Чёрный Путь

В таверне всегда было многолюдно. Одни и те же лица, казалось бы, ночевали за столами. Эллей всегда давался диву, где они брали кучу денег на выпивку. — Кого я вижу! Эллей Мёрни собственной персоной! — Аризан, хозяин, улыбнулся. — Где тебя носило столько времени? Я уж решил — возгордился наш менестрель, что знать его заметила, и думать забыл об этом месте. Ошибся. Хорошо. Вместо ответа Эллей прокашлялся. Посетители курили, он едва выносил табачный дым. Зато в «У Аризана» его всегда были рады видеть. — Это означает, я могу сыграть? — мило, как ему казалось, улыбнулся. — Можешь. Вдруг кто-нибудь заглянет на огонёк! — Аризан подмигнул. — Соответственно, денежки потекут в мой карман. Всегда выгодно иметь дело с тобой. Дались тебе эти богатеи! Простолюдины куда лучше ценят музыку! Эллей так не считал. Послушать его простолюдины хотели, но далеко не все благодарили звонкой монетой. Выгодно было только Аризану — посетители охотно покупали выпивку. Но больше всего Эллей не любил это место за то, что частенько кто-либо изрядно нетрезвый приставал. Он взялся за спинку первого попавшегося стула. Одинокий посетитель вздрогнул и посмотрел на него, но препятствовать не стал. — О, лютнист, — пробормотал он заплетающимся языком. — Хоть ты развей мою тоску. — Что желаете послушать? — Эллей улыбнулся и тут же отпрянул: пьяница погладил его бедро. — Почему сразу послушать? — Кроме омерзения, собеседник ничего не вызвал — уж слишком сильно разило от него дешёвым пойлом. — Барри, прекрати, иначе придётся отправить тебя проветриться! — прикрикнул Аризан. — Я не против вашего уединения, но не здесь! Пьянчуга пригладил торчавшие волосы и прищурил глаза. — Слышишь, лютнист, Аризан-то завидует. У самого-то не встаёт давно! — хохотнул он. Эллею так же было смешно, как и любопытно, способен хозяин таверны на подвиги в постели или нет. Если даже невинен в почтенном возрасте, какое кому дело? Эллей отошёл подальше от похотливого пьяницы и поставил стул едва ли не у стойки. Он надеялся, что спеть не попросят: боялся, что от табачного дыма голос осипнет. Крики притихли, когда раздалась весёлая мелодия. Наконец посетители заметили, что в трактире появился музыкант. — Тоска! — выкрикнул давешний пьянчуга. — Я это знаешь, где слышал? — Ну да, это изве… — Эллей не договорил. — Известная, но тоскливая. Ты того, «Морскую» сможешь? Вряд ли. Слишком похабная она, а несколько неприличных слов начисто отбивали желание её исполнять. Как всё плохое, «Морская песнь» запомнилась с первого раза. Мотив был простеньким, наигрывался без запинки. — Смогу! — Эллей нервно сглотнул. Ему было нелегко согласиться на похабщину, но две серебряные монеты, промелькнувшие перед глазами, убедили исполнить то, что он ненавидел всей душой. — Вот и славно. — Толстые пальцы пьяницы сжались во внушительных размеров кулак. Рука оказалась обветренной и шершавой. «Моряк!» — догадался Эллей, когда присмотрелся к не смуглому от природы, но загорелому лицу. Походка вразвалочку подтвердила догадки. Барри был не так уж и пьян, как выяснилось. Выпивал каждый день, судя по пятнам на грязной серой дырявой рубашке, далеко не свежей к тому же, проливал пойло. Мандолина была настроена на нужный лад, но Эллей сделал вид, что занят, не решаясь запеть. Барри терпеливо ждал. Начать оказалось довольно сложно, зато подтянулись желающие послушать. Эллей покраснел на последних строчках, в которых упоминалось, как горе-пират, готовивший петлю, угодил сам в неё нижней головой. Раздался громкий смех. Краем глаза удалось подметить, как Аризан нахмурился, слушая высказывания героя столь фривольной баллады. Кроме него, все