***
Ночь первого дня. Одиннадцать тридцать три.
- Знаете, господин Чон, - елейным голосом говорит Мин, - я не подозревал, что наше с вами чаепитие накроется медным тазом, но такое произошло. Карма, видимо. - Значит, гребаная карма. - Ага. Ну, может, разъедемся по домам? У вас дома папа, у меня – пидарас: никуда не годится. Чонгук тяжело выдыхает и смотрит в упор своими красными усталыми глазюками. Юнги прыскает со смеху, но затем затихает, потому как альфа взгляд не убирает, наоборот, ласкает им растрепанные волосы и чуть помятое лицо, замечает то там, то здесь мазки синих чернил и еле видные родинки. Мин сглатывает нервно, хлопая глазами, и ерзает на сидении. - Блять, хватит глазеть, я ведь не статуя тебе! – пищит он, румянясь. – Хошь смотреть – фоткай и любуйся. Чонгук смеется, прикрывая глаза, а Юнги вдруг застывает. Потому что красиво. А Юнги любит все красивое (машина – исключение, Кихена Юнги любит из жалости). Голос у Чона совершенно обычный, не низкий и не пищучий, ну, обычный голос, у омеги он и то сексуальнее, но вкупе со всем остальным Чон Чонгук – фетиш-террорист, ей-Богу. А потому Юнги чуть открывает рот, облизывая нижнюю губу, и завороженно следит за каждой мышцей на лице альфы. Так, что немножко выпадает из реальной жизни, а просыпается от чужих губ, что аккуратно касаются его, и внутренне умирает от счастья (хотя, по словам Кихена, шпилиться в машине – странное счастье). Не встретив сопротивления, Чонгук кладет руку на шею, большим пальцем гладя острый подбородок, и приближает омегу к себе, углубляя поцелуй. Чонгукова машина не то чтобы лимузин, а потому спина затекает, и Юнги начинает кряхтеть, что совсем не способствует поднятию возбуждения. Чонгук смеется в губы, хватает омегу за талию и кидает на заднее сидение, накрывая своим телом. У Мина сначала кружится голова от резкого приземления, и он думает отпроситься на улочку поблевать, но все вроде проходит, и он расслабляется, позволяя Чонгуку нежить его в своих крепких объятиях. Они продолжают целоваться до последней капли кислорода в крови, отрываются, только чтобы глотнуть воздуха. В машине жуть как жарко, Юнги открывает окно на проветривание и загнанно дышит. Альфа усмехается и хватается минов ремень, вызывая у последнего удивленный вздох. Юнги немного страшно, он ведь давно ни с кем не был, давно не чувствовал себя в чьих-то сильных руках (у Кихена они костлявые), а потому трусит, но вскоре, после ряда мэйнстримных псевдокомплиментов типа «ты очень красивый» и «задница зачет» он кусает губу и тяжело выдыхает, позволяя Чонгуку стянуть брюки с нижним бельем и выкинуть на руль. Пальцы накрывают небольшое возбуждение, у Юнги перед глазами маленькие восторженные тэхенчики танцуют танец утят. Он издает протяжный стон, похожий на сексуальный, но, скорее всего, он не хотел видеть своего работника во время такого интимного момента. Чонгук ласкает аккуратный член, улыбается как дебил, когда слышит очередное хриплое завывание и в порыве чувств приподнимает рубашку и целует в живот, отчего кожа у омеги покрывается мурашками, а сам он дергается. Альфа скидывает с себя неприятно липнущую к телу рубашку и вновь припадает к блестящим губам, гладит худые бока, разводит коленкой ноги, проверяет растяжку, пытаясь закинуть ногу на спинку, но проваливаясь, слышит грязный мат в исполнении его отныне любимого голоса. Юнги, переставая ворчать, пыхтит несексуально, но как только чувствует прикосновение к ягодицам, замирает в ожидании и немного – в страхе. - Тшш, не бойся, - шепчет Чон, замечая состояние омеги. Он целует смазано в щеку и шарит в бардачке в поисках определенной вещи. - Ищешь презики? – осведомляется Юнги. Конечно, у таких писаных красавцев, как Чонгук, всегда имеются контрацептивы. - Нет, конечно, крем для рук, - фыркает альфа. - А. Ну, ладно, - бормочет Юнги и жмурится. В него проникает холодный палец. У Мина искры в глазах и немного позабытое ощущение. Ему не очень комфортно, но можно и потерпеть, тем более, перед глазами сосредоточенный Чонгук, и можно любоваться им. Альфа наклоняется к шее и чуть кусает, добавляя третий палец, и тут же целует, отвлекая от неприятных ощущений. Юнги дергает его за волосы, и мимоходом Чон думает, что если утром увидит где-нибудь лысину, то особо не удивится. Когда три пальца свободно проскальзывают в раскрасневшегося Мина, он пинает Чонгука по голове, призывая к более активным действиям. Альфа не обижается, стягивает брюки и с нажимом проводит головкой по покрасневшему входу, рывком входит наполовину, утягивая с губ болезненный вскрик. Мстит Юнги царапками чужой спины, которая его придавила и пытается отдавить внутренности. Нет, ему уже хорошо, и ничего не болит, но он продолжает истязать ее и, закинув ноги на спину, трет ими воспалившиеся царапины. Чтоб не ему одному было больно. Чонгуку все равно, даже прибавляет остроты ощущениям. В омеге узко, приятно тянет в паху. Он входит на всю длину, вырывая несдержанный хриплый стон и выходит, снова проникая. - И как? – интересуется он. - Попробуешь потом, - бурчит Юнги, цепляясь пальцами за чонгуковы плечи. Медленно входит, растягивая удовольствие, выходит, рывком входя до основания, у Юнги пальцы на ногах поджимаются до судорог, он хнычет, вскидывая бедра, и альфа ускоряется, чтобы снова дразнить. Капля пота скатывается по виску. Фрикции ускоряются к концу, когда тело к телу, и машина ходуном. Юнги кончает первым, напоследок оставив чудесный засос на чонгуковой ключице. Альфа в долгу не остается, метит грудь и внутреннюю сторону бедра, изливаясь следом. - Хорошо, что не моя машина, - шепчет Юнги, тяжело дыша, и улыбается. Чонгук улыбается тоже. Такое чудесное мгновение, не хочется двигаться дальше. Но, как говорится, есть только миг, потому что: - Эй, вы, молодежь! Бесстыдники паршивые! Здесь же ходют приличные люди, а они тут содомию устроили! А ну валите в свой Эдем! Это же надо! Дедушка преклонных лет смотрит им в глаза. Они смотрят на него. Первым отмирает Мин и с громким «А-а-а!» закрывает окно, придавив любопытный шнобель напоследок. - Мрази! – слышат они обиженное.