Волчьими тропами

Вряд ли позабудут стены, Как летали люди из окна напротив. Белые пижамы, сонные одеты Не найдут ответы, не найдут запреты, Закрывал глаза свои, рукой держал твои — Я не хотел, чтобы ты видела те фонари, Зажигали вдали большое пари — Гаснут на дне фонари. Лети, моя душа, не спеша, Я буду продолжать дышать — я сделал шаг, Пока другие спят по разным этажам, Закрыв свои глаза, как по лезвию ножа, Лети, моя душа. Вряд ли позабудут стены, Как летали люди из окна напротив. Старые плакаты, сорванные ветром, В доме нету света — не найти ответа. Мои руки все были в крови, Ты просила меня: «Отпусти!» Я открыл тебе после глаза — Ты увидела те фонари… (HOMIE)

— Аластор, не сейчас! — Амелия буквально выбегает из зала. — Поговори с Фаджем! — Я бы и рад, но вот незадача: Фадж и направил меня к тебе! — Грюм догоняет женщину, прихрамывая и опираясь на большой деревянный посох. — Ты снова будешь меня убеждать в том, что не просмотрела дело Долиша-младшего? За столько времени?! — Просмотрела, — врет Боунз, отворачиваясь. — Не раз. — И что скажешь? — прищуривается Грюм. — Ничего нового. Боунз знает — если дать Грюму волю, он загрызет, но слезет со своими «гениальными» версиями. Последний их разговор, всплывая в памяти, вызывает у Амелии лишь головную боль — кровавые кадры с места трагедии, случившейся недавно в Косом переулке, кого угодно могут вывести из равновесия. Грюм выдвигает слишком много обвинений в адрес тех, в чьем благородстве и верности нет сомнений. На то он и повёрнутый аврор. Но Амелия не может отрицать тот факт, что его слова оставляют её в полнейшем шоке: крохотное предположение, но раздутое до масштабов мировой трагедии, которая вполне может случиться, если никто не вмешается, — это испытание для воли. Осознавать собственное бессилие всегда очень трудно, а особенно в ситуации, когда уже все вокруг говорят об этом. — Очень напрасно. — Я не пойму, чего ты от меня хочешь? — Пора бы вычеркнуть Тонкс из черного списка. Нет? — Грюм сверлит Амелию убийственным взглядом своего чудо-глаза. — У девчонки начинается новый этап в жизни — ей скоро на стажировку, а она всё ещё носит тебе рапорты! — И будет носить. То, что я освободила её условно-досрочно, отнюдь, не значит, что суд считает её полностью искупившей вину! — Она как раз и невиновна в том, что ей вменяют! — Пустая трата времени, — качает головой Амелия. — Говори, если есть что-то более существенное, и давай каждый пойдет по своим делам! — И много ли у тебя нынче дел, мадам Боунз? — с ехидцей замечает Грюм. — Возглавить Комитет обеспечения безопасности волшебников — как, по-твоему, достойное дело? — с издевательскими нотками произносит Амелия. — Или всем страдать паранойей, как сам, прикажешь? — Если ты возглавишь КОБВ, то кто будет сидеть в суде? — Мне кажется, что это уж точно не твоего ума дело! — Если я работаю здесь, значит, имею право узнать, как идут дела! И к тому же, Министерство по-прежнему в опасности! — Грюм тоже повышает голос. — И мы тоже! — С чего ты взял? — Амелию вдруг всю прошибает холодным потом от его слов. — Аластор, после смерти шпиона, в лице сына Джона Долиша, мы можем вздохнуть спокойно… — Ошибаешься, — цедит Грюм. — Потому, что никакой смерти не было — он жив! — Он не может быть жив, — ледяным тоном произносит Боунз. — Он был убит три года назад. Его кремировали, и прах сейчас находится в доме его отца… — Да, кремировали, но экспертизу никто не проводил! — Джон Долиш опознал его, — говорит Амелия. — Этого вполне хватило… — А про Оборотное зелье ты у нас не слышала? — Ты мне будешь рассказывать? — усмехается Амелия. — Я это знаю получше некоторых! Оборотное зелье после смерти субъекта, принявшего его, перестаёт действовать. — Есть и более мощный состав, позволяющий… — Грюм, — предупреждающе сверкает глазами женщина. — Хватит. Я сыта по горло. — Ты здесь редко бываешь, и тебя мало волнуют политические дрязги, я всё понимаю, — говорит он, причмокивая губами при этом отвратительно. — Но только у тебя есть кое-что, без чего нам, рядовым гражданам, просто не пробиться к этой гребанной справедливости. — И что же это? — Власть, — оскаливается во все свои неполные тридцать два Грюм. — В