веселились. Всё просто, хотя Эллей не думал, что сумеет повторить слова, которые приличные люди не станут говорить. Хотя с чего он решил, что порядочный? В первую встречу с ненаглядным гладиатором прыгнул в постель, вторая прошла не лучше: он сам насаживался на член, подскакивал и стонал. Более того, ему понравилось — настолько, что если встретится со Стелльером в третий раз, то всё снова повторится. Распутник — вот как однажды назвал отец. И оказался прав. — Молодец! — Эллей от неожиданности выронил плектр, когда моряк похлопал его по плечу. Уши запылали. — Ты… чего это красный, будто отдирал прилипшую медузу от задницы? Вроде не такой уж и юный, а всё туда же. — Барри наклонился совсем низко и прошептал: — Если надумаешь — обращайся. Старина Барри быстро отучит тебя краснеть. Скорее наоборот, ещё придётся думать, как от моего члена оттащить. После таких слов полыхали не только уши, но и щёки. Таких неприкрытых намёков ещё слышать не приходилось. Эллей крепко сжал в руке две серебряные монеты, ещё несколько медяков посетители бросили в чехол. Сегодня определённо можно было рассчитаться с частью долга и заказать у Аризана еду. Вечер испортился: отшить Барри удалось с большим трудом. Тот оказался очень настырным и даже попытался подпоить, но Эллей от угощения отказался. Голова от табачного дыма кружилась, воздуха не хватало. Когда Барри достал кисет и набил трубку табаком, Эллей не выдержал и, бросив несколько монет Аризану, взял мандолину и поспешил покинуть таверну. Он провёл куда больше времени, чем предполагал. Солнце зашло, и фонари скудно освещали пыльную улицу. То здесь, то там сновали подвыпившие гуляки. Эллей вздохнул и направился в сторону дома в надежде застать Кеша. Он упрекнул себя за нерешительность — за то, что смелости не хватило пойти в «Апогей Пути» и спросить о сюртуке. Из головы не выходило то, что сегодня открылось о загадочном Чёрном Туре. Не раз снедало любопытство, где тот живёт, но вряд ли кому-то это интересно. К гладиатору относились как к развлечению. — Куда пошёл, лютнист?! — раздался окрик. Эллей узнал голос. В кои-то веки ему захотелось выругаться похуже пирата из песни, чтобы настырный моряк вконец отстал. — Хоть провожу, что ли. Лихих ребят хватает! — Вы пытаетесь выяснить, где я живу? Так это бесполезно. Я не одинок! — Эллей слабо верил, что Кеша удастся выдать за любовника или, того хуже, мужа. — Вон оно что, верный ты наш. Так бы сразу и сказал, но… — Барри принюхался. — Метки нет, хотя рожа блаженная. Видно, что в облаках витаешь. Видали мы таких. Попользует и бросит. Вспомнишь ещё слова старины Барри. Эллей не заметил, как оказался не против компании моряка. К «У Аризана» направлялись ребятки, головорезы, судя по недоброму виду. — Я сам разберусь как-нибудь, — огрызнулся он. — Ну ещё бы! Но чем раньше разберёшься, тем лучше. — Не лезьте в мои дела! Барри обежал Эллея и преградил дорогу. — Я бы не лез, — заявил он. — Но сын мой именно так и погиб. Кричал, чтобы я не лез в его дела. Тогда-то я и пожалел, что видел его раз в год и то в лучшем случае. Хорошая порка вправила бы мозги раньше, а не тогда, когда он вырос и научился отпор давать. Потом стало поздно. Потому и жалею вас, дураков юных. Влюбляетесь, настырничаете, а после любовникам ничего не остаётся, кроме как избавляться от вас всеми способами. Конечно, я той скотине сам лично яйца отрезал, но сын-то у меня один был! Эллей никогда бы не подумал, что грубый морской волк — человек с печальной судьбой. Несмотря ни на что, он понимал, что быть вместе с Чёрным Туром не получится. Они разного происхождения, как выяснилось сегодня — и из разных слоёв