Бесы

«Хоть убей, следа не видно; Сбились мы. Что делать нам! В поле бес нас водит, видно, Да кружит по сторонам…»

«Привет, братан. Как дела, че делаешь?))0» Алишер, казалось, уже час смотрел на это так и не отправленное сообщение. Чуть выше него с миниатюры аватарки загадочно смотрел Влад Виноградов, будто проверяя, рискнёт ли в итоге Моргенштерн. А тот только периодически вздыхал, стирал сообщение и набирал заново, будто что-то изменится. Будто невидимая рука вложит в него ту смелость и мужество, которые по факту у него должны быть в неиссякаемом количестве. Никогда он ещё не чувствовал себя таким уязвимым, таким незначительным в масштабе человечества. Запертый по своей же воле в маленьком населённом пункте, без денег, застрявший между утопичной Москвой и Уфой, от которой не убежишь и не спрячешься. В итоге из транса Алишера вывел щелчок оповещения. Влад написал первым. «Алишерка, ты чё там, поэму пишешь? Я как ни зайду в диалоги, ты там уже час чето дрочишь. Блять *строчишь хотя суть не меняется. Что-то нужно?» Моргенштерн неожиданно для себя усмехнулся. Вот он, беззаботный Влад Виноградов. Старый, добрый, по ту сторону экрана. Уже наверняка не в том неуместно-поэтичном кардигане и совсем без тех жалостливых взглядов, которые он рассыпал по квартирке Алишера во время их последней встречи. Злость и обида, — ещё недавно казавшиеся непримиримыми и вечными, — окончательно пропали. И как странно и забавно было думать о том, что Влад сейчас сидел где-то в их общей, родной Уфе, а он — здесь, в непонятном городке. И это будто было его тайной. Глупой и совсем уж непозволительной в контексте его жизни. Он всё-таки отправил это сообщение и упал на жёсткую кровать. Зернистый потолок давил, даже не прикасаясь к Алишеру. На самом деле, парень понимал, что сейчас жизнь отзеркаливает уже почти забытую, но очень яркую сцену их общей неловкости. План Моргенштерна, который появился в голове очень быстро, — и как-то даже не выглядел совсем уж безнадёжным, хотя на самом деле таковым и являлся, — теперь действительно виделся единственным спасением. Друзьям из Москвы пока писать не хотелось. Он даже думать про столицу не хотел. Как-то резко из Аркадии и Утопии, где царит вечный праздник и праздность, она превратилась в какое-то неловкое и далёкое воспоминание. Глупый сон, который уже никогда не приснится, не будет таким ярким и жизнерадостным. Теперь и те люди, и те места и обстоятельства исказились, будто жизнь Алишера чёрной, жирной линией разделилась на «до Инзы» и «после Инзы». До — он верил, что будет рэпером, что будет всю жизнь веселиться, и вообще, что жизнь это карнавал и праздник. Да, бывают трудности и какие-то мелочные обиды, но в целом — у него всегда хватит запала для того, чтобы стать тем, кем он всегда хотел. Новым поэтом. Первым великим после тех, кто умер ещё в прошлом веке. Он верил, что на своих широких плечах пронесёт искусство в массы, и создаст что-то такое, чего ещё никто не видел. И, конечно же, попытка учиться в университете была лишь глупой, такой очевидной ошибкой. Он всегда будет смеющимся, счастливым парнем с россыпью дредов, таким сильным и беззаботным, сумевшим сбежать из своего родного, сурового городка. А когда-нибудь, может быть, у него будут брать интервью, и для кого-то он станет кумиром. А теперь всё так резко изменилось. Мечта, давно зреющая в сердце, совсем уж затухла. Он не мог представить, когда снова приедет в Москву, не мог представить себя вновь весёлым, пьяным, эталонно-молодым и беззаботным. Оказалось, жизнь может скалиться и кусать до мяса, до костей, может ломать и переламывать, и мечты не сбываются по одному хотению. И что дреды — это не навсегда, и поэзия его может быть, — о ужас! — не великой, её и вовсе может не быть. Алишер не знал, что