется, это единичный случай после массовой казни Пожирателей смерти, приверженцев Тёмного Лорда, в 1992 году? Амелия Боунз вынесла такое решение всего во второй раз за всю свою судебную карьеру. Но… это оправдано. — Да, верно, — соглашается начальник. — На прошлой неделе у нас была проверка Высшей магической судебной палаты. Миссис Боунз приезжала лично. Проверяла камеры, условия проживания заключенных в разных блоках. Сходили мы с ней даже в камеры к особо опасным тварям, вроде той, что сидит в 666. — Беллатриса Лестрейндж, — потирая лоб, говорит Фадж. — Да уж. Такое тоже нескоро забудешь. Судили повторно её больше года. И всё время ведь всплывали новые ужасные подробности. Я читал отчёт Амелии, она мне недавно присылала его. Нарушений у вас по минимуму, как я успел заметить, но всё же они есть… Начальник Азкабана потупляет взгляд. — Простите, я опоздал! — разносится басовитый голос, и двери распахиваются. — Господин Министр! — Аластор, — поворачивается к нему Фадж. — Тебе стоило бы прибывать вовремя. У меня не так много времени. Грюм и начальник Азкабана обмениваются крепким и почти дружеским рукопожатием. Аластор Грюм — мужчина среднего роста и плотного телосложения. Его большая (круглая по форме) голова с небрежно зачесанными рыжеватыми волосами и пробивающейся сединой, вертится, как на шарнире. Одного глаза нет, но зато на его месте красуется другой — более усовершенствованный механический чудо-глаз — вместе они способны высмотреть даже крохотную мушку в стоге сена. Кроме изувеченного лица, Аластор может похвастаться отсутствием и левой ноги. Там — металлический протез. — Не будем разводить пустой трёп, — говорит Грюм, плюхаясь на место Фаджа, который любезно встаёт, дабы усадить инвалида. — Я здесь, чтобы предоставить вам, Министр, вот это. Фадж с энтузиазмом берётся за папку. — Ох, Грюм, я уже читал это дело, — вздыхает вдруг Корнелиус. — Ну чего мы добьёмся, если будем одно и тоже перемусоливать? Я думал, что у вас есть другие свежие сведения, которые… — Если бы вы внимательно изучили эти сведения, — говорит с нажимом Грюм, — то знали бы, что в ваших палатах завелся шпион. Пожиратель! Которого весьма удачно ликвидировали. Но кто? Не авроры ваши хвалёные, а простая девчонка, вчерашняя школьница! — И, по-твоему, за это стоит поощрять?! — Я этого не говорил, — насупливается Грюм. — В Визенгамотте и так учли все смягчающие обстоятельства, — проговаривает начальник тюрьмы. — И её молодой возраст, и больную мать, и трагедию детства…, но всё равно, это не отменяет того факта, что Нимфадора Теодор Тонкс совершила разбойное нападение на беззащитных людей и затем убила… — Кто вам сказал, что они были беззащитны? — оскаливается Грюм в грозной манере. — Вы там были? Вы всё видели?! — После процедуры принятия Сыворотки Правды, удалось выяснить, что Тонкс нападала как раз в то время, когда все они были на площади. Все жертвы были уязвимы… Деревню магглов пришлось сжечь. И всех оставшиеся переселить, предварительно стерев им память. — Она разве не сказала, что искала среди тех людей одного, конкретного человека? — Нет, — мотает головой начальник Азкабана. — Крепкая девочка, — вполголоса говорит Грюм. — Раз и сыворотка не взяла… — Она — метаморф, — хмыкает собеседник. — Редкость. Они, как известно, куда сильнее в энергетическом плане, чем даже чистокровные маги. — А я вот почему-то в курсе, что именно послужило толчком к этому отчаянному шагу, — говорит Грюм. — Быть может, потому, что вы, в своё время, точно также попустительски отреагировали на мою мольбу о помощи?! — Визентгамотт признан невиновным в ваших проблемах, сэр, — чеканит мужчина, поправляя свою мантию с нашивками. — То, что мы схватили вашу супругу, которая была под оборотным зельем… — Не хочу и вспоминать! — рявкает рассвирепевший Грюм. — Заткнись! — Кто вёл дело Тонкс? — спрашивает Фадж, почти не слушая их перепалки. — Брайан МакДугалл, — отвечает Аластор. — Старый приятель нашего Джона Долиша. — У Долиша ведь убили сына, Мерлин! — Конелиус хватается за сердце. — Я сам отец и знаю, что это такое. Грюм, послушай меня: решение по этому вопросу уже вынесли. Тонкс виновна! И точка! Она убила сына верховного мракоборца! — МакДугалл подтасовал факты. Это ж понятно, — хмыкает Аластор. — Он всегда был выпендрежником! Не поймал ни одного Пожирателя, а медалями себя обвешал, как ёлку в Рождество! — Ну, одного он всё же поймал, — говорит злой Фадж. — Эйвери ведь сидит благодаря ему! — Эйвери сдался сам! — рыкает Аластор и поднимается с места. — МакДугалл лишь его грязно шантажировал и заставил в обмен на скощение срока облечь семью на муки! Они в кабале, о которой подумать страшно! — Семья Пожирателя смерти заслуживает другой участи? — со смешком вставляет начальник Азкабана. — Анекдот новый? Аластор одним лишь взглядом заставляет мужчину заткнуться. — Это не доказано, Грюм! — фырчит тут же Фадж. — А вот про твои похождения и кровавые методы допросов уже легенды ходят. И мне в уши льются такие истории, от которых кошмары снятся! Грюм поджимает губы в негодовании. — Ты не пойми меня неправильно, Аластор, — примирительно произносит после паузы Корнелиус Фадж. — Мы вполне довольны твоей работой, но вот… ты чаще вместо преступника привозишь нам живой труп. Да, ты его допрашиваешь и выбиваешь ценную информацию, но нам-то тоже нужны сведения… — Работаю, как научен. И так, как считаю нужным, — коротко бросает слова Грюм. — Не нравится — увольняйте, но без меня и моих сведений вы вообще никуда не уедете. — Нам потом приходится расхлёбывать твои косяки. Сейчас появилось множество организаций, защищающих права магов и не только их, — говорит Фадж. — Ты пойми только одно: сколько бы ты не пересажал гадов — семью тебе это не вернёт. Аластор Грюм на мгновение меняется в лице. — Обязательно было мне это озвучивать, господин Министр? — Я догадываюсь, почему тебя так заботит её судьба, — произносит Фадж с некоторым сочувствием. — Она так напоминает тебе дочь… Аластор сжимает руку в кулак. — Но решение принято. Она осуждена. Семь лет в Азкабане, — Министр делает движение волшебной палочкой, и папка закрывается. — Это не пожизненный срок. Отсидит — выйдет. Умнее станет. Я надеюсь, что станет, Аластор…