общества. Жрец никогда не свяжет себя с менестрелем, но втайне встречаться ему ничто не мешало, тем более Эллей согласился бы на короткие встречи, потому что иного выбора не представлял. — Хороший вы отец, — похвалил он. — Был бы хорошим — мой сын был бы жив, — парировал Барри. — Мой тоже хороший… Наверное, — внезапно захотелось выговориться именно случайному попутчику. — Дня не проходило без ссор после того, как я его имя втоптал в грязь, но его понять можно. — Ну вот, началось! — Барри вздохнул. — «Я плохой сын!» и тому подобное. Выгнал? — Нет, сам ушёл. Мне надоели насмешки, мне опостылело, что моего брата посчитали таким же, как я, и… Немые упрёки куда хуже, чем открытые обвинения. Я решил, что так будет лучше. Цветочный запах из дворов и садиков опьянил, иначе трудно понять, почему развязался язык. — Знать не хочу, что ты натворил, но кое-что скажу: дурак ты! — Эллей постарался не подать вида, что его задело открытое оскорбление. — Вместо того, чтобы попытаться исправить собственные ошибки, сбежал, как последний трус. Думаешь, семье стало легче после твоего побега? Сомневаюсь! Ты переложил беду со своих плеч на плечи отца и брата и умыл руки, оставил их одних воевать со злыми языками. Знаешь, что мы делали с такими ссыкунами? — Упрёк резанул по сердцу, словно ножом. Барри сам же ответил на свой вопрос: — Ссаживали на первом попавшемся необитаемом острове. Случалось, ходили мимо спустя год или более и заглядывали, как там сосунок. Если выжил — забирали назад. Одному найти пожрать, справиться с дикими зверями и не сойти с ума ой как нелегко. Как правило, ребята менялись в лучшую сторону. — А если они не выживали? — Значит, туда им дорога. Сожалеть не о чем. Весь оставшийся путь Барри шёл молча. Ничего не произнёс и Эллей. У дома Кеша они распрощались. — Ты того, зла не держи. Сам понимаешь, одни и те же лица на корабле надоедают, а тут ты подвернулся. Музыканты, как правило, не ломаются, те, которые попадались мне, добры и ласковы. Правда, музыкантами их можно назвать с натяжкой, — беззлобно произнёс моряк и протянул руку. Эллей сжал шершавые от сухих мозолей пальцы. — Я не держу, скорее наоборот, благодарен, — тихо произнёс он и толкнул калитку. Барри побрёл прочь. Эллей обернулся и подивился прихоти судьбы, что свела двух совершенно разных людей, ещё и на такое короткое время. Похотливый на первый взгляд моряк, грязный и пьяный, оказался умудрённым, побитым жизнью человеком. Его нравоучения стояли в ушах. Эллей упёрся лбом в дверь, не решаясь дёрнуть за ручку. Если Кеша дома нет, то придётся ночевать на улице. Окна тёмные. Не горела лампада. Это означало, либо Кеш спит, либо его нет. В любом случае дом заперт. Вспомнился упрёк. Ни разу Эллей не задумался, каково пришлось его родным, когда он покинул Ревею. Казалось, стоило исчезнуть из их жизни — и все проблемы семьи Мёрни канут в небытие. «Я никогда им не писал!» — и это вспомнилось. Именно сейчас — в этот момент — захотелось взять в руки перо и лист бумаги. Пусть Эллей не получит ответ, но даст знать, что жив, что всё в порядке. Он стоял, упёршись лбом в косяк. Свыкся с мыслью, что Кеша нет, и не ожидал, что дверь неожиданно откроется. И резко отпрянул — так, что едва не свалился со ступенек. Но более всего удивило, что дверь открыл не Кеш. — Вы… — от волнения голос пропал. — Мы же условились: после всего, что было, не выкать, — вместо приветствия выпалил неожиданный гость. — Ты упомянул, что живёшь у Кеша. Найти тебя очень просто! Эллей не поверил глазам. Он меньше всего ожидал увидеть Стелльера здесь. Он вообще не ожидал встречи с ним. — З-зачем? — несмело спросил он. — Ты забыл кое-что в «Апогее». Пришлось побыть гонцом. Хорошо, что в сюртуке нашлись ключи. Долгонько тебя пришлось ждать! — Стелльер усмехнулся. — Добро пожаловать домой, ночной гуляка. Эллей закрыл дверь и повернул ключ в замке. — Я деньги зарабатывал, — оправдался он. — Да, я развлекаю людей, но это вовсе не означает, что распутник! — Стоило ли доказывать, раз Стелльер думал именно так? Эллей прошёл по коридору в спаленку и снял с плеча мандолину. Показал зубы! В полумраке было не разобрать выражения лица, но долгий шумный вздох дал понять — Стелльер зол. — Конечно, невинный ты наш. Сначала тебя провожает странного вида головорез до самого дома, а после заявляешь, что не ведёшь распутный образ жизни, — тон, к удивлению был спокойным, не раздражённым, однако отчётливо слышались язвительные нотки. — Насколько помнится, я не был у тебя первым. — Он всего лишь проводил домой! — Эллей сел, откинулся на спинку стула и запрокинул голову — так, что берет свалился с головы. Будто обухом по голове — упрёк, что не невинен. Правы были родители: стоило умолчать о прошлом. — А я… «Что? Он ревнует?» — осенило. Эллей так резко поднял голову, что шейные позвонки хрустнули. — Ну, что ты, Эллей Мёрни хотел сказать? Договаривай уж, — поторопил Стелльер и сел на кровать. — Я устал и жутко хочу спать. Последние две ночи это толком сделать не удавалось. Громкий смех разрядил обстановку. — Благодаря мне! — Стелльер встал и подошёл — совсем близко — и взял за предплечья, после потянул на себя, вынудив подняться. Эллей не противился. — И эту ночь не поспишь, — шепнул и заключил в объятия. Шумный вдох дал понять — обнюхал, попытался учуять чужой запах. Эллей не мог пахнуть ничем, кроме мускуса и табачного дыма из «У Аризана», он это знал. Стелльер зарылся носом в русые кудри. Эллею всё ещё было не по себе, когда он узнал, что его гладиатор вёл двойную игру. «Шрамов нет! Как же я не догадался?» — упрекнул он себя. На арене частенько случались ранения. Видел, как однажды по груди Чёрного Тура прошлись львиные когти, но кожа осталась гладкой. Залечил магией. Им, жрецам, это по силам. Эллей осмелел: дёрнул за шнуровку белой рубахи и запустил в вырез пальцы. Под чувствительными подушечками нашлись рубцы — тоненькие, будто струны, но едва ощутимые. — Я не люблю такие ласки! — Стелльер убрал руку. Шрамов почти не осталось. Жрецы-лекари слыли умением исцелять, но брали слишком дорого. Верховный жрец мог позволить себе их помощь. — Вы меня удивляете. Как можно ночь не спать, а утром — бодрствовать? Насколько мне известно, у храмовых жрецов дел невпроворот. — Эллею захотелось дать понять, что он знал всё, что упрекать его не тому, кто вёл двойную игру. Чего добивался, то и получил: Стелльер резко от него отстранился. — Я — ночной гуляка, распутник — стал им всего лишь за то, что не люблю лгать и признался честно, что вы — не первый, с кем у меня были отношения, и за то, что меня прово… — Хватит! — Удар. Кулаком по стене, судя по звуку. — Хватит перекладывать с больной головы на здоровую, Эллей Мёрни, — продолжил Стелльер куда спокойнее. — Как же ты похож на Осву! У него была такая привычка — видеть во всех непотребства — в ком угодно, но не в себе! Лампаду никто не собирался зажечь, но Эллей был уверен, что на смуглом лице — злоба, в серых глазах — молнии. Вот оно что, значит! Не догадался, дурак, что два жреца могут быть знакомы. Ведь Осву Мёрни некогда снял мантию и покинул Босттвид — совсем юношей, моложе, чем его сын. Обидно — почти до слёз! Вот как, значит: Стелльер приманил, чтобы выместить обиду — не на обидчике, но на его сыне. Послышался громкий хлопок в ладони — и огонёк света поднялся к