с поезда в Москву можно можно сбежать в какую-то маленькую, богом незнакомую Инзу. И что его мечты, его желанный талант и перспективы могут умещаться в ком-то другом, не менее потерянном. Теперь Алишеру не казалось постыдным быть учителем. Так странно, так неожиданно и очевидно одновременно — теперь он точно знал, что его мечты должны исполниться, да, обязательно должны, но совсем у другого человека! Одинокого и озлобленного, но ещё горящего и не такого безнадежного. Чья поэзия хотя бы существовала, жила и дышала. Каким-то особым, подростковым отчаянием. И всё внутри опять болезненно и бессмысленно сжалось при мысли о похищенной тетрадке со стихами и конспектами, при мысли об отнятой работе. Моргенштерн вспомнил, с каким неожиданным удивлением и теплом улыбнулся Даня, когда услышал, что тоже может стать частью новой школы. И теперь всё это осталось позади, потому что Кашин уже, фактически, не его ученик. Но наверняка он вернётся за тетрадкой (не зря же он так кропотливо вклеивал эти ворохи конспектов?), и Алишер бы хотел найти какие-то слова, чтобы и дальше поддерживать с Даней общение. Может, познакомить его с теми друзьями из Москвы, будто бы «передать» возможности для осуществления желаний. Его желаний. Влад тем временем давно уже ответил короткое, но исчерпывающее: «Ээээ Да норм, в Доту катаю. Давай уже базарь к сути. Что-то случилось? Твои неврозы мне через экран уже передаются))» Владу в проницательности не занимать. Или же действительно было понятно, что у Алишера что-то не так, по одному лишь сообщению?.. Алишер Моргенштерн: «Ну, в универ хочу вернуться. Только проблема одна есть. Ну не одна, их дохуя, ты знаешь. Но тут прям)))) такое)))» Влад Виноградов: «Ого, похвально. И что за проблемы?» Алишер Моргенштерн: «Я в Инзе. И у меня нихуя нет денег. Короче, я щас просто в голосовом опишу ситуацию кратко, блинн, братан, я оч надеюсь на твою помощь. Вот чесна, хуй знает, чем я могу отплатить и когда верну деньги, если ты рискнёшь мне купить билет (а он прям оч нужен, и срочно, реально, пиздец щас стыдно конечно), но я прям встану на путь истинный с твоей помощью. Побудь Иисусом, по братски!» Алишер открыл старое, скрипучее окно. В рюкзаке ещё завалялось несколько сигарет, и только сейчас он понял, насколько судорожно ему хотелось курить. Парень знал, что голодный желудок отзовётся на это решение только болезненными судорогами, но ничего поделать не мог. И поэтому, с нарастающей дрожью в руках, он курил и пересказывал Владу свой сентябрь. И про маму, про которую он никому ещё не говорил, и про Даню, и про глупую попытку убежать в Москву, а потом — полную безысходность, когда оказалось, что из Уфы выхода нет. Несколько длинных голосовых сообщений казались для Влада, наверняка, пыткой, но иначе бы он не понял, почему Алишер, который ещё недавно казался таким самодостаточным и холодным, теперь писал ему в беспомощности. Говорят, чем больше читаешь, тем лучше получается излагать мысли. Алишеру, как будущему учителю литературы, очень хотелось верить в это Теперь мысли об учительстве, пускай осторожные и очень неуверенные, уже не пугали и не вызывали желание помыть голову изнутри с отбеливателем. Он словно взглянул на эту профессию под совершенно другим углом, где он мог бы помочь подросткам справиться с их ожидаемой растерянностью и неуверенностью, которая теперь стала ему близка. Пока Влад слушал и осмыслял, Алишер смотрел на инзенскую серость и, приступая ко второй сигарете, думал о московских друзьях. Может, вообще им ничего не говорить? Не заходить ни в какие соц.