Бесы

«Движ забирает магнит, этот малый мне напоминает мой Минск. Он без бабок идет на движ, Стопудовый оптимист».

Автопилот, который Алишер так боготворил и к которому стремился весь вечер, в конце концов его не подвёл. То, как он добирался до дома, Моргенштерн помнил смутно — в памяти вспыхивала то пустота поздней маршрутки, то краснота костюма Дани, то привычная серость подъезда и какие-то беспорядочные реплики. Он был рад такой простой мелочи, что проснулся не в коридоре или ванной, а на своей кровати, и не знал, надо ли хвалить самого себя или Даню. Мальчика он так и не мог выловить до конца из путаницы воспоминаний. Он лишь помнил, как много было металлического привкуса крови и красного цвета. Красный заполнял всё вокруг, обливая Алишера вязким ощущением собственной беспомощности. Красным был костюм Дани. Красным горели светофоры и некоторые окна домов. Красной была кровь, текущая из щеки, как ему показалось, без остановки. Сознание начало приходить к нему болезненно и урывками, уже под утро. Казалось, что вся Уфа ещё спала, таким же усталым и беспокойным сном, и только Алишер проснулся от боли в голове и всём теле. Алкоголь и прочие радости ночной жизни отпустили его тело в одночасье и, видимо, были недовольны тем, что он ещё спит. Он лежал на своём диване прямо в уличной одежде. Щека по прежнему саднила, но больнее было от очередного приступа ненависти к себе. Алишер понимал, что это уже чуть ли не традиция — лежать в каком-то углу квартиры, смотреть в пустую темноту и думать: «Господи, Алишер, где же ты проебался?» В Москве было не так мерзко просыпаться в своей одежде на диване, не мучила совесть за алкогольную глупость и прожигание жизни. Там атмосфера была такая, что Алишеру было вообще не страшно за свою жизнь и будущее — всё казалось таким простым и размытым, будто каждый день мог быть последним, и в этом нет ничего такого. Не за что было нести ответственность, и стыд никогда не мучил его душу с такой силой, с которой ударял по нему каждый день в родном городе. Алишеру казалось, что и души у него нет, да и не было никогда — если бы она была, он бы думал головой, а не жил так, что потом приходится каждый день новые раны обрабатывать. Из событий ночи, которая оставила подарок в виде царапины на скуле, он помнил только безумный дрифт, блестящие глаза Влада и Даню. Даню, который смотрел на него с удивлением и раздражением, но позже вступился за него и разбил бутылку о голову незнакомого человека.  — Бля, должно быть, это мне приснилось, — вслух усмехнулся Алишер, но даже вымученная улыбка тут же отозвалась болью по всему телу. Вероятно, подумал Алишер, его не просто ударили «розочкой» по лицу, а били ногами всем городом. Кое-как встав, он побродил по квартире, осматриваясь так, будто видит всё в первый раз. Помещение казалось ещё более пустым и бессмысленным, сквозь темноту проступали лишь силуэты предметов, будто человеческие рёбра или зубы, скалящиеся прямо Моргенштерну в лицо. Когда у него проскочили такие странные метафоры в голове, он понял, что ему надо ещё поспать. Усталость навалилась так внезапно, пригвоздив его страхом к дивану на кухне, и он решил, что если сейчас не подремлет ещё хоть пару часов, то сойдёт с ума. Это наверняка. Ни одна мысль не казалась такой чистой и убедительной, как эта, поэтому Алишер, сняв толстовку, тут же прикрыл глаза. Его трясло, а вместо мыслей в голову будто влили гуталин. Вязкий, черный и пахнущий чем-то ядовитым. В следующий раз Алишер проснулся ближе к полудню. Квартира по прежнему оставалась кричаще-пустой, хотя к этому Алишер уже привык. Только присутствие мамы могло бы изменить это, но парню даже не хотелось в лишний раз напоминать себе о том, какой драматичной, сентиментальной и глупой сейчас выглядит его жизнь. Мелодрама с канала «Россия», не иначе, где все перманентно страдают, а потом кто-то попадает в страшную беду. Голова по прежнему болела. На щеке уже был наклеен пластырь, но Алишер не мог вспомнить, когда именно он там появился. Нет, его автопилот его точно не подвёл, но больше он не хотел пускать жизнь на самотёк. Хоть, блять, вытатуировать себе на лбу: «РАДИ БОГА, УСПОКОЙСЯ», где-то рядом с тремя шестерками. Алишер чувствовал себя таким