итоге, ведь от твоего решения зависит, кто и сколько будет сидеть, разве нет? — Самостоятельно я принимала подобные решения всего дважды за всю карьеру, — злится Амелия. — И властью, данной мне самим Почетным легионером высшей магической судебной палаты, никогда не злоупотребляла! — Да что ты! — охает Грюм. — Напомнить, что ты была в браке с Пожирателем Смерти?! — Спасибо, не надо… — Я-то знаю, какая ты у нас святая. Как из меня балерина! — рявкает Грюм, свирепея. — Знаешь, чем больше мы общаемся, тем больше я убеждаюсь, что говорим мы на разных языках… — Вот когда щенок Долиша, самого, мать его, осведомленного человека о делах Министерства, доберётся с этой информацией к нашему общему врагу… — Хорошо, допустим, ты прав, — вздыхает Амелия. — Но чем докажешь правдивость своих слов? — Начнем хотя бы с того, что «некто», по заверениям газет и новостных сводок в массах, продолжает сливать информацию из Министерства в чужие уши. — Извини меня, Аластор, но бегать за каждым работником Министерства и всех подразделений, и выяснять у него, не развешивает ли он уши где попало — мне жизни не хватит! Да и тебе тоже! — Естественно! — усмехается Грюм. — Пока рак на горе не свистнет, никто и пальцем не пошевелит! — И причем же тут мертвый… — Он живой!!! — опять орёт взбудораженный Грюм, ударяя концом посоха по полу так, что искры летят. — А соплячка-Тонкс, получается, убила… Амелия тревожно оглядывается назад — все волшебники давно покинули зал заседаний — и выдыхает. — Кого тогда она убила? — заканчивает за Грюма фразу Амелия. — Кого? — Неважно! — мгновенно говорит Грюм. — Не это сейчас важно! — Но всё же — убила, — утвердительно кивает Амелия и приближается к Грюму вплотную. — Ты ведь не отрицаешь того факта, что она убила мага, совершив тем самым самое гнусное преступление? Грюм чуть тушуется. — То-то же. И я поверю твоим россказням только в одном случае: если ты приведешь мне живого Долиша-младшего, — чеканит слова Амелия, — и предоставишь информацию, относительно той личности, которая, как ты говоришь, была по ошибке убита Нимфадорой Тонкс! — У меня уже есть предположения… — Мне нужны факты, — Боунз отворачивается и снова решает направиться по своим делам, но Грюм не так прост — он всегда знает, что именно нужно сказать, чтоб к нему прислушались. — А не пустые догадки. — Будут тебе сейчас «недогадки»… — Давай ты в приёмные дни заглянешь ко мне в отдел и там… — Времени нет! — Грюм неуклюже поворачивается вокруг своей оси и достаёт помятую папку из большого кармана плаща. — Посмотри на эти цифры, и всё поймёшь! Амелия бегло просматривает папку и отчеты в ней. Она знает, что ей ещё предстоит волокита с бумагами, едва она переступит порог кабинета Амбридж. — Кто, по-твоему, устроил бардак в Косом переулке? — Аластор выжидающе смотрит на Боунз. — Ты уже ознакомилась с материалами дела, насколько я знаю, и можешь сказать, что это точно были не маги! — Ты вздумал мои мысли почитать? — нахмуриваясь, осведомляется Амелия. — Это были оборотни! — Грюм будто и не слушает её. Амелия прикусывает нижнюю губу. Она еле сдерживается, чтобы не сорваться и не послать Грюма далеко и надолго. — Что оборотням понадобилось там? Среди бела дня! Это же чушь! — Они охраняют кое-кого, я уверен, — почти шепотом говорит Грюм. — Недалеко от Лютного есть местечко, где прячется, возможно, Тот-кого-нельзя-называть. — Ты перегрелся, — она резким движением возвращает ему папку. — Солнечные ванные не идут тебе на пользу. Запомни. — А, может, мы поговорим о тебе? — вызывающе смотрит на Амелию мужчина. — О твоём… зяте, например? Боунз резко задерживает в легких воздух и меняет выражение лица с нейтрально-отстраненного на абсолютно-ошарашенное. Судя по всему, она никак не ожидает, что он способен нанести такой удар — прекрасно зная всю ситуацию в семье её дочери, ставшей жертвой домашней тирании и насилия. — Они ведь всё ещё не разведены? — Грюм наседает, а Амелия вынуждена сглатывать и молчать. — Это дело лежит в твоём верхнем ящике вот уже второй год… а ты всё ждёшь и ждёшь… чего ты ждёшь, Боунз? Скажи мне! Скажи мне, чего ты ждёшь, когда покрываешь того, кто подавляет твою единственную дочь и отрицательно влияет на развитие