потолку. Эллей смог рассмотреть и сжатые в тонкую ниточку губы, и злой блеск глаз. — Отец… Вы… — оцепенение прошло, — знакомы? — Пусть это окажется неправдой, понадеялся. — Не делай вид, будто не знаешь об этом, Эллей Мёрни. Осву на редкость злопамятный. Он никогда меня не жаловал и считал, что мне, коренному жителю Пути — не место ни в храме, ни рядом с ним. Он неприкрыто злился, угрожал, что Фрамарр может выбирать сколько угодно последователей, однако должен остаться тот, кто сильнее. — Смех, злой. Зубы белели в неярком свете. — Он оказался прав, но наивно полагал, что сильнее меня. Ошибся, не учёл, что наши люди — воины до мозга костей. Бои — то, чем мы живём. Куда вам, дуралеям-колонистам, это понять? Осву просчитался. Вынюхивал, как собака, выискивал, где и на чём меня можно поймать! — Опять злой смех — и Стелльер продолжил: — Помню, как спесь с его лица спала, когда он, ссутуленный и побитый, будто псина шелудивая, уходил. Я его мог бы не убирать с пути, однако… Надоел кичливый гонорливый светлокожий ублюдок! Надоели его угрозы! Эллей потёр виски. Голова отказалась соображать — так много нового довелось узнать за сегодняшний день. Услышать гадости о родном отце — больно, нестерпимо больно. Осву был строг, искренне считал, что с детьми нельзя сюсюкаться, иначе разбалуются. Изредка отвешивал подзатыльники, но трудно вообразить, чтобы кого-то хотел сжить. Отец не позволял маленькому Эллею дружить с темнокожими соседскими ребятами. Лишь с возрастом стал гораздо терпимее к коренным жителям Чёрного Пути. Стелльер вряд ли солгал. Но ведь Эллей не виноват в том, чего не совершал. Он знал, что отец в прошлом служил Фрамарру, но на вопросы, что заставило оставить храм, Осву отвечал, что хотел создать семью и делать то, что любит. Солгал. Осву Мёрни любил играть на мандолине, у него был красивый низкий голос. Эллей не сомневался, что Стелльер надавил на него этой слабостью. — Вы поэтому со мной спали? — Я? — Чёрный Тур усмехнулся. — Ты сам себя предложил. Зачем отказываться от удовольствия? — Он подошёл совсем близко. — Тебе это даже понравилось. — Эллей отодвинулся от него, но пространство крохотной комнатки не позволило далеко убежать. — Не знаю, что руководило тобой — желание получить деньги или насолить всеми способами. Позднее я понял, что скорее — первое. Осву был единственным, кто презирал плотские отношения. То-то я удивился, когда узнал, что у него есть сын и даже не один. Эллей закрыл глаза. Стелльер находился так близко, что он почувствовал его дыхание на лице. — Я не отец! — Тут же захотелось выговориться, объяснить, зачем покинул родные места. Стелльер наверняка осудит. Пусть дальше думает, будто Эллея подослал родной отец. Больно, как же больно! «То-то станет неожиданностью, когда узнает, что отцу всё равно, с кем я сплю!» — Эллей впервые за два года был готов поблагодарить своего любовника — того самого, из прошлого, который украл невинность; который разболтал соседям, что старший отпрыск Осву Мёрни не гнушался, в отличие от отца, коренными жителями Чёрного Пути. Прав оказался: Эллея тянуло к одному из них. Отстраниться не было сил, к тому же Стелльер ласково перебрал кудри… — Я заметил, — шёпот, — но какую бы цель ни преследовал, Эллей Мёрни, ты проиграл. Ты так и не перестанешь хотеть меня. Эллей закрыл глаза и вздрогнул, но не ответил на поцелуй. Чёрный Тур казался ему всегда эталоном смелости и благородства, Теперь — подлости и двойных игр. — Давайте, ещё моему отцу скажите, как где и… — Эллей вздохнул. Поцелуй в шею оказался слишком приятным — настолько, что по коже пробежали, вопреки всему, мурашки. — Ему всё равно. — Это мы