сети, а потом сфабриковать как-нибудь новость о собственной смерти. Попросить того же Влада, чтобы он написал какую-то слезливую хуйню на странице по типу «помним-любим-скорбим», и аватарку с чёрной лентой поставить. А что? Разве станет кто-то из них ехать в Уфу, чтобы лично над его могилой поплакать?.. «Пиздец, я уже совсем ебанулся. Нет, надо уже перестать думать о подобных идеях», — раздраженно одёрнул себя Алишер. Может, переслать эти голосовые? Они получились исчерпывающими, надрывными, разве можно не поверить этому жалкому голосу по ту сторону экрана? Конечно, он боялся осуждения. Но, наверное, даже московские знакомые, которые все почему-то находились в полувражеских отношениях со своей семьёй, назовут его мудаком. Да, он мудак. Он был им, и в каком-то смысле остаётся сейчас. Но если он был поехал в Москву, то это означало окончательную деградацию, превратился бы в булгаковского Полиграфа Шарикова. Влад вышел из сети, ничего не ответив. У Алишера, увидевшего это, с новой тревогой сильнее забилось сердце. Может, сущность Влада всё-таки ограничена тем побегом, когда он бросил Алишера с пьяными гопниками? И какой идиотизм был доверять ему тогда все эти новости, такие личные и болезненные! Моргенштерн разозлился мгновенно. Сразу уложилась мысль о том, что теперь ему придётся выживать в Инзе, и хуй знает, когда он вернётся в Уфу такими темпами. Он выкинул недокуренную сигарету из окна, неожиданно громко захлопнул его и открыл диалог с тем парнем, который купил ему билет в Москву. Нет уж, просить билет и до Уфы было бы конченным решением, но и не отправить голосовое он не мог.  — Бля, начну с того, что мне сейчас стыдно перед всеми ебучими свидетелями этой ситуации, и я изначально прошу прощения. Ты щас будешь злиться, братан, это гарантированно, но я никуда не еду, короче. Сейчас я в какой-то залупе под Ульяновском, вообще не понимаю, как отсюда выбраться, и в Уфе у меня, ну, на секундочку, мама лежит в больнице. Я — пидорас, и бросил её одну как пидорас, да. А ещё у нас там квартира и мой забытый богом универ. Я всех подвёл, я хуйня, и я честно постараюсь вернуть тебе деньги… Ну, когда-нибудь. Потому что я щас по уши в долгах, а работы нет. Вот, можешь меня послать любыми словами, повторяю, я — пидорас. Дроп зэ майк. Он протараторил это всё на одном дыхании, а потом откинул телефон на кровать. Теперь маленькая комнатка казалась совсем уж угнетающей. Белёсо-голубые обои, будто заставшие ещё Ленина, скрипучая кровать с постельным бельём в катышек. На фоне Инзы Уфа вспоминалась родной, тёплой и совсем не страшной. Там хотя бы не так серо и безлюдно. Чёрт, даже гопники теперь представлялись совсем с другой стороны после этого дождливого одиночества! «Ну, вот и всё. А чё дальше-то? Ни друзей, нихуя. Может, родственников каких-нибудь набрать, им позвонить? Какой позор лютый, Боже, блять. Всего двадцать с хуем лет, а мы уже побираемся, и ни работы, ни вышки, ни амбиций. Алишер, ты выиграл эту жизнь, определённо. Боже, да пошёл я нахер», — с такими мыслями Алишер прилёг рядом с телефоном. Он не знал, сколько пролежал так. За окном уже утих, казалось, бесконечный ливень, медленно опускались сумерки. Алишер чувствовал себя призраком. Может, он действительно просто разбился в этом чёртовом поезде?.. Он вышел из номера — вокруг никого не было, казалось, он один в этой гостинице. Ну конечно, будто кто-то ещё в мире знает про её существование! Голод, который Моргенштерн планировал стоически выдержать, теперь уже не давал покоя. Видимо, так излишние переживания выматывают, но у него было ощущение, будто он не ел всю жизнь. За небольшим столом в холле сидел всё тот же владелец гостиницы — небольшой, седой мужчина грузинской внешности. Выглядел он немногим счастливее Алишера, видимо, для Инзы это нормальное состояние. Моргенштерн как-то неловко присел рядом на стул с потрепанной обивкой и зачем-то спросил:  — Давно вы здесь живёте? Как вообще у вас гостиница? Мне кажется, я тут вообще один. Живого общения Алишеру всегда было мало. Особенно сейчас — Влад так и не ответил, московский друг тоже. А он со своим нарастающим отчаянием остался один. Грузин оторвался от решения кроссворда и непонятно посмотрел на Алишера.  — Давно, всю жизнь, — тут он неожиданно усмехнулся, — да с гостиницей всё не так плохо, на самом деле. Конечно, хотелось бы побольше людей сюда, да и уже мне под старость лет трудно это всё содержать, дети разъехались, мы с женой как-то ещё пытаемся поддерживать бизнес, но дочки всё отговаривают. Они обе в Казани живут, зовут с собой. Мы как-то не рискуем, нам и тут хорошо. Казань всё-таки город большой, даже страшно, ну, понимаешь, мы уже не в том возрасте, чтобы туда-сюда переезжать. Видно было, что мужчина тоже изголодался по общению. Алишер же надеялся не только на какую-то поддержку в виде разговора с новым человеком, но и на еду. На кухне за спиной мужчины стоял маленький холодильник, и Моргенштерн боялся, что рано или поздно хозяин заметит, что парень смотрит мимо, и с поистине щенячьим выражением глаз глядит в сторону кухоньки.  — А Вам тут реально не скучно?  — Да нет, у меня тут друзья есть, ещё со школы. Старики все здесь остаются, как-то уже прижились, всё здесь знаем. А та же Казань нас пугает, наверное, я и умру здесь. Это вам, молодым, везде хорошо, интересно. А ты тут, кстати, какими ветрами? Алишер вздохнул. Не хотелось опять рассказывать эту историю, поэтому он ответил коротко:  — Я из Уфы, думал отдохнуть съездить в Москву. Но планы поменялись резко, пока вот тут остановился. Слушайте, мне неловко как-то просить, но у вас вот я вижу холодильничек, можно я возьму что-нибудь поесть? А то денег с собой вообще нет, да и не знаю, где у вас тут магазины… Мужчина ухмыльнулся, но отказывать не стал. Алишер же до этого момента и думать не мог, что ненавистный с детства холодец и квас могут оказаться такими вкусными, буквально спасительно-вкусными. «Инза — город открытий. Тут я полюбил, видимо, всё, что презирал до этого», — доедая холодец, с улыбкой подумал Моргенштерн. Рассыпаясь в благодарностях, он ушёл обратно в номер, стараясь не вспоминать, что по сути сейчас он — бомж в незнакомом городе. «Да ладно, всегда есть выход! Вот, может, сейчас буду с этим дедком работать, накоплю на билет как-нибудь… Через лет двадцать, правда, но всё же…», — Алишер опустился обратно на кровать и увидел на телефоне несколько пропущенных от Влада. «ДОЛБОЁБ ОТВЕТЬ МНЕ ИЛИ Я РЕШУ ЧТО ТЫ УМЕР И ОТМЕНЮ БИЛЕТ» Когда Моргенштерн увидел это сообщение ВКонтакте от Виноградова, он тут же вскочил и еле сдержался, чтобы не завопить от счастья. В диалоге Влад написал уже столько сообщений, будто это его спасли из богом забытого городка. «Блин, Алишер, это все пиздец грустно, честно. Конечно я тебе помогу, меня вот до сих пор совесть мучает за тот дрифт. Не убивайся так, сидячее место стоит около косаря. Можешь не отдавать, это не деньги, чессна, для меня вообще похуй, тебе нужнее. Я тебе пришлю щас документом билет. В полвторого по местному времени отправление, в семь вечера дома будешь. НЕ ССЫ!!!!! прорвемся))» Потом было видно, как терпение Влада мешалось с тревогой. Потом — как тревога превращалась в настоящий страх, а после в злость. Конечно, всё это было несерьёзно, и пока Алишер всё это читал, Влад писал дальше. Влад Виноградов: «ТАК АЛИШЕР УМЕР ВСЁ-ТАКИ? КТО БЫ ЭТО НИ ЧИТАЛ, ОТВЕТЬТЕ.» Алишер Моргенштерн: «бля, я тебя обожаю. От души, бля, я тебя расцелую в Уфе, ты меня просто спас, господь тебе ща все грехи отпустил» Влад Виноградов: «О, ты жив Да не за что, это даже не билет на самолёт, серьёзно, не возвращай деньги. Всё, целую, не проеби поезд главное, или я тебя в чс нахуй кину, я уже думал над этим блядь пока ты там спал или че ты там делал до встречи»