магических способностей у внучек?! — Мои внучки — сквибы. А всё остальное тебя никак не должно касаться и волновать. — Хочешь я скажу тебе, почему-то дело все ещё лежит на «доследовании»? — Я позову охрану, — выдавливает Амелия, совершенно растерявшись. — Если не закроешь рот, Грюм… Мало тебе было прошлого скандала? — Мои скандалы — ничто, по сравнению с тем, какие скелеты вы все тут скрываете! — Аластор никогда не может отказать в «удовольствии» разбередить раны и себе, и другим. — И ещё умудряетесь ходить с таким напыщенным видом будто все, кто ниже ростом или рожей не вышел — просто дерьмо! — Точнее и не скажешь! — насмешка сзади заставляет Аластора обернуться, опираясь на посох. — И ты, между прочим, самый яркий тому пример. Грюм молниеносно вытаскивает волшебную палочку и целится в идущего навстречу Яксли. — Жаль, что Ранкорн не уложил тебя в гроб, а только ранил! Ничего удивительного — он же тихоня. Но когда-нибудь я лично устрою тебе взбучку, и никакие связи с Судебной палатой тебе не помогут! Корбан замирает на месте, когда видит, что палочка Грюма смотрит ему прямо в грудь. После заварушки с Ранкорном, Яксли тоже подвергается определенным санкциям, и его палочка временно передана в архив для проверки. Зная истеричного Грюма и его страсть устраивать «шоу по демонстрации своей крутости» на глазах у других волшебников, Корбану совсем не улыбается перспектива выходить один на один с аврором. И ещё больше усугублять ситуацию. Тем более, за спиной Грюма маячит Амелия. Яксли смотрит на бывшую жену и понимает, что она явно расстроена и подавлена. Куда больше, чем перед тем, как они расстались перед дверьми зала. — Смотри, Грюм, как бы тебе потом не пришлось пожалеть об этих словах, — глаза Яксли наливаются кровью. Он отличается злопамятностью. Руки мужчины сжимаются в кулаки. — Потому что я их запомню… — Я сотру тебе память, не волнуйся. — Аластор делает шаг вперед, и Яксли весь напрягается, словно проглатывает лом. — Перед тем, как убить. Так что, ты забудешь мои слова. Но запомнишь другие: «За всё в этой жизни придётся платить! Кому-то по справедливости, а кому-то — вдвойне!» Грюм слегка дёргает рукой, а глаза Яксли расширяются. — Экспеллиармус! — Амелия выбивает палочку. — Что, мадам Боунз, своя рубашка ближе к телу? — усмехается аврор. — Значит, выслушивать ходатайства и подавать апелляции по делу зелёной и оступившейся по глупости девчонки — это нарушение закона, а покрывать Пожирателя смерти и семейного тирана — норма? — Не передёргивай! — раздражённо говорит Амелия, возвращая Грюму волшебную палочку. — Безгрешных среди нас нет! — Когда всё изменится, ты ещё поймёшь, что была неправа. — Грюм грубо вырывает из пальцев Амелии десятидюймовую, достаточно толстую терновую палочку с сердцевиной из когтя варана. — Но вряд ли будет возможность что-то исправить… 2002 год. Острова Британского Архипелага. Азкабан — Запрещенные предметы, либо же зелья при себе имеете? — Никак нет, — Аластор неуклюже расставляет ноги — здоровую и металлический протез — на ширину плеч и поднимает руки, пока на входе в безопасный коридор, где нет Дементоров, служащие Азкабана обыскивают его, прибывшего для допроса Пожирателя смерти. — Не первый же раз видимся — пора бы запомнить… — Действуем согласно инструкциям, сэр, — пожимает плечами охранник, доставая из специальной ниши чашу и наполняя её жидкостью без цвета и запаха. — Палочку у вас уже взвесили? Грюм, ни говоря ни слова, поджимает губы, и его палочка, будто под воздействием некой ментальной силы, сама выпрыгивает на облупившуюся столешницу. — Цель визита продублируйте для внесения в протокол, — просит другой волшебник, носящий на спецовке специальный значок Министерства магии. — Почерк в письме, увы, оставляет желать лучшего. — Известно, что те, у кого почерк дрянной, думают в сложных и опасных ситуациях куда резче, а за мной даже гоблины рукастые записывать не успевают, — оскаливается Грюм. — Не так, разве? — Мы не проверяли, сэр. Итак, какова цель вашего внепланового визита? Грюм недовольно фыркает — обычно он, на короткой ноге общавшийся с представителями охранного блока, мог сколько угодно травить им байки и свободно изъясняться