посмотрим! — Стелльер развернул Эллея лицом к стене и дёрнул за шнуровку штанов, после стянул их вместе с нижним бельём. Ну и пусть трахает, пусть потом убедится, что Осву на сына наплевать. Заставит упереться в стену и возьмёт, будто куклу. Отстраниться не было сил, к тому же крепкий металлический — кровавый? — запах сводил ума — настолько, что чресла напряглись до предела, а внизу живота разлилась истома. Ничего подобного: Стелльер поглаживал податливое тело, жадно. Он запустил ладони под рубашку и задержался на сосках, осторожно, несмотря на всю злобу, потёр их пальцами, поцеловал в затылок, затем в кончик уха. — Думал, только суну в дырку? Не-ет, мне нравится… — короткий поцелуй в мочку, — податливость. И тело, такое отзывчивое на ласки. Эллей охотно поднял руки вверх, чтобы помочь любовнику снять мешавшую одежду. Рубашка улетела в дальний угол комнаты. Теперь он голый. — Посмотри на меня. — Эллей повернулся. В полумраке, разгоняемом светом магического огонька, смог различить взгляд серых глаз, томный, часто бьющуюся на шее жилу. Стелльер дотронулся до бледно-розовых сосков, отчего они мгновенно набухли, отдались томлением в паху. — Что мне нравится в вас, так это предсказуемость. Ещё не встречал омегу, у которого были бы нечувствительные соски. Эллей закрыл глаза и постарался сделать вид, что сказанное — не язвительные слова в его адрес. Он разлепил веки, когда любовник легонько подтолкнул его к кровати. И безропотно улёгся лицом вниз. — Ну уж нет. Повернись. Я хочу видеть, как ты корчишься в экстазе. Я хочу знать, что Мёрни — в моей власти. — Шорох одежды дал понять — Стелльер разделся. Как бы ни было стыдно, но сил не осталось возразить. Словно прошлое повторилось. Эллей не открывал глаза, чтобы любовник не видел, что он желает близости. Бесполезно, потому что между ягодицами влажно, и Стелльер не сможет не заметить этого. Тот оставил в покое соски и погладил живот, плоский — маленькую гордость, потому что корсет был не нужен. Прикосновение к светлым волоскам, росшим от пупка и сгущавшимся в паху, оказалось непривычным, но таким приятным. Эллей знал: иные брили пах, но зря: приятно, когда кудряшки пропускают между пальцами, легонько, как это сделал сейчас Стелльер. Наигравшись, тот осторожно дотронулся до основания члена и провёл пальцами по стволу, уделив внимание головке. Эллей не перестанет хотеть Стелльера. Он раздвинул ноги, дав понять, что готов принять в себя того, кто обвинил его в грехах отца, с которым он два года не общался. Где-то в глубине души затаилась надежда, что Стелльер поверит, поймёт, что зря за обиду на Осву отыгрался на сыне. Но маловероятно. Эллей почувствовал: этот раз — последний, поэтому брал от этой ночи всё. — Ну уж нет. Я один отдуваться не буду. — Не возьмёт, ещё и отдаст. Стелльер потянул его за плечи и усадил в кровати. — Когда ласкают моего друга — очень даже люблю, особенно языком! — Он поднёс к лицу отнюдь не маленький член. Эллей растерялся. Признаться, что ни разу не доводилось кого-то так? Не поверит! И так считает распутным, ведь бросил обвинение за первый раз. Но попытаться стоило. Эллей робко коснулся кончиком языка к головке. Вспомнилась вчерашняя ночь. Стелльер глубоко брал его. Ответить тем же сложно: большой член не поместился в рот. Стон. Удовольствия или боли? — Хватит! — Второе, значит. Стелльер отстранился. Зря Эллей попытался взять глубже. Он задел зубами нежную плоть. Неумеха. Он тихонько пискнул — от неожиданности, а не боли, когда любовник толкнул в грудь, опрокинул на спину, после развёл ноги и ввёл в него два пальца. Больно не было, Эллей готов к соитию и желал почувствовать в себе не