чужим в пустой, пыльной квартире. Без мамы, — нет, эти мысли никак нельзя было отогнать, — всё стало запущенным, будто разлагающимся, и Моргенштерн не знал, как это исправить. Протереть пыль, полы? Что ещё делают люди, когда квартира становится похожей на безлюдный притон? Парень ещё раз прикрыл глаза, будто собираясь с мыслями, и решил, что пока не выпьет кофе, он так и будет чувствовать себя разбитым и беспомощным. Пока кофе закипал в турке, Алишер продолжал бездумно ходить по кухне, периодически трогая щёку. Около скулы точно будет шрам, потому что по ощущениям «розочка» разрезала его лицо прямо до мяса, до самых внутренностей. Возможно, конечно, под алкоголем всё кажется излишне преувеличенным. Даже Даня с его обеспокоенностью и желанием помочь. Ему было не по себе от того, что даже в такой маленькой Уфе, — в Москве он ласково называл её «родной деревушкой», — они встретились при таких глупых обстоятельствах. Алишера будто не до конца отпустил алкоголь. Пить, блять, зло, детишки — вот, что надо знать наверняка, а не анализ стихотворений Пушкина. И если бы это входило в обязанности репетитора, то Моргенштерн бы точно поговорил об этом с Даней. Тот выглядел как ровесник Алишера, не иначе, и дело не только в широких плечах и ободранных костяшках, даже не в запахе сигарет и рваных кедах, а во взгляде. Он серьёзен, требователен и при этом насмешлив. В его глазах было что-то, что есть только у парней, давно выросших из школьных парт. Из этих размышлений, волнительных и возвращающих во вчерашний день, — в ту его часть, где на его лице ещё не красовалась очередная ссадина, — его вывел дверной звонок. Квартира, которую теперь часто заполняла тишина, наполнилась раздражающей трелью. «Кого это ещё принесло?» — Алишеру было лениво перебирать имена всех тех, кому он мог бы сейчас понадобиться, хоть этот список был не таким уж большим. Проблема состояла лишь в том, что все его знакомые были сейчас либо в Москве, либо в университете, либо спали. Либо всё сразу. Алишер бы сам сейчас спал, но решил повышать продуктивность, отодвигая распиздяйское прошлое и настоящую натуру на второй план. По крайней мере, так он сейчас объяснял то, что из-за головной боли вряд ли сможет уснуть. А тем временем на пороге стоял Влад. Уже не такой сутенерской наружности, без цепей и уверенных взглядов. Когда Алишер открыл дверь, он не сразу узнал того громкого и хитрого парня, каким Виноградов себя позиционировал вчера. На нём был тёплый кардиган, в котором он всегда ходил в университет, и скромно выглядывающая льняная рубашечка. Даже его буйные вьющиеся волосы были уложены, а взгляд сиротливо опущен в пол, будто он пришёл просить милостыню. Вот, вот кто должен приходить к репетиторам по литературе! Смущающиеся мальчики в серых кардиганчиках и оленьими мокрыми глазами. От Влада Виноградова не осталось ничего, что напоминало бы о сегодняшней ночи, и это сразу взбесило Алишера. «Конечно, блять, славно отделался — это я как всегда пизды получаю. Уфа меня ненавидит, не иначе», — Алишер скрестил руки на груди и прислонился к косяку, пока Влад ничего не мог сказать. Раздражение Алишера смягчало лишь то, что он никогда не видел бывшего однокурсника в таком состоянии — реально потерянном и мечущемся. Было видно, как тот хочет подобрать слова, но они все ускользают от Виноградова. В итоге он лишь поднял свой растерянный взгляд и сказал, неожиданно твёрдо:  — Нам надо поговорить, дай пройти.  — А я как-то пропустил момент, когда эта квартира стала твоей, прости. Ты схуяли пришёл? Пары прогуливать больше негде? Алишеру было мерзко даже смотреть на Влада. Тот не был злопамятным, но и простить парня сразу просто физически не мог. Саднило где-то в районе скулы, обычно предательство оставляет только душевные раны, но никак не физические, да ещё и на лице.  — Алишерка, подожди, дай мне всё объяснить… У-у-у, он чё, тебе вчера прямо по лицу зарядил? Блин, прости меня, реально, это не моя вина, я бы мог остаться, но… — Тот закусил губу, будто забыл, что ещё не успел придумать оправдание. Моргенштерн ушёл на кухню, будто не слушая парня. Кофе, как и следовало ожидать, давно убежал. «Даже кофе от меня предпочёл убежать, заебись», — Алишер закинул турку в раковину и сел на стул, наблюдая за всё таким же растерянным Владом.  — Но что? — Алишеру всё же хотелось услышать, как он всё объяснит.  — Мне Паша сказал, что подумал, будто ты сам разберешься. Ты его оттолкнул, и он решил, что это знак, чтобы мы уезжали, а ты сам разберешься.  — Ну охуенная логика! Он небось на психолога учится, раз такие тонкости может различить в одном жесте? Долбоебы, кто вообще в накуренном состоянии может разобраться с какими-то уфимскими гопниками, а потом самостоятельно добраться до дома? Или вы ожидали, что я с ними закорешусь и уеду на машине того же дяди, который меня отпиздил? Влад по прежнему молчал. Ни энергии, ни харизмы, ни прежнего Виноградова. Только виноватое, практически трясущееся существо.  — На самом деле, я зассал. И он зассал не меньше, поэтому сказал, чтобы мы валили. А я был обкурен и пьян, я не мог отказать, понимаешь?! С Моргенштерном этот надрывный голосок и жалостливый взгляд не работал. От него только больше голова болела.  — Не понимаю.  — Мне очень жаль, Алишер, но прости меня. Брат, что я должен сделать, чтобы ты меня простил?  — Успокоиться и пока не попадаться мне на глаза. Конечно я тебя прощу, Влад, на отсталых не обижаются, но через пару недель, не раньше. А пока пиздуй на свои пары и дай мне кофе всё-таки сварить, — Моргенштерн понял, что в нём точно что-то сломалось. В нём не было сил даже на полноценную злость. Не было желания мстить и издеваться, хотелось только побыть в одиночестве, дождаться, когда головная боль кончится, а кофе наконец сварится, и лечь отдыхать. Его лицо сейчас — минное поле, разорванное ссадинами и случайными избиениями. А Влад пытался загладить вину, последствия которой уже невозможно исправить. Тот посмотрел на Моргенштерна очередным странным взглядом и тихо ушёл. Моргенштерн же ничего не почувствовал по этому поводу и ушёл на балкон, выкурить первую за сегодняшний день сигарету. Вместо нелепых извинений Влада и его драматизма, ворвавшегося так же внезапно, как вчерашняя идея посетить «местный Бойцовский клуб», его больше интересовало, как появиться в таком виде перед мамой. У нее и так были вопросы к сыну, который приходил к ней уже не первый раз с пластырями у губы и брови. Из-за своей вежливости и кротости она никогда не уточняла, как он их получил, но Алишер чувствовал, что должен это как-то объяснить. Ещё один шрам точно не останется незамеченным. Ему не хотелось ничего придумывать, ему хотелось вернуться в детство и просто обнять её, уткнуться в густые чёрные волосы, пахнущие домом и знакомым парфюмом, и услышать, что всё точно будет хорошо. А главное — безусловно поверить в это. Дни снова вернулись в своё привычное русло. Раны затягивались как назло медленно, а та, на скуле, так и вовсе никак не менялась. Но в целом Алишер жил как и до этого — на автоматизме, пытаясь не обращать внимания на разгрызающую мозг рутину. Воспоминания о Москве становились более и более расплывчатыми — только перед сном приходили в виде назойливых вспышек, как из какого-то неснятого клипа. Он даже написал что-то в тетрадь со стихами, но решил не перечитывать весь тот бред, что приходит в голову в четыре часа утра, притворяясь гениальными идеями. Все лучшие стихотворения уже написаны до него, все бунтари умерли ещё в начале прошлого века — кому как ни Алишеру, вживающемуся в роль учителя литературы, знать об этом. Перед вторым занятием с Данилой он странно волновался. Конечно, Моргенштерн сделает вид, будто ничего не было. Будто им приснился общий сон, и не более. Он всё ещё не понимал, что чувствовал после того неожиданного спасения, который, возможно, подорвал здоровье того амбала. Наверное, самое подходящее слово для описания эмоций парня — стыд. Стыд и непонимание, что делать дальше с этим мальчиком, но ответ всегда был один и тот же — учить его литературе. Занятие было через несколько дней, как раз, когда обида уже немного остыла, драка улеглась в сознании, а Алишер даже иногда отвечал на мемы в личке от Влада. Он скидывал их, будто ничего не произошло, и Моргенштерн решил, что так и надо себя вести — хотя про себя, конечно же, отметил, что надо быть аккуратнее с Виноградовым. Если Алишера будут убивать, тот может сбежать и не заметить, а потом будет на похоронах опять этим смятенным голосом объясняться, что не мог отказать и вообще был не в адеквате. Во второй раз Даня пришёл без мамы, всё в том же красном костюме. На улице шёл ливень, да такой, что дальше носа не видно — все утонуло в серости и шуме дождя. Алишер и не представлял, как в такую погоду вообще можно выйти из дома. Даня стоял промокший насквозь, без зонтика, раздраженный и дрожащий. Было видно, что его бесит не столько факт того, что он промок до нитки, а то, что сейчас он выглядит максимально жалко.  — У тебя что, зонт по дороге отжали? — Алишер усмехнулся, чтобы разрядить атмосферу. Пускать промокшего насквозь мальчика, с которого вода прямо стекала, он не хотел, но не знал, как ему помочь.  — Вау, «отжал», высокий штиль. Нет, у меня не было с собой зонтика, — он опустил взгляд и стянул с себя куртку. Она больше теперь напоминала на красную половую тряпку.  — Ты уже знаешь про высокий штиль? Похвально. И как так вышло, что у тебя не оказалось зонтика? Дождь же весь день уже льёт! — Моргенштерн понимал, что, возможно, лезет не в своё дело, но он реально не понимал, как такое могло произойти. Даня стоял на пороге, не зная, куда приткнуть свою мокрую куртку и себя самого. Чем-то напоминал Влада, только Виноградов выглядел ещё более трагичным и растерянным, даже в сухой одежде. Алишер принёс из ванны полотенце, и Кашин вытер голову, а потом промокнул всю одежду, чтобы избавиться от лишней влаги. Не сказать, что он вытерся насухо, но это хотя бы немного помогло.  — Вот так, — В голосе Дани уже начинало проскакивать явное раздражение и желание как можно скорее уйти от лишних вопросов.  — Ладно, — Алишер прошёл на кухню, чтобы поставить чайник, и махнул рукой, чтобы Даня шёл за ним, — Сейчас чай заварю и пойдём. Боюсь, что ты заболеешь, я слышал, как у тебя вода хлюпала в кроссовках. Прочитал что-нибудь? К чаю у Алишера дома ничего не было. Ни он, ни мама не любили сладкое, в холодильнике из сладкого стоял только мёд, будто подтверждая стереотипы о Башкирии. И когда Даня сел за стол, нервно потирая замерзшие руки, Алишер снова заметил, как изменился взгляд мальчика. Создавалось такое впечатление, что его щит из пафоса и грубости было невероятно легко надломить. Алишер уже второй раз видел, как Даня из типичного гопника превращался в обычного мальчика, потерянного и смущенного. Сначала он подумал, что это смущение связано с тем, что он за это время не начал читать. Моргенштерн даже не предполагал, а знал это наверняка — было понятно, что Данила не из тех ребят, которые вечерами читают книги и ложатся спать до полуночи. Скорее всего, он опять пил пиво с какими-то амбалами, катался на чужих машинах и вживался в роль грубого и неприступного подростка ещё сильнее обычного.  — Да-а, «Капитанскую дочку», — его лицо тут же осветила гордая улыбка, будто он за полнедели осилил «Войну и мир», — Ну так себе. Чисто для ЕГЭ, для аргументов сойдёт. А Вы как? Его взгляд скользнул по щеке Алишера, севшего напротив. Моргенштерн уже думал, что Даня сделает вид, что ничего не было, но любопытство слишком уж мучило одиннадцатиклассника.  — Да нормально, но больше не хочу никуда соваться. Я типа завязал с пьянками и прочим, это до добра не доводит.  — Это чё, подводка к нотации? Типа и мне советуете? — Даня хмыкнул, — Я Вас раньше не видел на дрифте.  — Я там был в первый раз. Почему ты решил, что я тебе что-то советую? Твоя жизнь, делай что хочешь, — Алишер действительно не понял, с чего Даня решил, что Моргенштерн будет его учить жизни, — единственное, я хочу чтобы ты нормально сдал ЕГЭ по моему предмету. Потому что это моя работа.  — Вы говорите как моя мама. Она тоже хочет только чтобы я сдал ЕГЭ и уже отстал от неё. Кашин помрачнел, и в этот момент вскипел чайник.  — О, это типа метафора! — Даня тут же улыбнулся. В нём было намешано и стеснение, и какое-то еле уловимое волнение, и попытка скрыть это за привычной грубостью и привычкой огрызаться. Алишер до сих пор не мог понять, чего так боится мальчик, но решил хотя бы сюда не лезть.  — Вот видишь, ты уже понимаешь, что такое метафора, — Алишер разлил чай по кружкам, — по сравнению с предыдущим уроком это успех.  — А Вы считаете меня совсем тупым? В этом вопросе было не столько вызова, сколько реального интереса.  — Слушай, на свете действительно много идиотов. Прям очень много, не хотел бы порочить честь нашего города, но здесь их особенно много. Если бы ты был одним из них, мы бы тут не сидели и не готовились к одному из самых сложных экзаменов, и ты бы не прочитал «Капитанскую дочку», которую я сам в своё время не осилил. Так что не говори ерунды, ты сам знаешь, что сказал бред, о’кей? А теперь пойдём, — он протянул одну из кружек Дане и пошёл в комнату, — Надеюсь, ты пьёшь без сахара, потому что у меня он кончился. Он отвернулся и не увидел, как изменилось выражение лица Дани на этот раз. На самом деле, Алишер хотел, чтобы между ними не было этого неравенства, как обычно бывает между учеником и преподавателем. Да и это было бы странно — еще недавно Даня на себе тащил накуренного и раненого Алишера домой, и неужели теперь они должны сохранять чисто деловые отношения? Хотя Алишер изначально хотел просто работать и не думать о том, кто сидит перед ним, не лезть в душу и не приближаться. В его жизни хватало проблем с другими людьми, в первую очередь с самим собой. Моргенштерну не хотелось признаваться самому себе, но он начинал думать, что они могли бы нормально общаться, если бы не обязанность отыгрывать роли ученика и учителя. Он был уж точно не тупым, но скорее упёртым. А главное — готовым прийти на помощь в опасной ситуации. Это Алишера и зацепило, особенно на фоне бегства Влада. В Уфе у него было не так уж много близких друзей, можно сказать, что в последнем он совсем недавно разочаровался. Когда они сели за стол, где до сих пор стояла огромная кипа учебной литературы, Алишер спросил:  — Чем ты вообще увлекаешься? Ну, ты же не просто так выбрал литературу? Моргенштерн пока разбирал материал для занятия, не смотря на Кашина. Он лишь видел, как мальчик грел руки о кружку и постоянно убирал с лица не до конца просохшие рыжие пряди.  — Вам реально интересно? Странно. Ладно, я… Ну только не смейтесь и не уточняйте… Короче, я стихи пишу. Хочу на музыкальный факультет поступить, ну короче музыку люблю. Но мама говорит, что в жизни я так далеко не уйду, музыка сейчас никому не нужна. Ну, я имею в виду новая. Алишер опешил и поднял взгляд. Даня недовольно смотрел в окно, будто за ним стояла мама и повторяла то же самое, что он сейчас пересказал. У Моргенштерна же всё внутри тотчас закипело от злости. «Так вот, какой ебучий эксперт капает ему на мозги, — Алишер понимал, что не должен так называть маму своего единственного ученика, но не мог сдержаться, — Музыка тут, блять, никому не нужна!» Дело было в том, что он остро понимал, о чём говорил Даня. Он сам себя постоянно мучил этими мыслями, перечитывая собственные стихотворения и через силу переслушивая записанные треки. Алишеру казалось, что это никому не нужно, кроме него самого, но мама ничего подобного ему не говорила. Она старалась как можно больше поддерживать сына, потому что знала, что он из-за своей самокритичности никогда не бывает до конца доволен тем, что делает. Он точно не хотел, чтобы кто-то испытывал что-либо подобное и сомневался в своем творчестве. А мать Данилы ему с первой встречи показалась сукой, что уж таить.  — И ты ей реально веришь? — Моргенштерн приподнял одну бровь. Даня пожал плечами.  — Ну иногда кажется, что она права. Не знаю, мы уже начнём занятие, или только успокаивать меня будем? Когда мальчик не знал, что говорить дальше, или чувствовал, что Алишер хочет ему что-то донести, он тут же включал резкую агрессивность.  — Ладно. Просто я хотел убедиться, что ты хоть немного шаришь в современной музыке и понимаешь, что с каждым годом появляется кто-то, кто прям выстреливает. Gone.Fludd, Жак-Энтони, Хаски, — это же всё новая школа, все дела. Может там и для тебя местечко есть. Даня взглянул на Алишера с таким удивлением, будто он открыл ему тайну мироздания.  — Ой, камон, не смотри на меня так, я не такой старый, как ты можешь подумать, и знаю, что такое рэп. Даже его слушаю и буду гореть за это в аду, — Моргенштерн ухмыльнулся и достал из папки распечатанный вариант ЕГЭ, — Ладно, хватит базарировать по поводу новой школы и детских травм, и начнём занятие.