так, как привык, а не сухими фразочками для «протоколов». — Цель нашего визита проста… — за спиной у охранников материализуется высокая фигура в тёмно-синей мантии. С длинной седой бородой и спущенными на самый кончик носа очками-половинками, — мы желаем допросить Уолдена Майкнера, заключенного Пожирателя Смерти, и найти одно крайне важное звено в цепочке ужасных событий, что случились много лет назад. Служащие Азкабана не смеют возразить и только кивают. — А то, что почерк у меня никакой — я знаю. Но в последнее время стараюсь исправиться, — улыбается им Альбус Дамблдор. — Можно идти? Не волнуйтесь — мы знаем, куда. Грюм, усмехаясь, делает последний глоток из большой чаши с позолоченной, причудливой формы, ножкой, на которой изображается пленник, весь в кандалах и с биркой смертника на шее — он, стоя на коленях, перед казнью просит своего палача дать ему воды. Эта чаша — реликвия самой страшной тюрьмы для магов. Она — как гарантия того, что во время допроса или иных манипуляций с заключенными, тот, кто соизволит примерить на себя роль палача, обязательно проявит человечность. Во избежание несчастных случаев и неконтролируемых выбросов агрессии с обеих сторон. Жестокости в Азкабане и так навалом. Для особо буйных или желающих сбежать есть одиночные камеры без потолков — Дементоры днюют и ночуют с осужденным до тех пор, пока он не задумается над своим поведением. Принятие «раствора милосердия» с некоторых пор — обязательная процедура перед любым допросом. — Дрянь редкая этот раствор! — ворчит Грюм, вытирая рот ладонью, когда они с Дамблдором выходят из каморки, носящей гордое название «охранный пост». — У меня от него того и гляди диарея начнется! — Милосердия заслуживают немногие, — произносит Дамблдор. — А все эти жесты нужны лишь для отвода глаз. На бумаге отчеты из Азкабана выглядят куда приятнее действительности. И блок, где расписываются мирные посиделки авроров с желающими стучать на своих бывших коллег Пожирателями — вранье в чистом виде! Министерство и суд не может дать Пожирателям ничего такого, чего у них не было при истовом служении Волан-де-Морту. — И не говори-ка, Альбус! — хромой Грюм едва поспевает за громадными шагами Дамблдора. — Кстати, я забыл тебя поблагодарить за прошлый раз… ну, ты понимаешь — сорвался, с кем не бывает. Просто с подонком, подобным этому, нечасто встречаешься. — Ему повезло, что он не из нашей страны. — Одним словом, я твой должник теперь! — Грюм переводит дух перед массивной дверью камеры. Возле дремлет охранник. Грюму приходится растолкать молоденького парнишку посохом. — Проси, что хочешь, Альбус, я не откажу… — Уже прошу, — кивает на двери Дамблдор. — Мне невероятно нужна кое-какая информация. И я не уверен, что он расколется только от хорошей порции угроз и пыток. Надо действовать намного тоньше, Аластор… справишься? Это и для тебя будет проверкой. Несколько засовов, громыхая, открываются. Миловидный охранник, явно только оперившийся и даже не проходивший специальной аврорской стажировки, что-то бубнит про «технику безопасности во время нахождения в камере с заключенными», но ни Грюму, ни тем более Дамблдору, нет дела до этого детского лепета. В помещении стоит жуткий холод — явно Дементоры заглядывали. Холодные стены повсюду. Кажется, что во все стороны, до конца мира, до той чертовой черты будут продолжаться эти холодные каменные стены. И завывающий ветер, поющий грустную песню о том, что здесь, в Азкабане, нет и капли жизни. Здесь есть только ожидание. Тянущее за вены, ломающее ребра натиском неизбежности, томительное ожидание хоть чего-нибудь. Какого-нибудь движения. Течения. Хотя бы ложного ощущения того, что ты всё ещё существуешь. Толстые стены из грубого камня не пропускают свет и тепло. Разве что на верхнем ярусе располагаются камеры чуть просторнее, и там есть крохотные окошки с ржавыми прутьями (разогнуть и выбраться через которые не попытались только идиоты) — туда иногда проникает солнце. И каждая минута становится более осмысленной… — Здравствуй, Майкнер, — первым заговаривает Дамблдор. Его голос — тихий, спокойный и даже в какой-то степени приторно-мягкий, наводит Аластора на мысль, что так общаются лишь с обиженными