пальцы, но член, горячий, пульсирующий. — Ну уж нет, смотри на меня, Мёрни! — Стелльер вынул пальцы, навалился всем телом и вошёл. Эллей послушно открыл глаза. Он часто задышал, закусил губу, упиваясь ощущением наполненности. — Я хочу видеть, что ты зависишь от меня, что… Эллей зависел. Зная, что подобное не повторится, пропускал мимо ушей унижения. Он обхватил торс любовника ногами, позволяя проникнуть в себя как можно глубже. В последний раз. Далее останутся только воспоминания и бои на арене, на которых Эллея наверняка одолеют порочные, но сладкие воспоминания. Только и останется, что любоваться Чёрным Туром издалека, но не чувствовать, как тот входит в него раз за разом, порой грубо и резко, порой — плавно и медленно. В этот — последний — раз Эллей наслаждался, хотя Стелльер брал его, чтобы унизить, дать понять, что он — падший и ничем не отличается от жрецов любви «Апогея Пути». Те притворялись. Страсть деньгами не купить. Эллею было хорошо. Он крепко обнимал и поглаживал спину пальцами — будто по струнам водил. Стелльер ни словом, ни намёком не дал понять, что ему неприятно. Он часто дышал, толкался в податливое тело, во влажный от смазки зад. По его лбу тёк пот, а в глазах — не просто похоть — страсть. Эллею так казалось, но хотелось верить. Волна сладострастия вынудила выгнуться и обхватить торс сильнее. Ещё одна. И ещё. Истома внизу живота, такая сладкая — оттого, что Эллей чувствовал Стелльера как никогда. Он вдрогнул, а тот… Страсть в глазах сменилась испугом — на мгновение. Вскоре Стелльер застонал, закусил губу. Его лицо перекосилось. И опять страх во взгляде. Но почему? Так хорошо Эллею не было никогда. Если бы не осознание, что именно произошло, то эта ночь стала бы лучшей. Эллей тяжело дышал и расслабленно лежал. Его тело подрагивало. Он вцепился в широкие плечи любовника, чтобы тот не оставил его. Бесполезно, оставит, когда узел опадёт. Стелльер навалился всем телом. Эллей обнял его. Крохотная звёздочка почти погасла, когда Чёрный Тур пошевелился, после осторожно вынул член из зада и резко сел. Огонёк света пропал. Стало видно, что за окном забрезжил рассвет. Когда страсть улеглась, стало горько. Неужели Стелльер не понял, что натворил? Неужели захотел насолить Осву именно так? — Да, чтобы ты знал — я дал согласие на посещение тюрьмы. Разрешение получишь у Дадо. Знаешь, где его искать, — его слова прозвучали буднично, будто ничего не случилось. — Да, и ещё: нам встречаться — глупо, и сегодняшняя ночь — тому подтверждение. Приходи через месяц-другой, если неприятность случится. Помогу решить эту проблему. — Стелльер встал и подобрал штаны. Эллей отвернулся, чтобы вид голых крепких ягодиц больше не смог взбудоражить. — Закрыться не забудь. Ворья кругом хватает, хотя… Что здесь красть-то? Убого живёшь. И на это ответа не последовало. Вот как, значит. Готов «помочь» избавиться от проблемы. Ему-то что? Ведь никогда не узнает, каково это! Эллей отвернулся к стене и укрылся одеялом, всё ещё не веря в произошедшее. «Может, ничего не будет», — успокоила надежда. «А если будет, то сам виноват! Наступил на те же грабли!» — встряла совесть. Эллей облегчённо выдохнул, когда дверь за Стелльером закрылась. Он сел. В кои-то веки пожалел, что Кеш не ночевал сегодня дома, но у старого приятеля, одинокого, как сам. Осталось много времени, чтобы привести себя в порядок и проветрить дом. Это нужно было сделать, вопреки тому, что глаза слипались от усталости. Эллей сел, не в силах пошевелиться, и стянул со спинки кровати сюртук, после влез в карман. Красная карта оказалась на месте. Значит, проход в Верхнюю Часть открыт. Но нет желания туда ходить.