детьми. — Давно не виделись. Грюму прежде не выпадает случая раньше встречаться с Уолденом, с человеком, чье имя тоже постепенно входит в историю магического мира, по случаю того, что именно Майкнер считается единственным оставшимся в живых свидетелем первого преступления Тома Марволо Реддла, случившегося на их собственном выпускном в 1971 году. Вспоминая всё то, что он мог услышать от знакомых авроров, Аластор отмечает, что на приветствие со стороны Дамблдора Пожиратель не отвечает. Сидит в углу на полу, поджав под себя ноги и смотрит в одну точку. Он, судя по рассказам, вообще отличается крайней замкнутостью после ареста в 1991 году, когда Тёмный Лорд наконец-то заканчивает своё земное существование. Майкнер, согласно скудному личному делу, не произносит ни слова с тех самых пор, как его приговаривают к пожизненному сроку, заменив таким образом высшую меру — казнь. — Не знаю, в курсе ли ты последних новостей, Майкнер, — Дамблдор проходится по камере, — но случилось то, чего никто не мог ожидать. Тот-кого-не-стоит-называть вернулся. И я, как видишь, пришёл к тебе за ответами. Это вовсе не дешёвая попытка на бартер, как ты мог бы подумать… Майкнер медленно поднимает глаза, по-прежнему сидя и не двигаясь. — Глупо бравировать и говорить, что у меня есть план, — Дамблдор закладывает руки за спину, а Грюм тем временем держит Пожирателя на мушке, направляя на того палочку. — Хотя, некоторые мысли меня посещали. И ты сыграл в их утверждении не последнюю роль. Мы могли бы пригодиться друг другу… Майкнер всё ещё молчит. Он смотрит как затравленный зверь, готовый в любой момент либо броситься на врага и умереть в неравном бою, либо… сбежать далеко и надолго, чтоб никто никогда его не нашел. — Разговаривать-то умеешь? — Грюму не нравится столь апатичная реакция Майкнера. — Ну-ка, открывай рот, я тебе прополощу, если забился каким-нибудь дерь… — Аластор! — Дамблдор неодобрительно качает головой. — Я не понимаю, чего ты с ним сюсюкаешься?! — Грюм в негодовании прожигает Альбуса взглядом. — Моё чудо-око видит то, чего не видят твои замутненные воспоминаниями из прошлого глаза! — Даже если так. — Дамблдор продолжает гнуть свою линию. — Я уверен, что разговор по душам нам сейчас больше принесет пользы, чем оскорбления и унижения. — Выкладывай свой план, Альбус! — в нетерпении выкрикивает Грюм. — Ты вел дело о чудом спасшейся девочке, помнишь? Твоя выпускная работа перед поступлением в аврорат была посвящена ей. — Допустим, но… — Что с ней стало? — А что может стать после такой тяжелейшей психологической травмы?! — рыкает Грюм, не сводя с Майкнера палочку. — Свихнулась она! Теперь вместо магического образования получает лекарства в маггловских клиниках! — У тебя есть её фото? — Дамблдор будто издевается. — Альбус, Мерлин тебя поимей! Зачем?! — Я знаю, что ты носишь с собой небольшое портфолио, так это называется у магглов… верно? Покажи мне. Аластор не решается отвести кончик палочки от лба Майкнера, пошевелившегося, видимо, уставшего сидеть в одной и той же позе. Дамблдору приходится снова объяснить, что он, Грюм, совершенно не так истолковывает ситуацию, но скоро всё прояснится. — Тебя ведь не подвергали заклятию «Обливиэйт», Майкнер? — Дамблдор вскоре берётся за клочок старой колдографии и наклоняется к Пожирателю. — Узнаёшь её? — У него же все эмоции одинаковые! — Грюм отпинывает от себя съехавший со шконки матрас. — Альбус! Однако, удивлению и даже несвойственному для Грюма шоку нет предела, когда Майкнер буквально зубами готов выдирать у Дамблдора этот несчастный и без того сильно порванный кусок матовой бумаги. — Напомни мне, Майкнер, каково было условие от Тёмного Лорда, когда ты пошёл на дело вместе с Беллатрисой Лестрейндж? Уолден всё равно молчит. Видимо, отвык уже говорить. — Девчонка — полукровка! — бросает Грюм. — С похожей фамилией… Погоди, Альбус… значит, когда всё случилось… и когда Беллатриса… зашвырнула заклятие в тот дом… — Да, — кивает Дамблдор, отдавая заключенному колдофото. — Она убила в ту ночь её мать. Но вмешался Майкнер. Там их обоих и взяли наши авроры. — Она — его дочь?! — выпаливает Грюм, наконец-то понявший, чем именно Альбус собирается «убеждать» Майкнера.